Ленинградский блокнот моей прабабушки Надежды Михайловны Шустовой / Юлия Герасимова
Эта работа посвящена фронтовой судьбе моей прабабушки Надежды Михайловны Шустовой. Мои основные источники – дневник прабабушки, который она начала вести в блокадном Ленинграде в 1941 г.; два сохранившихся фронтовых письма прабабушки 1944 г.; открытка, посланная в 1943 г. прабабушкой своей матери; заметка из фронтовой газеты «На страже Родины» за 1944 г.; заметка из стенгазеты 1945 г. В них я нашла важные подробности из военной жизни прабабушки.
Моя прабабушка Надежда Михайловна Шустова родилась в 1921 году. Выросла в Ярославской области, в небольшой деревне Лучкино. В 1939 году, когда ей исполнилось18 лет, уехала в Ленинград к родственникам, чтобы устроиться на работу и получить какую-нибудь специальность. Началась война. Как многие, она была призвана в народное ополчение. В 1941 году началась блокада Ленинграда. Это были ужасные дни, недели, месяцы. Умерли и погибли почти все её близкие и родные. А прабабушка чудом осталась жива в этом кромешном аду. Исхудавшая до предела, кожа да кости, с парализованными ногами и руками, одним словом живой труп – в таком состоянии вывезли прабабушку из блокадного Ленинграда по Ладожскому пути. А ведь еще предстояло добраться до родной деревни.
Сорок километров пришлось ехать по зимней дороге на лошади, затем добираться поездом, которые ходили не регулярно. Когда она уже не могла идти, опухшая и отёкшая, упала на снег, ей помог проходящий мимо мужчина. Он сопровождал её в дороге, был внимателен и заботлив к ней. Несмотря на огромные трудности, не бросил на произвол судьбы, довёз её до места.
Сидя на диване рядом с бабушкой, дочерью прабабушки Надежды Михайловны, я слушала её рассказ. И как из осколков, складывалась картина прабабушкиной юности. Ведь я запомнила только, как, когда я была маленькой, она нянчилась со мной, мы ходили в лес, собирали грибы, ходили на кладбище, навещать родственников и убирали их могилы. Я даже и подумать не могла, что эта маленькая старушка столько пережила в своей жизни. Я очень её любила, но вскоре прабабушки не стало…
Первые страницы
В моих руках старый, пожелтевший блокнот, принадлежавший моей прабабушке. На задней стороне обложки напечатано: «Изготовлено из отходов бумаги в типографии «Новая жизнь» в 1941 году». Сверху надпись простым карандашом: Иные нынче времена… Прабабушки уже несколько лет нет с нами. Как жаль, что я мало расспрашивала её о прошлом, которое было для неё настоящим…
Мне кажется, что записи помогли выжить прабабушке в страшных условиях, она передавала в блокноте тяжелые мысли, переживания и от этого ей становилось немного легче.
Не все записи мне понятны. И теперь никто уже не объяснит их…
На первой странице блокнота запись:
«Коменданту т. Шустовой.
Пропишите и предоставьте место в общежитии по Фонтанке д. № 20 …Полихиеву.
Неразборчивая подпись. Дата. 22.8.41»
Двадцать второе августа сорок первого года. Ровно два месяца уже шла война. Шустова Надежда Михайловна – это моя прабабушка, из рассказов я знаю, что она тогда работала комендантом общежития.
А дальше любопытные записи. Излагаются законы Ньютона: «Всякому действию есть обратное противодействие. Например, при выстреле из винтовки она отдаёт назад…»
Можно догадаться, что прабабушка училась в вечерней школе, ей было тогда двадцать лет.
И снова непонятные записи:
«Наряды за август 1941.
Театральная, 2… Лонское шоссе… Набережная р. Пряжки…Фонтанка…Ушаковская…»
Наверное прабабушка давала наряды жильцам общежития на разные работы. Ушаковская набережная – это улица, на которой она жила.
Немцы сбрасывали на город зажигательные бомбы, «зажигалки», как их называли ленинградцы. Для борьбы с пожарами предназначалось и следующее распоряжение:
«Председателю артели стройпром от коменданта Шустовой. Ввиду необходимости охраны чердачных перекрытий прошу вашего распоряжения отделу снабжения о доставке суперфосфата для общежитий Ушаковская 7а и Лонское шоссе дом 5 бар №8- №16.
30/VIII – 41. Ком-нт: Шустова»
Это распоряжение видимо было уже трудно выполнить, потому что на следующей странице сделана запись о том, что суперфосфат доставлен не был. Дата внизу – 5 сентября 1941 года…
Трудные дни
Именно в эти дни – в конце августа – начале сентября фашистская армия возобновила наступление на Ленинград и прорвала оборону советских войск. Восьмого сентября захватив Шлиссельбург и прорвавшись к Ладожскому озеру, враг окружил Ленинград с суши. Началась 900-дневная блокада города. 611 дней город подвергался интенсивному артиллерийскому обстрелу и бомбардировкам.
Блокада поставила город в чрезвычайно тяжелое положение. Самым страшным испытанием был голод. В сентябре–ноябре нормы выдачи хлеба населению снижались пять раз. Суточная норма хлеба в ноябре–декабре 1941 года составляла рабочим 250 г, служащим и иждивенцам – 125 г. А хлеб, который выпекался к тому же с большой долей примесей, был практически единственным продуктом питания, остальное выдавалось в мизерном количестве, с задержками и перебоями.
И все-таки я не до конца представляла трагедию ленинградцев, оказавшихся в блокадном городе, пока не прочитала записи своей прабабушки.
«10-11.09.41г.
В ночь 10 на 11ое сентября 1941 г. пострадали наши дома на Ушаковской 7а. Всё что осталось, собрала, перевезла к дяде Ване на Правду 12. Успокоения нет, приходится переживать такой ужас, что надо хуже, данельзя. Собираемся в нашу комнату для разрешения тяжёлых вопросов. Т. Аня, Груша, Зоя, Лена, Леля, Вера, иногда заходит Анастасия Дмитриевна. Бывает каждый день, пьём чай за одним столом. 19.09.41 я уезжаю с т. Марусей к ней в Автово за вещами. Она ночевала у нас. Был такой страшный день, так бомбили! Невозможно было находиться на втором этаже. Как кончилась тревога, мы пошли к Нарвским. Пришлось идти пешком, трамваев не было, так устали и ночевали у Нарвских, у её свекрови. Ночь была ужасная. У Нарвских сброшено четыре бомбы, у нас заколыхался весь дом, и вылетели все стёкла, но всё было пережито, с большим страхом и волнением».
Так выглядели обстрелы Ленинграда глазами моей прабабушки. На плане современного Санкт-Петербурга я отыскала это место – Ушаковская набережная. Напротив острова Каменный – набережная Невы. Не так далеко от Пискаревского кладбища. В блокадном Ленинграде за первый год умерло от голода около миллиона человек. Страшная цифра…
«20.09.41г.
Суббота, едем с вещами на Правду. Приезжаем и застаём: увы, половина дома разбита, вещи на улице, крики, стоны. Оказалось Зоя убита, Анастасия Дмитриевна тоже, Груша контужена, Васютка Дунина тоже. Вещей, конечно, не жаль, жаль людей. Многие сидели под засыпкой. Грушина и Ульянина комнаты разлетелись, что ничего не собрать. Вообще переживать приходится порядочно, всё так отражается на нервах. Неизвестно переживём или нет».
Следующая запись датирована уже началом декабря. Что пришлось прабабушке пережить за это время?
Из воспоминаний переживших блокаду можно узнать страшную правду о зиме сорок первого.
У сгоревших Бадаевских складов, где хранились запасы продуктов, люди набирали в пакеты земли, потом её мочили в воде, цедили, потом кипятили и пили сладкую от расплавленного сахара воду… Очереди за хлебом. Страшно было потерять карточку – тогда наступало ужасное время. Бывало, карточки воровали … В пищу шло всё, что содержало в себе хоть немного съедобное. Столярный костяной клей, из которого варили «кисель», кожаный ремень, который прокручивали через мясорубку… Страх перед крысами, они хозяйничали по подвалам – собак и кошек блокадники вынуждены были съесть… Девушки тушили на крышах в песке «зажигалки» – брали аккуратно за «хвост», чтобы не покалечить друг друга, и засовывали их глубоко в бачки с песком, стоявшие на крышах. В случае бомбежки люди, не успевшие укрыться в бомбоубежище, вставали у несущей стены в комнате…
Черная тарелка на стене, из который доносился звук метронома. Тарелки не выключали, ждали объявления о воздушной тревоге. Немецкие самолёты летали низко над Невой, даже летчиков можно было разглядеть: в больших летных очках и черных шлемах.
Вот запись в прабабушкином дневнике, сделанная уже в декабре:
«01.12.41г.
Заболела. Ходила к врачу, дали бюллетень. Весь день хожу, плачу. Съела утром хлеб, весь день голодная. Мамочка, милая моя, не сходит с ума, я уже реку слёз пролила, вспоминая всё, её слова. Дорогая моя, милая, неужели мне с тобой больше не свидимся, хотя бы на час, хотя бы обмолвиться одним словом. Были четыре тревоги, бомбы кругом, дальнобойные садят. Нисколько не пахнет жизнью. Каждая минута ожидается со смертью <…> Господи, приведи побывать в Лучкине, господь Батюшка, Спаситель не отступись, не дай умереть с голоду или под бомбежкой, дай увидеть родную мамочку».
«02.12.41г.
Сегодня с утра в 6.30 сбегала в булочную, хлеб съела. Пошли в Райсовет с Наткой. Принесли радостную весть по эвакуации, но только это не успокаивает. Всё тянут, через 3-4 дня <…> Силы уходят. Спать ложусь совсем голодная, опять ревела целый день, милая мамочка, ты не выходишь у меня из головы. Ты не знаешь о том, что твоя дочка, убитая горем, совсем голодная с больной головой ложится спать. Только бы забыться от голода и сильного истощения. Господи, не дождаться, когда муки кончатся».
«03.12.41 г.
Сегодня получила превеликую радость, хотя осуществление её далеко не скоро, записалась на эвакуацию. Боже мой, как была бы я рада, если бы это совершилось в самом деле <…> Господь, Спаситель Батюшка не отступись, дай встретиться с милой мамочкой».
«06.12.41 г.
Настроение плохое. Насчёт эвакуации ничего не известно. Всё бегаю, хлопочу, но <…> конкретного ничего нет. Один скажет одно, другой другое, кто хорошим обрадует, а то только расстраиваешься, так что результатов никаких»
«07.12.41 г.
Сегодня воскресенье, каждое утро просыпаюсь от бессонницы. Время ещё пяти нет, а я уже наплакалась. Видела во сне маму и вот деревня не выходят с ума. Милый родной дом, дорогие родные уголки, моя родная мамочка всегда у меня перед глазами. Неужели мне этого ничего не видать? Я болею вот уже седьмой день, иду к врачу, не выписали, бюллетень продлили до 10.12.41. Съездила я к тёте, поговорили, побеседовали, угостила она меня чаем с конфетами. Я с 01.12.41. не могу получить конфеты. Накормила обедом – горохом густым без хлеба, и то хорошо».
«08.12.41г.
Сегодня встала рано. Заняла очередь за конфетами, не знаю, будут или нет. Должна поехать в контору насчёт дров для тёти Мани и узнать насчёт эвакуации. Сегодня опять во сне видела маму, пришли мы на гнёзда обирать яйца. И сена не видать, всё яйца лежат…
Я уже поплакала, вот сижу пишу, а мама у меня в глазах то в летней одежде, то в зимней. Такая тоска, даже сама не представляю что такое <…>»
«16.12.41г.
Сегодня я чувствую себя очень плохо, очень болит спина, ноги и голова. Ходила в больницу, толку не добилась. Вызывали на дом врача. Сегодня я видела милую мамочку, она несла много яиц, потом несла много колбасы и большущий пирог с творогом. Видела свой огородец, гумно, маленьких ребят. Опять расстроилась, как увижу во сне маму, так тоска невыносимая. Дом не идёт с ума. Про эвакуацию пока что ничего неизвестно, говорят не скоро. Господи, Боже мой, не дождаться того времени, когда придётся скрыть глаза от проклятого Ленинграда. Я не хочу на него смотреть! Мне надоел голод, холод, покойники на каждом шагу, всё это так омерзело и опротивело. Боже мой, не отступись, помоги выбраться из этой каши. Милая мамочка, хочу только встречи с тобой. День, 12 ч. 20 мин.»
Горькие слова о любимом Ленинграде. Можно понять прабабушку – его вид был связан с голодом, лишениями. Но потом, преодолев все военные трудности, прабабушка снова захочет увидеть город на Неве. Он будет ей сниться, но только мирный, довоенный город… Она даже напишет стихи о Ленинграде.
«17.12.41 г.
Проснулась рано, не спится, расстроена, видела во сне маму, Лучкино. Сон на среду, что-то предвещает. Над Лучкиным целая стая самолётов. Я, мама, бабушка, Анна Маслова и Нюрка. Зашли бы в подвал, опасаясь бомбёжек. В подвале хорошо, чисто и уютно, пол крашенный, шкафы стоят <…> Как будто и свой дом видела, в нём была, потом проснулась, поплакала.
Как всегда отправляют на лесозаготовки. Я вчера получила бюллетень, но, а Надя собирается одна, мне так её жаль до крайности. И она поплакала, простились, велела писать ей письма. Клава ушла на работу. Мне так обидно на свою жизнь. Встала, стала собираться на рынок. Надо сходить, может, что продам или выменяю <…> Дома мне не бывать, эвакуировать не собираются, силы истощаются с каждым днём. Так, наверно, и придётся умирать в проклятых стенах Ленинграда, противного, вонючего города.
Милая мама, ты ничего не знаешь и не чувствуешь моих переживаний, как мне тяжело в настоящий момент. Милая ты моя, дорогая, умирала бы вместе с тобой. Вся отрада увижу тебя во сне да запишу в эту книжку. Письмо написать и то бесполезно, не иду».
Сны и записи в блокнот были спасением для прабабушки. Они были для неё опорой, без которой трудно было выжить в тех страшных условиях.
«31.12.41 г.
Уже легла спать, но не спиться, радио действует на нервы, передают концерт. Вспоминается ночь 31.12.39 г., в каком бурном веселье она проходила, и что нынче, ведь сегодня доживаем 1941 год. Какой он был тяжёлый, но всё-таки, несмотря на всякие трудности, домаяли. Я вспомнила своего дядю, который живёт в Москве. Родной мой дядя Митя, в каком чувстве у вас проходит сегодняшняя ночь? Милая мама, как там готовится к встречи нового года, ну а я, наверно, всех лучше: вечером арт. обстрел, ругань, скандал, так всё не мило и противно. Вместо того, чтобы быть где – то на карнавале или на вечере. Лежишь в холоде и голоде под страхом, в ожидании чего – то. Одно радио предаёт немного бодрости. Ложусь спать и загадываю, если приснится хороший сон, то встречусь несмотря ни на что, ни на какие трудности с милой мамочкой. Господь, Спаситель не отступись, помоги пережить всё, ожидающее меня впереди. И так, до свидания, старый 1941 год. А завтра встретим новый 1942 год, не знаю радостно или нет. Радость, если только прибавят хлеба, да разобьют врага, освободят дорогу да Господь приведёт встретиться с милой мамочкой. Время 23часа 20 мин., ложусь спать».
«06.02.42.
Да! Вспомнила, что надо кое-что записать из своей жизни. Обещали много, но на факте – нет. Хотели эвакуировать, только пообещали, на этом всё и кончилось. Напрасно я радовалась и ожидала встречи с мамой. Прожила я месяц 1942 года. Вчера я услышала неприятную новость, подруга, всего моего детства, с родины, Надя Крылова сошла с ума. С ней мы недавно встречались, ночевала она у меня на новой квартире, на Правде д.4 кв. 23, разговаривала, правда, за ней уже было немного заметно. Я её проводила до Загородного, распрощались. Мы с ней поплакали, и так она ушла. И вот результат всего голода довёл мою подругу до сумасшествия. И так я осталась одна на произвол судьбы. Не с кем поговорить и посоветоваться. Теперь я решала другое: от нашей организации направляют на лесозаготовки 10 человек. Я решила ехать во чтобы то ни стало. Только бы удалось уехать, боюсь за себя. Тоже бы не стать, как Надежда.
Писать домой я не решаюсь, не стоит расстраивать родных её. И так сижу и думаю, оправится она или нет. Сегодня мы должны были уехать в 5 часов, но эшелон не подошёл, мы остались до 08.02.42. Не знаю, как там будет, уедем или нет. Сегодня взяла хлеб за 9ое число, а говорят, завтра прибавят жиров 300 гр., но ничего не сделать. Устроюсь на новом месте, как обстановка будет и питание. Вот за этот период, что мне пришлось пережить. Переживаю за Натку и её мать, не знаю как и сообщать буду, ну хороших буду ожидать перемен в своей жизни. Запишу ещё, что повстречаю на пути».
Страшные строки о подруге Наде Крыловой. И все мысли о еде. Моя бабушка рассказывала о страшных случаях в блокадном Ленинграде, о которых она слышала от моей прабабушки. Так прабабушкин родственник дядя Ваня, когда она пришла к нему, варил человеческие кости, предлагал прабабушке поесть человеческое мясо, но она отказалась, не смогла это сделать. А другой знакомый, Ефим Ипполитович, снимал с трупов, которых в блокадном Ленинграде на улицах было много, украшения, даже золотые зубы, складывал их в чемоданчик и потом обменивал ценности на продукты. Голод толкал обессилевших людей на такие ужасные поступки.
Во всех строчках дневника моей прабабушки того тяжелого периода читается одна-единственная мечта – вырваться поскорее из блокадного Ленинграда…
Эвакуация
«08.02.42 г.
Утром встала в 6 часов, не спиться, начала собираться, к 9 часам поехали в райком, а оттуда отправились пешком к Бадаевским складам. Шли километров 7, у меня отнялись ноги и руки, дорога плохая, сил нет. Ждали состава до 5ти вечера. Сели в телячьи вагоны, так холодно было, всю ночь дрожали. Приехали к ладожскому озеру, все перемёрзли, наняли машину через ладожское озеро по 50 рублей с человека <…> Озеро переехали быстро, доехали до Войбисково. Здесь нас покормили обедом: суп хороший, на второе колбасы 200 гр. И сухарей 575 гр. пообедали хорошо и вечером мы сели на поезд и поехали до станции Жихорево. Приехали ночью и простояли там день. Вечером поехали в наш край. Опять приехали в Войбисково, всё без обеда, почти голодная. Потом доехали до станции Бабаево, здесь хорошо пообедали: суп – лапша, густой и гречневая каша, 200 гр. хлеба к обеду и ещё 200 гр. дали к вечеру. Тут устроил наш спутник, вписал нас в эвакуационное удостоверение. И благодаря ему, мы едем и питаемся. В Бабаево нам удалось два раза, пообедать, и кушала суп пшённый, густой и гречневая каша, 200 гр. хлеба. Так пока всё идёт благополучно. День простояли и в 2 часа 20 мин. мы тронулись из Бабаева в Череповец. Я так рада, пусть я еду, половина голодная, но зато я знаю, что я еду домой к своей милой мамочке. Так проходят 5ые сутки в дороге, не знаю, сколько пройдёт ещё. В вагоне такое мучение: жарко, душно, с детьми, много народу, переполнено. Но всё равно я ни на что не обращаю внимания. Прибыли в Череповец, пообедали. Простояли до ночи, почти сутки и тронулись в Вологду».
«14.02.42 г.
Тут меня настигло несчастье, по прибытию в Вологду, т. е. сегодня сошла с эшелона, с трудом дошла до столовой, на пути встретили женщину, сняли квартиру за 1 кг. хлеба на ночь.
Повезли вещи, Настя везла, а я пустая шла, три раза упала и плакала, но помощи просить не у кого. Родных нет, на улице оставаться не возможно. С трудом дошла до дома, как села, так не встать. Ночью не спится, повернуться не могу и поплачу, но расстраивать себя боюсь, как бы не отразилось на нервной почве».
«15.02.42.
Сегодня Ефим Ипполитович спрашивает про здоровье и посылает меня на вокзал Вологда 1ую. Отказаться я не посмела, так как знаю, под лежачий камень вода не течёт. Ходила целый день, измучилась, обратно шла с помощью людей, наплакалась, и пришлось ночевать ещё ночь».
«16.02.42 г.
Сегодня я отдыхаю, хожу только по стенке. Руки и ноги сводит судорога. Ложусь спать со слезами, предложили лечь в больницу».
«17.02.42г.
Сегодня Ефим Ипполитович идёт узнавать насчёт поезда. Пришёл с результатом в мою пользу, что вечером мы можем отъехать. Мне стало повеселее <…> И в 6 часов мы выехали в Вологду 2ую. Меня посадили на санки, повезли. Сели мы в товарные вагоны. Зараза кругом: лежат дети больные с поносом, и у меня положение скверное, с трудом дохожу до ведра. Поезд тронулся. В часов11 днём приехали в Буй. Ефим Ипполитович ушёл за обедом, я лежу. С обеда все пришли, его нет. Говорят, скоро поезд отходит, но вот он успел сесть, и мы поехали. Проезжаем Галич и опять на мою голову несчастье: поезд в Антропове не остановили. Ефим Ипполитович встал, меня ругает, как раз разъезд. Мы сходим с поезда, хорошо, что недалеко стоит товарный, он договорился и мы на тормозе доехали до Антропова в 5 часов утра».
«18.02.42г.
У меня ноги стали по-немного идти, дошли до вокзала. С утра соснули, купили молока, сходили в буфет, поели ухи <…> Я душеньку отвела, купили масло, яиц, свинины. Хорошо поели и поехали домой. Мне не верится!
Доехали до Скирдово, покушали, отдохнули и двинулись в Лучкино. 18.02.42 г. вечером в 10 часов приехала в родной дом. Встретили очень хорошо, много было слёз, и я целовала свою милую мамочку, бабушку и не верю своим глазам».
Долгожданная встреча с мамой, с родным домом. Трудно представить, какую радость пережила прабабушка от встречи с родными людьми.
«19-24.02.42 г.
И так проходят дни за днями в родном доме. Время проходит совершенно незаметно. Мне так не верится, что я дома. Хотя лежу больная, но всё-таки мне приятно дома лежать. Ничего ещё не могу делать, ноги не ходят и сильная ломота в костях, собираюсь в больницу, не знаю как мой результат».
Но вот прошел месяц, и прабабушка стала тосковать:
«22.03.42 г.
Пребывание в Лучкине меня совершенно не устраивает. Всё надоело, не на что смотреть не хочется. Хочется чего-то нового, наиболее интересного, но ничего не предвидится. Погода стоит не совсем благоприятная, с очень тупым потеплением, весна не привлекательная, хочется в Ленинград, но условия не предоставляют возможности».
Снова на фронте
Как сложилась судьба прабабушки после тяжелых дней в блокадном Ленинграде?
От своей бабушки я слышала, что Ефим Ипполитович предлагал прабабушке заключить фиктивный брак и тогда её бы не призвали в армию. Но она была комсомолкой и не могла принять его предложения.
Она поступила в ветеринарный техникум и её сразу мобилизовали на фронт.
У меня в руках красноармейская книжка. В начале первой страницы строгая надпись: «Красноармейскую книжку иметь всегда при себе. Не имеющих книжек – задерживать». Далее данные о моей бабушке: Шустова Надежда Михайловна. Звание и должность – ефрейтор, радист. Наименование части – 861 Зенитный Арт.полк ПВО. 5 дивизион. Образование 8 классов. Год рождения – 1921». В книжке можно найти ответ на вопрос: когда бабушка была призвана в армию: «ноябрь – 28 1942 – по мобилизации, Чухломским РВК Ярославской области. Специальность до призыва – учащаяся. Домашний адрес – д. Лучкино Ярославской области».
Судя по записям в книжке, прабабушка прослужила в дивизионе до мая 1945 года. Демобилизована на основании закона Верховного Совета СССР от 23.05.45. А в разделе «Участие в походах» сделана важная запись: «Участвовала в боях за освобождение Минска».
Сухие строчки в разделе «Вещевое имущество» даёт небольшое представление о фронтовом быте прабабушки. Выданы следующие вещи:
«Шапка (шлем) зимняя, берет, шинель, гимнастёрка, шаровары ватные, полотенце, портянки зимние, перчатки теплые, трико, чулки, сапоги, ботинки, фуфайка, одеяло, ремень поясной, ранец (вещмешок).
Вооружение – винтовка № 1013, противогаз №0094.
Запись в конце книжки: «73 отдельная зенитная артиллерийская бригада с 26.6.44 по 31.12.44».
Мало что известно мне о службе прабабушки в 1943 году. Сохранилась одна открытка. На её лицевой стороне плакат времён Великой Отечественной войны: вражеский штык направлен против матери с ребёнком. Под рисунком надпись: «Воин Красной армии, спаси!». Открытка датирована 20 марта 1943 г. Короткая весточка маме в деревню Лучкино из города Куйбышева, где располагалась учебная часть 313, в которой прабабушка служила, готовясь в радистки.
Среди наших семейных реликвий – два письма с фронта прабабушки своей маме. 1944 год. Прабабушка сетует, что редко получает письма из дома, переживает по поводу нелегкой жизни матери.
«…С питанием у нас во много раз улучшилось, а поэтому будем поправляться. Обо мне я прошу убедительно, не расстраивайся, береги себя и своё здоровье, не перегружай себя работой. Не жалей ничего для себя, готовь, как можно лучше.
Мамочка! Родная моя, скоро ли я дождусь твоего письма, хотя бы совсем маленькой записочки. Передавай привет всем нашим девочкам и соседям, моей крестнице, вернее обеим крестницам. А пока, моя милая, крепко, крепко тебя целую. Остаюсь любящая тебя дочь
Надя. 7 августа 1944 г.»
И во втором письме много строк посвящено заботе о матери. Прабабушка переживает, что её мама собралась продавать корову, что жалуется на трудности. Прабабушка убеждает маму не торопиться продавать корову, не распродавать вещи – ведь предстоят еще трудные времена. Как в деревне жить без коровы?
Я искала в письмах хоть какие-то сведения о службе прабабушки, но об этом она писала скупо. Только во втором письме есть важные строки:
«Мамочка, ну, теперь как я провела праздники. Провела неплохо. Наше командование разрешило нам отпраздновать, как следует, немного выпили, был черный баян, танцы, вспомнила дом, конечно, неплохо было бы в родной семье…
Мамочка, за себя я пока не волнуюсь, сапоги новые, шинель … сменила на новую. И по службе дела хорошо пока что. Вот на 1 Мая «ефрейтор» присвоили, и командование неплохо отзывается, вот посылаю заметку из газеты, почитай сама.
Мамочка, не расстраивайся, береги себя, береги здоровье, о встрече ещё не теряю надежды, еще поживем, может быть и мы в счастливой своей родной семьей…»
Та небольшая заметка из фронтовой газеты, вложенная в письмо, сохранилась. Можно догадаться по отдельным буквам, как называлась газета: «На страже Родины». № 52. На первой странице напечатан приказ Верховного главнокомандующего об освобождении города-крепости Севастополя.
Но, главное – заметка под рубрикой: «Делайте так, как они»:
«Пример для многих.
Кто не знает в нашем подразделении радистку Шустову. Она отличается среди других своей опрятностью, чистотой, подтянутостью солдата. На ней всегда хорошо выглаженная гимнастерка, с неизменным белоснежным воротничком, начищенные до блеска сапоги.
Внешний вид – показатель культуры, дисциплины. Это хорошо понимает тов.Шустова. Она не только показывает пример своим внешним видом, но и отличным поведением. Она дисциплинирована, точна и исполнительна.
— Где Шустова, – там чистота и порядок,- говорят о ней бойцы и командиры подразделения.
Старшина А.Лазарева».
О службе прабабушки говорит и грамота, врученная ей в 1945 году. В грамоте говорится, что она вручена «за отличную боевую подготовку и дисциплину» Подписана грамота командиром бригады полковником Корусовым.
А вот последняя запись в блокноте. Послевоенная.
«27/I-46
Жизнь в Лучкине. Пришла вечером, сильно устала.
28/I-46
Встаю утром, топится печка. Истопила, наносила воды, день прошел быстро…»
И в послевоенные годы прабабушке жилось нелегко.
После войны она вышла замуж, но вскоре здоровье мужа пошатнулось, и в 1951 году он ушёл из жизни, оставив на руках прабабушки четверых малолетних детей.
Чем только не приходилось ей заниматься: на кирпичном заводе работала по две смены подряд, санитаркой в больнице, в РТС[fn]Радиотрансляционная сеть[/fn] – 9 лет, уйдя на пенсию, трудилась ещё 10 лет. Получила звание ветерана труда. Но она всегда справлялась с трудностями, подняла на ноги детей и вырастила из них достойных людей.
Закрываю Ленинградский блокнот прабабушки. Мне кажется, что я пережила вместе с ней её трудные фронтовые дни.
Со мной остались её воспоминания, этот блокнот, письма, написанные ее рукой, фотографии, на которых она молодая, улыбающаяся, – всегда будут храниться в нашей семье.
