Володимеж Бороджей. Варшавское восстание 1944: Рецензия на книгу
Рецензия Марека Ходакевича на книгу Володимежа Бороджея «Варшавское восстание 1944» (Wlodzimierz Borodziej. Der Warschauer Aufstand 1944. – Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 2001. 251 S.).
Оригинал опубликован в The Sarmatian Review, April 2002, Volume XXII, Nr. 2.
История Варшавского восстания 1944 г. мрачна. Погибло более 200 тысяч поляков, большинство из которых было гражданскими лицами. Независимая элита Польши (антинацистская и антикоммунистическая) была уничтожена, и в частности, погибли её молодые представители – те, кто безнадёжно боролся и принёс себя в жертву ради независимости страны. Столица была превращена в руины, немцы методично взрывали дом за домом – ещё долго после того, как повстанцы сдались 4 октября 1944 г. «Польша потеряла целое поколение и столицу в придачу», метко замечает Влодимеж Бороджей, который ярко рассказал историю восстания в своей книге «Варшавское восстание 1944», ориентированной, в первую очередь, на немецкого читателя
Задачей Бороджея было обобщить все существующие знания о восстании. Чтобы поместить эту трагедию в надлежащий контекст, он приводит широкий исторический бэкграунда, начиная с разделения Польши в XVIII веке. Затем он концентрируется на немецком и нацистском оккупационных режимах после сентября 1939 г., подчеркивая, что «без пакта Гитлера – Сталина 23 августа 1939 г. во Второй мировой войне не было бы польского вопроса»
Возможно, самая сильная сторона книги – то, как Бороджей обрисовывает дипломатический контекст. В целом, Польша была отвергнута своими союзниками в 1939 г., и традиция пренебрежения этой страной продолжалась потом и в дипломатическом, и в военном отношении. Ни британцы, ни американцы не были готовы противостоять Сталину и оспаривать его польскую политику. Для Сталина, как это показывает Бороджей, во-первых, лакомым куском являлись восточные польские территории, и во-вторых, он руководствовался желанием контролировать остальную часть этой страны через коммунистический режим, распространённый из Москвы до Люблина.
История Польши с конца XVIII века отмечена многочисленными национальными восстаниями против государств, занявших эту страну: России, Пруссии, Австро-Венгрии. Изначально восстания поднимали регулярные польские войска, подкреплённые отрядами добровольцев (1794, 1806 и 1830–1831). Позже в военных выступлениях Польши принимало участие народное ополчение, возглавляемое польскими ветеранами иностранных армий. Единственное успешное польское восстание состоялось в ноябре 1918 г., когда поляки из Познани подняли мятеж против Пруссии. По мере распространения новостей об этом восстании, совпавших с перемирием на западном фронте Первой мировой, члены польского подполья обезоруживали немецкие и австро-венгерские войска по всей центральной Польше. Таким образом, поляки освободили себя и восстановили свою страну, находившуюся более 120 лет в составе иностранных государств.
Как на это справедливо указывает Бороджей, почти все старшие офицеры польской армии и подпольного движения времён Второй мировой войны в молодости участвовали в восстании 1918 г. и надеялись повторить его успех в 1944. Соответственно, уже с самого начала войны они разрабатывали многочисленные планы национального восстания с целью освобождения Польши. С самого начала польское правительство в изгнании, которое управляло подпольным движением страны и главной его силой – Армией крайовой, приняло установку, согласно которой у Польши было два врага – гитлеровская Германия и сталинская Россия. И хотя после июня 1941 СССР стал «союзником наших союзников» неофициально отношение Польши к Советскому Союзу оставалось в лучшем случае недоверчивым.
Ситуация серьёзно обострилась после обнаружения жертв Катынской трагедии, в которой был повинен СССР, и последующим разрывом дипломатических отношений между польским правительством в изгнании и Советским Союзом. Катынь была лишь вершиной айсберга. Мощная волна советского революционного беспредела захлестнула территории Восточной и Центральной Польши, где польские и советские коммунисты совершали налёты на деревни и нападали на войска Армии крайовой. В 1944 г. некоторые польские области (в частности, Виленская) превратились в театр военных действий между войсками независимой Польши и коммунистами. С продвижением советских войск на запад злая воля и враждебные намерения Сталина стали очевидны. Как только Красная армия в январе 1944 г.перешла довоенную границу Польши, подразделения Армии крайовой получили приказ о начале операции «Буря». Она подразумевала разворачивание восстания. Цель состояла в том, чтобы победить немцев и восстановить польскую государственность до прихода советских войск. Фактически же Армии крайовой удалось захватить власть лишь в нескольких местах, в большинстве же случаев она помогала наступлению Красной армии. После её членов неизменно обезоруживали, арестовывали, насильственно призывали в коммунистическую польскую армию или отправляли в ГУЛАГ. Некоторые солдаты Армии крайовой были расстреляны.
И командование Армии Крайовой и польское правительство в изгнании были в курсе этих событий, когда Красная армия продвигалась к Варшаве. Тем не менее, руководствуясь ошибочными сведениями (были ли они когда-нибудь исследованы и проверены?) о якобы предстоящем вступлении советских войск в столицу, командующий Армией крайовой генерал Тадеуш Комаровский (имевший псевдоним «Бур») отдал приказ начать восстание 1 августа 1944 г. Однако восстание возглавил полковник Антоний Хрущель (Antoni Chrusciel), «Монтёр», — этот важный факт Бороджей сообщает только на 142 и 146 страницах своей книги. Решение об открытом выступлении стало следствием подковёрной игры нескольких старших офицеров Армии Крайовой, которые намеревались переиграть большинство своих коллег, в том числе генерала Комаровского. Явное меньшинство решило сыграть на «идеологии поступка», по Гёте (ideologia czynu), чтобы продемонстрировать миру стремление поляков к свободе. Бороджей, который осторожно избегает каких-либо оценок, деликатно вопрошает: «Должно ли было это решение означать начало – с военной точки зрения – более чем сомнительной битвы в городе с населением в несколько сот жителей?»
Результатом стали бойня и предсказуемый провал. Даже если бы восстание удалось, что было бы дальше? Позволил бы Сталин существовать независимому правительству в Варшаве? Об этом не могло быть и речи. В Вильнюсе, Львове, Люблине, где бы то ни было, членов Армии крайовой разоружали и отправляли в ГУЛАГ, если не расстреливали сразу. «Западное общественное мнение» предприняло бы ровно сколько, сколько оно сделало, когда повстанцы истекали кровью под натиском нацистов.
С 1 августа и далее Варшава фактически была предоставлена сама себе. Наибольшим вкладом союзников, уже в конце игры, было обеспечение того, чтобы бойцы Армии крайовой воспринимались как полноценные участники сражений, и это немного смягчило условия их пребывания в нацистских лагерях для военнопленных. С другой стороны, материальные поставки, которые осуществили союзники, были не просто недостаточными, а символическими. Только в середине сентября русские разрешили американцам воспользоваться своими аэродромами. Сталин также даёт согласие на злополучную кампанию, возглавляемую польскими коммунистами, по пересечению Вислы для помощи восставшим. Члены этой кампании были убиты, как и бойцы Армии крайовой. Между тем немецкие войска бомбили госпитали, казнили мирных жителей, сжигали живьём раненых вместе с медицинским персоналом, использовали женщин и детей в качестве живого щита для своих танков. Несмотря на образцовый героизм, повстанцы теряли районы Варшавы один за другим. Непокорные поляки отказывались сдаваться. Когда 17 сентября вермахт послал своих эмиссаров к командованию осаждённого Жолибожа, польский офицер сказал немецким солдатам, что они должны сдаться сами (с. 178). И тем не менее, 4 октября, исчерпав все средства к сопротивлению, Армия крайова вынуждена была сложить оружие. Повстанцы были отправлены в лагеря для военнопленных. Население Варшавы было депортировано, а город систематично сровнен с землёй. Бороджей говорит о том, что если бы восстания не было, сопротивление поляков захвату власти коммунистами могло быть сильнее (с. 218).
Возможно, самая оригинальная часть книги связана с авторским заключением: несмотря на то, что Варшавское восстание было лишь одним из эпизодов Второй мировой войны, в Польше это событие стало символом монументального масштаба, не имеющим аналогов, говорящим последующие 50 лет о неискоренимом стремлении Польши к независимости и свободе. Изначально коммунисты старались разрушить легенду о восстании, позже они пытались её присвоить, в конце концов, они присоединились к остальным полякам в ритуалах торжественных празднеств в годовщины этого трагического события.
Эта история излагается Бороджеем в спокойной аналитической манере. По большей части, его монография информативна, доступна и хорошо организована. И всё-таки Бороджей оставляет своих коллег и читателей несколько неудовлетворёнными. Самое основное в критике касается проблем, которые характерных для скорее синтетических, нежели аналитических работ. Исследование Бороджея основывается по большей части на уже опубликованных материалах, как первичных, так и вторичных источниках, — всё это он затем выстраивает вокруг своих предпочтений. С другой стороны, он избегает иных материалов. Например, удивительно, что он не ссылается на работу польско-американского автора Дж.К. Заводны (J.K. Zawodny) «Ничего, кроме ужаса» (1978), которая целиком и полностью посвящена Варшавскому восстанию. Первая книга Заводны о Катынской трагедии также не была включена в библиографию.
Есть и другие лакуны. Бороджей не проливает новый свет на решения Сталина, принятые им во время восстания. Да, интуитивное толкование Бороджеем мотивов советского диктатора похоже на правду, но окончательного вердикта мы сможем дождаться, только когда историки получат доступ к этим документам из постсоветских архивов.
Далее, расстраивает, что Бороджей не проработал факт, который он сам упоминает — «иностранные труппы при подавлении восстания» представляли собой «почти 50 процентов атакующих войск под немецким командованием»
Жаль, что Бороджей не принял их к сведению. Что означает участие нацистских пособников – бывших граждан СССР в подавлении восстания? Как это повлияло на отношение поляков ко всем «русским» – украинцам, белорусам, русским? Конечно же, их нацистское командование заслуживает большую часть вины, но оправдано ли до сих пор описывать врага словом «немцы», когда мы знаем, что некоторые самые бесчеловечные зверства были совершены бывшими советскими гражданами, одетыми в нацистскую форму?
Следующее – описание генерала Комаровского лишено деталей и неприглядно отчасти потому, что, как в этом признаётся сам Бороджей, об этом командире нет ни одной научной монографии. Однако существует множество доступных адекватных источников, позволяющих составить общее представление о такой фигуре, как генерал – что Бороджей и делает, когда он рассказывает о генерале Леопольде Окулицком, одном из главных инициаторов восстания. Стоило бы ввести хотя бы несколько фактов, касающихся генерала Тадеуша Комаровского – бывшего офицера при Габсбургах, консервативного землевладельца из дворян.
В польской армии Комаровский командовал 12 уланским полком. Тяжело раненный в битве при Коморове, он отказался покинуть поле боя. В 1920 он отличился в войне против большевиков, удостоившись высшей польской награды — Virtuti Militari. В сентябрьской компании 1939 г. Комаровский блестяще показал себя при защите Вислы. Позже он ушёл в краковское подполье. Будучи назначен главнокомандующим Армии крайовой, где он сменил арестованного генерала Стефана Повецкого (по прозвищу «Грот»), Комаровский неустанно стремился к объединению польских подпольщиков. Он преуспел в подчинении Армии крайовой большинства ультра-правых национальных вооружённых сил (Narodowe Sily Zbrojne, NSZ) и большей части левых крестьянских батальонов (Bataliony Chlopskie) к 1944.
О чувстве чести и долга, присущем Комаровскому, ходили легенды. Он не делал никаких скидок для членов своей семьи. Например, 31 июля, за день до восстания, он не предупредил о готовящейся акции свою жену, которая тогда находилась на поздних сроках беременности, а потому она осталась в городе. Госпожа Комаровская чудом пережила восстание, хотя в самом конце событий она вместе с другими женщинами вынуждена была послужить живым щитом для немецких танков. Позже генерал так прокомментировал свои действия: «В то время в Варшаве было много беременных женщин. Я не был в состоянии эвакуировать всех из них, и потому не мог сделать исключение для своей жены! Кроме того, по условиям военной тайны, я обязан был хранить молчание»
Всё это, конечно, не означает, что Комаровский был прав, когда уступил меньшинству высших офицеров, которые настаивали на проведении восстания. Бороджей абсолютно прав, когда критикует Комаровского в бездействии, тогда как тот мог предотвратить трагедию, имея для этого все поломочия.
Другое упущение – в книге фактически опущено исследование участия женщин в восстании. Бороджей замечает, что они составляли 10 процентов Армии крайовой (с. 162). Какой вклад они внесли? Какую роль играли в боевых действиях? Каково было их влияние на боевой дух войска?
Не так много сказано и о множестве евреев, участвовавших в восстании. Бороджей лишь упоминает в скобках несколько инцидентов. Так, кто-то узнаёт о том, что около 15 евреев остаются в своих убежищах после капитуляции (с. 206). Он также рассказывает, что в сентябре несколько негодяев из лагеря восставших, «мучивших гражданское население и раньше», ограбили и убили порядка пятнадцати евреев (с. 199). Этот и другие случаи стали предметом широкой общественной дискуссии в Польше в середине 1990-х гг.
Понятно, что «о евреях вообще» в ходе Варшавского восстания говорить совершенно бесполезно, поскольку это затемнило социальную и идеологическую неоднородность остатков еврейского населения, в том числе сопротивленцев. Было бы полезным упомянуть, что из-за недоверия к коммунистам и Советскому Союзу, члены Еврейского марксистского союза (Jewish Marxist Bund) вступали в левое крыло Польской Армии людовой чаще, чем в коммунистическую Армию Людову как таковую. Не освещена в книге и деятельность ультра-правого Еврейского военного союза (Irgun Zwoi Leumi/Zydowski Zwiazek Wojskowy). Его члены зарекомендовали себя как мужественные бойцы – например, Калеб Переходник, который во время восстания воевал в рядах польских национальных вооружённых сил
Кроме этого, есть вопросы, которые касаются интерпретации Бороджеем нацистской и советской оккупации. Кажется, у него есть проблемы с периодизацией. Бороджей, несомненно, считает агрессией и оккупацией атаку СССР на Польшу в 1939 г и последующие действия Сталина в Восточной Польше, вплоть до 1941 г. Но как назвать период после 1944 г., когда Советский Союз вновь оккупировал Польшу? Можно ли это назвать свободой?
Более того, Бороджей постулирует равенство страданий всех этнических групп при первой советской оккупации Восточной Польши. Такая интерпретация проблематична, и даже несостоятельна. Советский террор в самую первую очередь затрагивал поляков и католиков, и в частности, членов польской элиты. В Восточной Польше поляки были меньшинством. В то же время они составляют большинство среди жертв массовых казней (в Катыни и не только), арестах и депортациях, которые затрагивали целые семьи «врагов народа». Имущество польских жертв Сталина также было конфисковано. Для сравнения: местные евреи подвергались репрессиям значительно слабее, чем евреи-беженцы с Запада, которые – из числа всех депортированных евреев – подвергались особенным гонениям
Бороджей справедливо говорит о том, что еврейское население было главной жертвой нацизма. Тем не менее, нужно уточнить, что до 1941 г. польская церковная элита была основной мишенью нацистов, и жертвы среди этой группы особенно велики. И так продолжалось до второй советской оккупации Польши. Для сравнения: большая часть христианского населения особенно пострадала во время последнего периода немецкой оккупации (1942 - 1944).
И последнее, но не менее важное. Вызывает обеспокоенность то, как ассиметрично относится автор к польским ультраправым Объединённым народным силам (Narodowe Siły Zbrojne, NSZ) и просталинским польским коммунистам, действовавших под эгидой Польской рабочей партии (Polska Partia Robotnicza) и её вооружённых сил, Народной армии (Armia Ludowa). Всего четыре предложения Бороджей посвящает Объединённым народным силам. Без соответствующих отсылок, он заявляет, что «в Варшаве ультраправые не играли заметной роли» (с. 35). Откуда ему это известно? С другой стороны, сразу же после замечания о NSZ, он подробно описывает деятельность Армии людовой (сс. 35 – 37 и многочисленные ссылки по всей книге). Конечно, Армия людова заслуживает особого внимания, т.к. коммунисты представляли интересы СССР в Польше. Однако ни её численность, ни боевой состав не заслуживают такого тщательного рассмотрения. Эта проблема становится особенно ощутимой, если обратиться к недавно опубликованным документам о NSZ и Армии людовой, которые Бороджей просто оставляет без внимания.
В сентябре 1943 г. национальные вооружённые силы Польши насчитывали 70 тысяч солдат. К апрелю 1944, когда Объединённые народные силы вошли в состав Армии людовой, они насчитывали 90 тысяч бойцов. Варшавский гарнизон NSZ составлял около 6800 солдат, из них незначительное радикально настроенное меньшинство – 2000 солдат – не подчинялось Армии людовой. Во время Варшавского восстания число мужчин и женщин в составе NSZ колебалось. Поскольку руководство NSZ не было проинформировано о восстании, большинство солдат было застигнуто врасплох, и они не смогли присоединиться к своим отрядам. Поэтому они воевали в составе Армии крайовой (и считались её солдатами). Только меньшинству из них удалось создать отдельные боевые единицы, хотя они подчинялись Армии крайовой. 9 августа 1944 года, их командир, полковник Спиридон Койшевский (по прозвищу «Топор»), докладывал своему командиру в Армии крайовой, что под его началом состоит 2316 мужчин, в том числе одних только 340 офицеров в центре города. В Старом городе, бригада NSZ «Коло», насчитывавшая 1200 человек, не входила в подчинение полковнику Койшевскому, который, следовательно, не перечислил их в своём докладе. Таким образом, NSZ насчитывала около 3500 человек, не считая нескольких партизанских отрядов, действовавших в пригородах Варшавы с целью помощи повстанцам (например, батарея «Кампинос»). Национальные вооруженные силы потеряли по меньшей мере 1079 солдат погибшими в ходе восстания. Руководство Армии крайовой высоко ценило солдат NSZ за их доблесть
К сожалению, их мужество и самопожертвование заслужили лишь одну фразу в книге Бороджея, где он отмечает, что «их участие в Варшавском восстании до 1989 г. было прикрыто молчанием», и что только в 1990-х ветераны NSZ смогли открыто участвовать в памятных мероприятиях, посвящённых восстанию (с. 217).
А что насчёт коммунистов? По данным партийных документов, на пике своей популярности в июне 1944 г., в Армия людова насчитывала чуть более 6000 солдат. В марте и апреле 1944 в Варшавской подпольной ячейке состоял лишь 91 её член. Во время восстания их число увеличилось. Со стороны коммунистов в борьбу включилось порядка 400 человек. Например, по сводкам от 30 августа 1944 в одном только Старом городе находилось 35 солдат-коммунистов и 122 коммуниста, которые были задействованы на подсобных работах. Они были вооружены 5 винтовками, 2 автоматами, 2 пистолетами и 18 гранатами. Большая часть их товарищей (от 100 до 300 человек, включая гражданских лиц) покинула поле боя и по канализации добралась до северного района столицы Жолибожа. 1 октября 1944 г. начальник штаба Армии людовой сообщал, что в его армии в Варшаве 278 бойцов. 1 же октября 1944 года полковник Хрущель констатировал: «Заявлялось, что боевая готовность Армии людовой исчисляется сперва 1000, затем 700 человек. На деле их боеготовность (stan bojowy faktyczny) следующая: 1 взвод, как-то оснащённый оружием (более 40 человек). Более 200 бежали в Жолибож. Сто шестьдесят человек и вышеупомянутый взвод как-то добрались до центра города».
Бороджей будто готов простить коммунистам слабину. Комментируя бегство большинства коммунистов 28 (а не 25) августа, учёный даёт такую оценку: «Дезертирство – конечно, понятие относительное» (с. 150). Почему «конечно» и почему «относительное»? Большая часть их сослуживцев из Армии крайовой нашла бы такой релятивизм просто оскорбительным. Релятивизм может быть модным веянием в академических кругах мирного времени, но вряд ли он был в стиле варшавских повстанцев, где дезертирство было вопросом жизни и смерти. И наконец, как насчёт того факта, что коммунисты планировали напасть на Армию крайову и другие «реакционные» силы во время восстания, и что они надеялись повернуть восстание в сторону социалистической революции, в итоге которой они планировали захватить власть?
Бороджей посчитал нужным включить в книгу краткое замечание о якобы имевшем место сотрудничестве NSZ с нацистами, но он умалчивает о проникновении в ряды Польской рабочей партии тайных советских агентов НКВД. Бороджей не называет польских коммунистов советскими коллаборационистами – возможно, поскольку считает их просто сталинскими марионетками и подозревает, что для читателя это разумеется само собой.
Повторюсь, что работа Бороджея ослаблена тем, что автор не включил в неё последние исследования по теме. С другой стороны, если бы он их включил, скорее всего, он вынужден был бы переосмыслить свой рассказ. В конечном итоге, его аналитика, важная и полезная для широкого читателя, в значительной мере остаётся в плену исторических представлений конца 1980-х гг.
Перевод Натальи Колягиной
