«Виноват, что не застрелился» (история прадеда и его плена, воссозданная по архивам)

Удмуртская Республика, пос. Игра, 11-й класс,
научные руководители И. В. Ившина, Л. А. Промышленникова

В феврале 2004 года умерла моя прабабушка, ей было 87 лет. На похоронах было очень много народа, все говорили много хороших слов о ней, о ее жизни и работе в Игре. А я слушала, и мне казалось, что говорят о какой-то чужой женщине. Был митинг, выступали разные люди, но запомнилось одно: «Ушла из жизни легендарная женщина Елена Дмитриевна Захарова».

Мой прадед Серафим Гаврилович Захаров провел всю войну в плену и умер в 1996 году, когда мне было всего шесть лет. В детских воспоминаниях осталось много народу, много хороших слов, о нем, о его жизни в Игре.

Все в семье называли их бабушка и дедушка. Они прожили вместе 61 год.

В это лето к нам приехали друзья родителей. Поселок у нас небольшой, удивить особо нечем, но они сами попросились в краеведческий музей. Такие любознательные гости оказались. И мы с мамой повели их в наш местный музей. В одном из залов музея есть экспозиция, посвященная нашим родственникам. Легендарной оказалась не только моя бабушка, но и дед. Тогда я испытала особую гордость за нашу семью и впервые задумалась о людях, которые живут рядом со мной.

Когда я собирала материалы о членах нашей семьи, я вдруг поняла, что история страны действительно отражается в истории семьи, как в зеркале, она оживает, становится личной, моей историей. У нас есть все — раскулаченные и репрессированные, участники боевых действий на фронтах Великой Отечественной войны и военнопленные, партийные деятели и обычные, ничем не примечательные труженики.

Все Захаровы остались живы и здоровы в этой страшной войне. Вернувшиеся с фронта были героями. Имели ордена и награды. А мой прадед вернулся из фашистского плена. Он, по воспоминаниям родственников, всю жизнь стыдился этого. Он так и умер с чувством вины — за то, что не застрелился, когда его брали в плен. После его смерти в военкомат пришли документы, приравнявшие его к участникам Великой Отечественной войны. Он не дождался этой справки. А как он ее ждал и боялся, что придет отказ, опять будут проверки. Для него было бы большим счастьем узнать, что он — участник войны. Клеймо военнопленного всю жизнь тяготило его, он не мог смотреть фильмы про фашистские концлагеря, плакал, когда по телевизору в праздники транслировали парады. Он никогда не рассказывал об этом периоде своей жизни и стыдился его. Иногда, по словам детей, от него можно было услышать:

«Я позорю вас, я стыд для всех вас, почему я не застрелился?»

Беседы с родственниками показали, что история его плена стала семейной легендой — многие факты исказились, забылись, другие просто не упоминались. При этом нельзя было напоминать деду об этих событиях. Его все любили и берегли. Да, впрочем, он и сам не стремился вспоминать события своей военной биографии. В конечном итоге в семейном кругу пересказывали устоявшийся и «общепринятый» вариант тех событий.

Именно поэтому мы и решили обратиться к архивам. Бабушка рассказала, что деда регулярно по ночам увозили на проверки. Поэтому мы подумали, что должно быть дело, в котором записывались все показания. Может, там мы узнаем подробности тех событий. Наши поиски привели нас в Центральный Государственный архив Удмуртской Республики. К нашему удивлению, по телефону нам быстро сказали, что дело такое есть и мы можем приехать ознакомиться с ним, но только имея при себе документы, удостоверяющие наше родство. После выполнения этих формальностей нам опять отказали в выдаче дела — в связи с его ценностью и секретностью. Работник архива сказала:

«Ваше дело относится к категории особо ценных и в обязательном порядке должно быть просмотрено нашими специалистами. Вероятно, в деле есть такие сведения, которые вам знать не положено. Эти сведения будут законвертированы».

Нам пришлось ждать еще неделю. К сожалению, нам запретили снять электронную копию с фильтрационного дела на бывшего военнопленного Захарова Серафима Гавриловича, поэтому все пришлось переписывать вручную. Когда моя мама листала старые, пожелтевшие страницы, ее охватило странное чувство, никто из нашей семьи, даже сам Серафим Гаврилович не видел этих документов в полном объеме. Может быть, так оживает история?

При сборе архивных документов коллега по работе спросил мою тетю, с чем связан наш интерес к прошлому. Она объяснила, и его реакция поразила всю семью:

«А, так ты, внучка предателя Родины? А мы не знали».

Сказано было в шутку, но как сильны штампы! Стало понятно, почему дед так переживал всю жизнь. Любой мог сказать ему: неизвестно, чем ты занимался в немецком плену и как ты выжил.

Какова же цена нашей Победы? Неужели такие как мой дед заплатили меньше, чем те, кто участвовал в боевых действиях на фронтах Великой Отечественной? Мне кажется, их вклад в победу и цена, которую они вынуждены были заплатить, нисколько не меньше вклада фронтовиков. Да и нужно ли сравнивать две цены?

Сталинский режим закладывал в сознание солдат установку на то, что плен невозможен. Среди солдат и офицеров Красной Армии действовал негласный «приказ» — попавшему в плен лучше застрелиться. Удивительно и невообразимо только, какое чувство вины и одновременно страха нужно было сформировать в людях, чтобы они чувствовали эту вину и перед лицом смерти, и позже — пройдя через фашистский плен и систему проверок и лагерей НКВД. Я хотела бы избавить и его, и нас, живущих, от этого чувства. В этом состоит цель моей работы.

Отца моего прадеда звали Гавриил Иванович Захаров, он родился в 1887 году, а мать Елизавета Дмитриевна Захарова — в 1885 году. Родом они были из крестьян, уроженцы соседних деревень — Балезинского района Удмуртии — по национальности удмурты. До Октябрьской революции семья была исключительно крестьянской. Но вот прокатился по всей стране революционный вихрь, и мой прапрадед сменил крестьянскую одежду на френч военного. Из автобиографии С. Г. Захарова виден его быстрый карьерный рост:

«В 1919 году он вступает в ВКП (б). В 1921 году он начал работать в комитете бедноты, с 1924 года он председатель Ягошурского волисполкома, а с 1927 года он уже председатель уездного исполнительного комитета. С 1930 года он председатель Дебесского колхозсоюза, а с 1933 года — управляющий „Союзмолоко“ города Ижевска. С 1937 года работал на руководящих работах при системе заготовок. С 1947 года персональный пенсионер».

Прапрабабушка Елизавета Дмитриевна вела крестьянское хозяйство и воспитывала шестерых детей.

Мой прадед Серафим Гаврилович получил обычное по тем временам образование. Читаю в автобиографии:

«В 12 лет я окончил начальную школу, затем поступил в школу рабочей молодежи, где проучился три года».

В 15 лет в Стране Советов перед ним с его «подходящим» происхождением были открыты все дороги, и естественно встал вопрос — пойти работать или учиться? В 1933 году он окончил техникум по специальности льноводство и получил квалификацию агронома-льновода. Работал агрономом в Буринской МТС Балезинского района Удмуртии. В 20 лет он встретил девушку, с которой попал в одну агитбригаду. Вместе они ездили по деревням с концертами. Серафим Гаврилович был членом бюро райкома ВЛКСМ, а Елена Дмитриевна Иванова работала в это время заведующей отделом пионеров райкома ВЛКСМ Балезинского района.

В 1935 году они поженились. В 1938 году Елена Дмитриевна стала первым секретарем райкома ВЛКСМ Балезинского района. А ее муж Серафим Гаврилович к этому времени был старшим агрономом. Они родили двух дочерей, жили дружно, «отклонений от генеральной линии партии не имели» и свято верили в ее правоту. Эта партия дала им, юношам и девушкам из крестьянских семей, невиданные ранее возможности, требуя взамен неуклонного исполнения ее воли.

В 1938 году Серафим Гаврилович Захаров был призван в ряды РККА. С августа 1938-го по февраль 1940-го он — курсант военного училища пограничных войск НКВД, которое располагалось в столице Северо-Осетинской АССР городе Орджоникидзе. Молодая женщина оставляет свою работу и едет с детьми вслед за мужем. В ее учетной карточке члена КПСС в эти годы стоит запись: «C 1938 года по 1940 год зав. отделом школ Затеречного райкома ВЛКСМ». Здесь муж и жена Захаровы вступают в ряды ВКП (б).

Мы задали себе вопрос, почему мой дед, уже имеющий семью, профессию, становится курсантом пограничного училища НКВД? Вероятно, свою роль сыграла волна массовых репрессий 1937–1938 года, которая обескровила Красную Армию накануне Великой Отечественной войны. Но в то же время, прекрасно понимая, что война неизбежна, советское правительство не могло оставить армию без военных специалистов. В РККА призывается и параллельно принимается в ряды ВКП (б) большое количество молодежи.

Елена Дмитриевна с детьми жила на квартире, и ее мужа-курсанта изредка отпускали переночевать.

С февраля по июнь 1940 года Захаров С. Г. — командир стрелкового взвода 84-го погранотряда в городе Ошмяны в Западной Белоруссии, с июня 1940 года по июнь 1941-го он начальник учебной заставы окружной школы младшего начальственного состава Пограничных войск НКВД (МНС ПВ НКВД) в городе Брест-Литовске. Подробноcти деятельности лейтенанта Захарова в этот период установить не представляется возможным, так как документы окружной школы НКВД Белорусской ССР за 1941 год утеряны в годы войны. Однако по косвенным данным становится ясно, что лейтенант Захаров участвует в спецоперациях по выселению репрессированного населения из только что присоединенной к СССР Западной Белоруссии.

Перед самой войной супруги Захаровы ездили на родину в отпуск. И произвели на родственников большое впечатление. Дед — высокий красивый в военной форме, совершенно не пьющий. Нельзя сказать, что он раньше сильно пил, но в деревне было принято делать кумышку — самогон — и праздновать все праздники шумно и весело. Бабушка вспоминала, что дед сказал своей матери, отказываясь от стакана с кумышкой:

«Не могу, мама, положение обязывает, я пограничник».

Но вернемся в Брест-Литовск. В своем интервью бабушка говорила, что она была одной из первых советских женщин, ступивших на землю Западной Белоруссии. На нее приходили смотреть со всей округи, и она слышала шепот: «Вот советка идет». Ей выделили комнату в старой помещичьей усадьбе, еду приносил дежурный. Некоторое время она жила в уединении, читала «польские романы» из библиотеки помещика. 8 марта 1940 года ее попросили выступить с докладом перед населением. Она согласилась. Народу пришло много. После этого местные крестьянки стали часто приходить в гости. «Очень хорошие люди были», — отзывалась о них бабушка. Позже в Ошмяны приехали семьи других офицеров-пограничников. В июле 1940 года лейтенант Захаров переводится на службу в Брест, семья получает квартиру в Бресте на улице Комсомольской, затем в Брест перевозят детей. Новая запись в учетной карточке Елены Дмитриевны появляется осенью того же года: с сентября 1940 года по июнь 1941 года она учительница начальных классов средней школы № 15 Бреста.

В июне 1941 года школа выехала в летний лагерь под Гродно. А Серафим Гаврилович 18 июня выехал в командировку. Бабушка с детьми приехали в лагерь 21 июня. Семьи офицеров расположились кто в шалашах, кто на квартирах, приготовленных для этого. До начала войны оставалось несколько часов. Ни бабушка, ни дедушка не знали тогда, что следующая их встреча произойдет только через пять лет.

В это время учебная застава комендатуры была отправлена по тревоге на оперативную работу. С 18 июня по 22 июня 1941 года в городе Августово, находившемся на расстоянии двух километров от государственной границы, взвод пограничников НКВД проводил операцию «по выселению лиц, подлежащих эвакуации». Кого же эвакуировал мой дед по тревоге, если война еще не началась? Ответ я нашла в интервью Елены Дмитриевны. Оказывается, ему приходилось участвовать в выселении, по словам бабушки, «богатых», «недовольных советской властью» — то есть зажиточного населения Западной Белоруссии, которое подверглось репрессиям и было выселено в Сибирь. Мой дед, находясь в пограничных войсках НКВД, участвовал в репрессивных операциях. Теперь, думая над этим фактом из жизни моего прадеда, я вспоминаю фильм «Московская сага». Там есть эпизод, когда на переезде остановился эшелон с репрессированными. Охранники и начальники состава тревожно бегали. Я словно увидела среди них своего прадеда. Потому что и он участвовал в выселении лиц, несогласных, как считалось, с советской властью, тех, кого называли «врагами народа». Он видел, что это были женщины и дети, «хорошо жившие, богатые», со слов прабабушки, и хотя их прямой вины он не осознавал, не выполнить приказа он не мог. Позднее он говорил, что искупал свою вину перед ними долгими годами плена.

Так, находясь в составе учебной заставы в Августово, ожидая отправки поезда на Гродно, мой прадед встретил войну. Но в военном билете С. Г. Захарова, выданном 16 октября 1948 года, в четвертой графе «Участие в Великой Отечественной войне с Германией и Японией» сделана запись: «не участвовал». В личном деле лейтенанта запаса в графе «Участие на фронтах» указано, что в Великой Отечественной войне Захаров С. Г. участвовал с 22 июня 1941 года по 28 июня 1941 года[1]. А в списке потерь офицерского состава погранвойск НКВД за 1941–1942 годы значится: «Захаров С. Г., начальник учебной заставы ОШМНС БССР, лейтенант, пропал без вести 23 июня 1941 года».

Все, что случилось с моим дедом в период с 1941-го по 1945 год, нам пришлось восстанавливать по документам. Так, в протоколе допроса от 5 июня 1946 года на вопрос об обстоятельствах пленения прадед отвечал так:

«С начала нападения немецких войск связь с погранотрядом была прервана. Я по самоинициативе принимал оборону против наступающих немецких войск. С 22 июня по 28 июня я со взводом пограничников участвовал в боях с немцами. Таким образом, оказались в окружении немецких войск. По ориентировке командира артиллерийского полка я с группой бойцов-пограничников и пехотинцев, приданных из полевой части, двинулись в направлении юго-восточнее Волковыска с целью выйти из окружения на слабом участке, но попали под фронтальный и фланговый огонь немцев. Прорвать кольцо окружения не могли и начали отход в направлении южнее Волковыска. По пути отхода настигли остатки разбитой кавалерийской части, всего людей собралось около 50 человек. В дальнейшем пути попали в немецкую засаду. В бою с немцами часть личного состава были убиты, часть ранены, а часть разбежались. Я с одним раненым из полевой части, фамилию которого я не знаю, пошли в направлении леса и были настигнуты немецкими солдатами, вышедшими навстречу нам. Двум немецким солдатам сдались в плен»[2]

Личное оружие, которое имеет при себе каждый офицер, и из которого лейтенант Захаров должен был застрелиться, он успел спрятать. А партбилет — свидетельство принадлежности к советской элите, которую противник уничтожал в первую очередь, С. Г. Захаров закопал заранее. Больше никаких документов, как он утверждает, с ним не было. В протоколе читаем:

«Вопрос: Какие документы и вооружение вы имели при себе?

Ответ: Я был вооружен пистолетом ТТ, но его я зарыл в землю, когда увидел немцев. Документов со мной никаких не было. Партбилет я зарыл в землю еще раньше, когда пошел на прорыв кольца немецких войск».

Материалы автобиографии, написанной 6 апреля 1955 года, подтверждают эти сведения:

«После выполнения операции в четыре часа утра 22 июня 1941 года в составе двух учебных застав при ожидании отправки нашего поезда на ст. Августово попали под бомбежку и артиллерийский обстрел со стороны немецких войск. Эшелон загорелся и также вокзал, заняли позицию для обороны с пехотой [от] немецких войск под командованием ст. лейтенанта Кустова, связь установить ни с какими полевыми частями не удалось. Под напором превосходящих сил противника группами отступали в тыл по направлению в Волковыск с тем, чтобы добраться до Пинских болот. 26 июня при выходе из окружения был пленен немецкими войсками в районе Зельва Западная Белоруссия. Таким образом, в составе войсковых частей РККА участвовать не пришлось. О вероломном нападении фашистов и начале войны нам стало известно из сброшенных с самолета листовок».

Трижды мой дед рассказывает властям о своем пленении, каждый раз в его рассказе появляются новые подробности, сведения уточняются. К 1955 году он «вспоминает» многое из того, о чем раньше он на допросах умалчивал: в протоколах появляются фамилии, географические названия и т.п., изменяется описание пленения. Вероятно, это связано с изменением политической обстановки в стране, которая позволила говорить немного больше, не боясь, что любой факт, любое неосторожно сказанное слово, вскользь упомянутая фамилия могут искалечить судьбу человека.

Безоружный, беспартийный, не имеющий никаких документов, удостоверяющих личность или принадлежность к партийным или советским органам, офицер — вероятно, поэтому он остался жив при пленении и впоследствии в плену.

Всю войну родные считали Серафима Гавриловича пропавшим без вести. А он в это время, как стало известно после войны, находился в плену. И если в том, как он попал в плен много неясного, то о времени, которое дед провел в плену, известно еще меньше. Каким он был человеком в плену, как выжил, что перенес, мы уже никогда не узнаем и можем только догадываться. Прабабушка рассказала, что все время, пока он был в лагерях, он искал ее среди женщин в колодках. Он думал, что детей, вероятно, уже нет в живых: они бы не смогли выжить в таких условиях. А Елена Дмитриевна могла остаться в живых. Весь плен он ничего не знал об их судьбе. Они для него тоже пропали без вести.

Но вернемся к личному делу бывшего военнопленного С. Г. Захарова. О его пребывании в плену на страницах дела можно прочесть следующее:

«Вопрос: Расскажите подробно о вашем пребывании в плену.

Ответ: При пленении немцы меня и товарища обыскали и привели в город Зельва БССР, где уже были русские военнопленные, и дальше повели в г. Гродно на сборный пункт русских военнопленных. Через неделю увезли в г. Сувалки. В городе Сувалки я был помещен в лагерь военнопленных, где пробыл один месяц, после чего был отправлен в г. Граево и помещен в полевой лагерь военнопленных, где пробыл август. Затем отправлен в г. Хамельбург в офицерский лагерь, в нем был до января 1942 года, одновременно привлекался к физическим работам. В январе отправлен в г. Вайден, в марте из Вайдена был отправлен в Карлсбад, куда я прибыл 4 марта 1942 года. Находясь в лагере Карлсбад выводили на работу в завод, работы выполнял черновые, в этом лагере я пробыл до 17 апреля 1945 года. 17 апреля 1945 года этапом эвакуировали в неизвестном направлении…

Вопрос: Где вы подвергались регистрации в немецком плену?

Ответ: Регистрации я подвергался в городе Хамельбурге, где на меня была заполнена анкета, регистрацию проводил русский в присутствии немецкого офицера»[2]

В военном билете этот период отмечен предельно кратко: с 1 августа 1941г. по 2 января 1942г. — г. Хамельбург. Поиски в интернете позволили нам выяснить, что «согласно Женевской конвенции 1929 года, военнопленные офицеры должны размещаться в особых лагерях отдельно от сержантского и рядового состава»[3]

. Для офицеров Красной Армии вермахт летом 1941 года в немецком рейхе оборудовал всего лишь один лагерь такого типа. Действительно, на территории полигона Хаммельбург (в Нижней Саксонии) находился лагерь для военнопленных офицеров, который получил название офлаг 62 (Х111 О). Предположительно 20 июля 1941 года в лагерь прибыли первые эшелоны пленных. Во избежание эпидемий пленным делали ряд прививок. По документам, С. Г. Захаров попадает в Хаммельбург 1 августа 1941 года. В общей сложности в лагере было зарегистрировано 18 000 советских офицеров. После доставки в Хаммельбург каждый офицер проходил регистрацию. Управление лагеря заводило на него так называемую личную карточку со всеми его личными данными, воинским положением в Красной Армии, данными о взятии в плен. На обратной стороне имелось место для записей о переводе в другой лагерь, трудовом использовании, болезнях и дисциплинарных наказаниях. Эти же карточки свидетельствовали о том, что советских офицеров вплоть до ранга капитана, вопреки конвенциям международного права, привлекали к принудительным работам.

Возможно, что пребывание в Хаммельбурге в первые месяцы войны, когда немцы пытались соблюдать нормы международного права, в какой-то степени спасло ему жизнь.

Как в военнопленном С. Г. Захарове без документов и оружия фашисты распознали офицера? По воспоминаниям дочери Серафима Гавриловича С. С. Сафоновой, он был выделен из числа военнопленных как офицер по прическе. Этот факт подтверждает Устав РККА, по которому рядовые были обриты наголо, а офицерский состав носил стрижки.

Из протокола допроса от 5 июня 1946 года становится известно, как начинался пятилетний плен:

«При заполнении анкеты я дал следующие показания: фамилию, имя, отчество. В каком роде войск служил, адрес места расположения, что желает сообщить родственникам о своем пребывании в плену. В каких частях служил.

Вопрос: Вы подвергались аресту, допросам немецкого гестапо и полицией?

Ответ: Я аресту и допросу гестапо и полиции не подвергался, а в числе всей команды в лагере подвергался обыску гестаповцев. Но у меня ничего не нашли».

Первым и естественным желанием многих военнопленных был побег. На вопрос: «Вы делали попытки побега из лагеря военнопленных?» — дед ответил отрицательно. «Из числа военнопленных попытки к побегу были, а я таких попыток не предпринимал». Еще одной возможностью вырваться из плена было вступление в ряды РОА — Русской Освободительной Армии. По словам деда, «в наш лагерь приезжал несколько раз из РОА старший лейтенант, проводил агитацию и вербовку».

Подробности того, каково ему было в плену, попробуем восстановить по косвенным данным — разговорам и воспоминаниям родственников, которые носят отрывочный характер. Тем более что говорить и спрашивать о плене при жизни прадеда в семье было не просто не принято, но и запрещено.

Мама однажды вспомнила вот такой эпизод. Каждое лето они приезжали в гости на каникулы к дедушке и бабушке. И было время, когда все стали выращивать различную витаминную зелень, но почему-то в огороде у бабушки из зелени рос только лук и чеснок. Мама пошла в магазин и увидела на прилавке шпинат и петрушку, она купила целый килограмм этой зелени, так как все стоило копейки, решив кормить бабушку с дедушкой витаминами. «Старые уже, на пенсии, дед-агроном отстал от жизни, не знает новых растений», — подумала она. Принесла все это с надеждой удивить. Но, посмотрев на шпинат, дед сказал совершенно неожиданно: «Я его столько съел, не дай бог, вам, дети, столько съесть». Потом бабушка объяснила ей, что пленных немцы кормили только шпинатной похлебкой, и попросила в следующий раз быть тактичнее. Также со шпинатом «влипла» моя бабушка (его дочь). Серафим Гаврилович увидел, как она сеяла его. Это был 1990 год. Тогда он ей сказал: «Чтобы я его не видел…» Косвенно о жизни в плену могут свидетельствовать рассказы С. С. Сафоновой о том, каким вернулся отец после плена — с отмороженными ногами и позвоночником, поврежденным ударом приклада. Прабабушка говорила, что он долго ничего не мог есть: «желудок не принимал пищу».

Интересно, что за работу в лагере С. Г. Захаров в числе других пленных получал заработную плату. Будучи в рабочей команде № 10.460, он был чернорабочим на каолиновом заводе. Это не вяжется с нашим традиционным представлением о военнопленных. В протоколе допроса видим:

«Вопрос: Когда вы работали на заводе, вам платили зарплату?

Ответ: За работу на заводе я получал от двух до четырех марок. Деньги эти специально выплачивались только для военнопленных, в магазинах их использовать было нельзя»[2]

В лагере часто возникали дружеские связи, которые позволяли легче переносить тяготы плена. Среди товарищей по лагерю мой дед указывает шесть человек.

Эти люди сыграли очень важную роль в его послевоенной судьбе.

Наконец пришла свобода. Во всех документах она уместилось в одну короткую строчку: «6 мая 1945 года освобожден американскими войсками». Подробности освобождения остались для нас неизвестны. Из опросного листа 28 декабря 1945 года: «17 апреля 1945 года этапом эвакуирован в Южную Баварию, по дороге в Судецкой области освобождены войсками союзников, американцами. После освобождения шли по направлению к русским войскам на сборный пункт город Бауцен Германия. 1945 года 31 августа попал в воинскую часть горьковской дивизии местечко Опухлики под г. Невель…» В Бауцене был сборный пункт офицерского состава, где С. Г. Захаров прошел регист рацию. После проверки в СМЕРШе его перевели в «7-й запасной офицерский полк 1-й запасной стрелковой дивизии Смоленского ВО, оттуда, по указу президиума Верховного Совета СССР, был освобожден как специалист сельского хозяйства».

О подробностях освобождения мы можем судить только по рассказам бабушки. Она рассказала:

«Большую группу пленных немцы отправили для ликвидации в так называемую „Долину смерти“. Всех разместили в здании зернотока. Оголодавшие узники начали есть зерно горстями и, перед тем как лечь спать, стали прощаться друг с другом. Люди обнимались в последний раз, хорошо понимая, что завтрашнее утро будет последним. Утром двери тока широко распахнулись, и все увидели солдат в другой форме. Американцы тут же предложили пленным расправиться с ненавистными охранниками. В считанные минуты толпа разорвала оставшихся немецких солдат. Затем всех пленных отправили на сборный пункт в Чехословакию, где их одели в хорошие костюмы и прекрасно кормили».

Документально мы можем подтвердить только пребывание С. Г. Захарова на сборном пункте Хомутово в Чехословакии, про «Долину смерти» нигде не упоминается.

После освобождения один из друзей Серафима Гавриловича предложил ехать с ним на Украину и начать жизнь заново. Он был готов к такому повороту событий, но все-таки надеялся получить весточку с родины.

Скоро родина их приняла в свои жесткие объятия — в отдел СМЕРШа 7-го запасного стрелкового полка Смоленского военного округа.

В своей автобиографии мой прадед написал, что спецпроверку проходил с июня по ноябрь 1945 года. Фильтрационное дело на бывшего военнопленного Захарова начато 25 сентября и окончено 25 ноября 1945 года.

Находиться в СМЕРШе на проверке, я думаю, не санаторий. Кормили плохо, издевались, наверное. Светлана Серафимовна вспоминает: отец, говорил, что это было хуже, чем в плену. Бабушка рассказывала, что на допросах прадеду очень часто задавали один и тот же вопрос:

«Как вы, советский офицер и коммунист, могли сдаться в плен? Почему не застрелились?»

Их проверяли строго по всем направлениям.

Так, в фильтрационном деле бывшего военнопленного С. Г. Захарова перечислены люди, с которыми прадед был в плену. Из членов семьи никто никогда не слышал эти фамилии. Найти их в настоящее время не представилось возможным. Но в самом деле есть свидетельства этих людей — их опрашивали сотрудники СМЕРШа. По принятым правилам пребывание в плену должны были подтвердить как минимум два человека, в деле же представлены свидетельства пяти человек. И я слышу их голоса из прошлого…

«Уполномоченному Особого отдела СМЕРШ
От Асеева Ивана Максимовича на т. Захарова С. Г.

Заявление

Захарова С. Г. знаю с августа 1941 года, 8 января 1942 года с г. Хамельбурга был переведен в Вайден на работу по осушке болот. 4 марта тов. Захаров был переведен в рабочую команду № 10.460 г. Карлсбада, где работал черно рабочим на каолиновом заводе под насилием немецкого оружия и охраны. Каждую работу выполнял с презрением и нежеланием, за что подвергался избиениям и штрафным наказаниям со стороны администрации завода и охраны. Все время был убежден, что Красная Армия победит немецкий фашизм и он вернется на родину как советский патриот. Антисоветской пропаганды не вел, с полицией и жандармерией связан не был, в антипартийных группировках не был. В других армиях не служил и не записывался. Переносил все тяготы немецкого плена, чтобы вернуться на родину как советский человек.

26 сентября 1945 года
подпись: Асеев».

Уполномоченному Особого отдела СМЕРШ Гвардейского ЗСП
25 сентября 1945 года.
От гражданина Головащенко Ивана Ивановича

Заявление

Захарова С. Г. знаю с марта 1942 года по настоящее время по совместной работе в команде № 10.460 г. Карлсбада. Товарищ Захаров работал на каолиновом заводе чернорабочим, все время под принуждением охраны и производственной администрации. Тов. Захаров, как и все патриоты Советской Родины, отлично знал, что работа на фашистскую Германию есть вред для Советского Союза, поэтому всегда стремился сделать меньше указанного администрацией, за что не однократно избивался. Во власовской армии и полиции не был и презирал тех, кто был участником. Связи с гестапо не имел, в антисоветских группировках не состоял и подобных антисоветских высказываний не проводил, а был все время уверен в силе Красной Армии, в силе советского народа.
В очень трудные моменты тов. Захаров в дружеских беседах с товарищами в нерабочее время часто входил в споры, отстаивая свое мнение о ближайшем разгроме фашистской Германии.

О всем изложенном несу ответственность личной подписью: Головащенко».

Вот еще один из документов, говорящих о факте проведения подробной проверки в отношении бывшего военнопленного лейтенанта С. Г. Захарова:

«Справка
По алфавитным спискам агентов разведки и контрразведки противника ГУК СМЕРШ управления НКГБ СССР и ориентировкам, не вошедшим в алфавитные списки. Проверяемый Захаров С. Г. 1915 года рождения не проходит.
Справку наводил… (подпись неразборчива) 24 сентября 1945 года».

Пройти проверку СМЕРШа и не сломаться, не поддаться на провокации, вытерпеть изнурительные допросы — это тоже подвиг.

А в деле Серафима Гавриловича появляется такой документ:

«Утвеждаю
Нач.отдела контрразведки
СМЕРШ 1 Г.З.С.Д.
3 октября 1945 года.

Заключение
5 сентября 1945 года я, старший оперуполномоченный 1 ГЗСД К. Н. Борисов, рассмотрев материал на бывшего военнопленного Захарова С. Г.
Нашел:
Что по состоянию на 25 сентября 1945 года компрометирующих данных на проверяемого не добыто.
По учету розыска агентуры противника не проходит:
Постановил:
Захарова С. Г. отнести к 1-й категории и передать командованию дивизии для использования по нарядам МВО с последующей разработкой по месту работы.

Оперуполномоченный (личная подпись)
Согласен — начальник отдела (личная подпись)».

Находясь на спецпроверке, мой дед написал письмо на родину. Он не знал, где его родители, где братья и сестры, где его семья. Он решил написать письмо своему деду, который жил в деревне Понино (ныне Глазовский район Удмуртской Республики). Написал, как выразилась прабабка, «на деревню дедушке». Он не знал, кто ему ответит. Он ждал ответа со страхом, потому что видел, как люди получали письма, в которых чьи-то жены просили прощения за то, что не дождались. И крепкие мужчины, выдержавшие тяжести плена, не выдерживали предательства любимых, теряли смысл жизни. К кому-то письма возвращались обратно. Это было более тяжелым испытанием, чем проверка в СМЕРШе: ее воспринимали как должное. Виноват — отвечай.

Ему повезло. В один день он получил сразу три письма: от сестры, от жены и от дочки. Он боялся открыть их прочитать, боялся плохих известий. Он начал с детского письма. Увидев «Здравствуй, милый папочка!», он упал, потеряв сознание.

Счастью его не было предела. Его жена и дети все были живы и здоровы. И совсем скоро он их увидит. К сожалению, не сохранились письма, написанные в этот период. Но это очень хорошо знала бабушка, она и рассказала нам об этом.

И вот, наконец — долгожданное постановление, согласно которому он прошел проверку и подлежал демобилизации.

«Утверждаю
Нач. 3-го отделения
Майор
„ “ ноябрь 1945 года

Постановление

25 ноября 1945 года я оперуполномоченный ОКР СМЕРШ 1 ГСЗД лейтенант Соловьев, рассмотрев материалы учетного дела № 13.618
Нашел:
Проходящий по делу бывший военнопленный, прошедший фильтрацию Захаров С. Г., согласно приказу Военного Совета Смоленского Военного Округа № 048 от 19 октября 1945 года, демобилизован из Красной Армии, место жительство его в настоящее время установить не представляется возможным, а оснований для объявления во всесоюзный розыск нет.
Постановил:
Учетное дело № 13.618 направить на хранение в 1-й спец. отдел НКВД СССР. Оперуполномоченный (личная подпись)»[4]

Дед вернулся через полгода после войны весом 52 кг при росте 180 см.

Муж и жена Захаровы встретились в ноябре 1945 года. Елена Дмитриевна работала главным редактором районной газеты «Сталинский путь». Она сразу сказала ему:

«Не переживай, что бы с тобой ни случилось, куда бы тебя ни сослали, мы поедем за тобой».

Она тоже была готова ко всему. В НКВД не заставили себя долго ждать. В июне 1946 года ночью его забрали снова. И снова начали проверять, «разрабатывать по месту работы». Было заведено новое дело — № 13.618.

Из протокола допроса 2-го отделения 2-го отдела МГБ УАССР от 5 июня 1946 года:

«Вопрос: С какими документами вы приехали по демобилизации?

Ответ: При демобилизации из РККА я получил литер на дорогу, продовольственный аттестат и пакет на имя райвоенкомата, который я вручил по назначению, райвоенком мне из пакета выдал справку о прохождении проверки в контрразведке СМЕРШ»[4]

Теперь допросы были обстоятельнее, протокол намного длиннее.

Видимо, к огорчению следователей и уполномоченных НКВД, на то время «других компрометирующих фактов» не нашли, поэтому пришлось отпустить Захарова С. Г. на неопределенное время.

Помимо этого в личном деле Захарова С. Г. хранятся производственные характеристики, которые ежегодно с 1948-го по 1954 год предоставлялись в райвоенкомат. По-видимому, с целью контроля. Как свидетельствуют старшие дочери, в доме долгое время был наготове узелок с вещами. В последний раз его вызывали летом 1955 года. Об этом говорит следующая справка.

«Справка
По фильтрационному делу № 1179 на
Захарова С. Г., 1915 года рождения,
Уроженца д. Ермилово Балезинского района.

Который 28 июня 1941 года на территории Западной Белоруссии попал в плен к немцам, затем был отправлен в Германию, где находился до 1945 года. 17 апреля освобожден американскими войсками.
Других компрометирующих данных в деле нет.
Фильтрационное дело № 1179 на Захарова С. Г. оставить на хранение в архиве.

8 июня 1955 года.
Оперуполномоченный 5-го отдела КГБ при СМ УАССР Лейтенант Мокрушин (личная подпись)
Согласен: начальник 5-го отдела КГБ при СМ УАССР Подполковник Храмов (личная подпись)»

Таким образом, через десять лет после войны, в июне 1955 года, дело было закрыто. Но я точно знаю, что до конца жизни мой дед испытывал чувство вины и стыда перед Родиной, перед семьей. За то, что попал в плен, за то, что не застрелился, как это требовалось тогда, когда многие говорили, что они бы на его месте сделали это. За то, что не защищал родину вместе со всеми на фронтах Великой Отечественной войны, что не пришлось ему воевать с оружием в руках. Но все-таки, даже пройдя через фашистский плен и десятилетний прессинг проверок НКВД, мой прадед не был сломлен и прожил достойную жизнь.

У деда всегда была любимая работа. В 1952 году он поступил в Казанский сельскохозяйственный институт на агрономический факультет и в 1957 году окончил его. В 1957 году он был восстановлен в партии, 1959 году был избран депутатом Игринского райсовета. В автобиографии, написанной в 1955 году, мы читаем: жена — Иванова Елена Дмитриевна, 1917 года рождения, член ВКП (б), с 1939 года. Депутат Игринского райсовета. Работает редактором газеты «Сталинский путь», родилась в семье крестьянина-бедняка. Вероятно, поэтому в целом очень удачно сложилась жизнь Захарова Серафима Гавриловича. По жизни с ним шла удивительная женщина, его «стальной щит», моя бабушка Елена Дмитриевна Захарова.

Мы оставили Елену Дмитриевну в летнем лагере под Брестом в четыре часа утра 22 июня 1941 года. Что же произошло с ней? Как жила она эти долгие пять лет? Об этом я знаю по ее многочисленным рассказам.

…В четыре часа утра началась бомбежка. Все выскочили из квартир и шалашей. Кто-то из военных начал успокаивать женщин и детей, мол, это ученья, заходите обратно в дома. Они вернулись в квартиру, но стало еще хуже. Тогда они снова вышли из квартир и побежали к лесу. Обычно по утрам к лагерям приходили крестьяне с другого берега Немана продавать молоко, яйца, масло и сметану. Вот и сейчас они стояли и предлагали всем свой товар. Испуганные женщины удивленно говорили: «Какие могут быть яйца, вы что?» На это крестьяне им спокойно отвечали: «Нам что немец, что русский — все едино. Мы привыкли к войне». В 6–7 утра стали поступать сведения о том, что немцы перешли границу и убивают наших пограничников. Военные приняли решение об эвакуации. Бабушка схватила первый попавшийся чемодан, даже не представляя, что там лежит, подушку и одеяло. Подогнали машины. Все сели. Вдруг заметили, что нет молодой беременной женщины Маруси, жены фельдшера. Бросились ее искать, оказалось, что она спала в шалаше и ничего не слышала. Ее разбудили. Она схватила свою дамскую сумочку и ключи. Всю оставшуюся дорогу она была рядом с бабушкой. Они помогали друг другу, как могли. Их привезли в Гродно, после в Брест. Елена Дмитриевна в последний раз побывала в своей квартире, закрыла ее и ушла навсегда. Больше семья Захаровых никогда туда не вернулась. С кратковременным пребыванием в Бресте связан очень любопытный эпизод. Вспомнив, что в начале июня 1941 года Захаровы заказали у портного-еврея костюм и платье, она оставила детей в подвале какого-то дома и под бомбежками побежала за заказом. Ее остановила разорвавшаяся вблизи бомба. Костюм вдруг перестал быть важным. На первый план выступила война.

Вначале их везли на машинах днем. Когда начинали бомбить, бабушка падала на землю, закрывая собой детей, и думала об одном: «Только бы все вместе, только бы все вместе…» Кругом горели поля с созревшей пшеницей, рожью и овсом. Женщины рвали на себе волосы, бились в истерике те, кто потерял детей, плакали дети, потерявшие родителей. Потом они стали передвигаться только ночами.

На четвертый или пятый день войны их привезли в какой-то городок, где на станции стоял сформированный эшелон для эвакуации местных жителей. Вагоны для скота были забиты различной утварью: печами, ваннами. Военные освободили вагоны, выбросив все на перрон. Эшелон отправился на восток, везя с собой 3000 человек. Денег не было, продать было нечего. На пограничной полосе народ был добрее, давали продукты и воду, не требуя никакой платы. Дальше на востоке за все пришлось платить. Елена Дмитриевна пыталась выйти на станциях и как-то раздобыть продукты, но дочери висли на ней, никуда не отпускали, плача говорили: «Мы не хотим есть, только не уходи никуда, не бросай нас!»

Оставшиеся жены пограничников держались возле нее. От нее исходила энергия и активность. Доехали до Саратова. Затем прибывших коммунисток назначили бригадирами полеводческих бригад в хлебном районе Саратовской области в селе Ершовка. Здесь проявился характер Елены Дмитриевны, она умела возражать начальству: «Мы не отказываемся от работы, но нас надо одеть, как мы будем работать в поле в босоножках, сарафанчиках. Оденьте нас, и мы будем работать». Начальники переглянулись, сказали: «Мы подумаем». На следующую ночь она снова была вызвана в райком партии. Разговор шел о родственниках, имеющихся в тылу. Она назвала адрес родителей мужа. Ей выдали продовольственные литера, и на следующий день Елена Дмитриевна с детьми выехала в город Глазов. В Глазове ее встречали родители и сестра мужа.

С июня 1941 года по февраль 1942 года она работает ответственным секретарем редакции газеты «Выль улон» («Новая жизнь») в селе Понино Глазовского района УАССР — по месту жительства родителей мужа. В феврале редактор газеты был призван в армию, и она занимает его место до марта 1944 года. Основная трудность состояла в том, что газета печаталась в Глазове. Елене приходилось самой на лошади возить материалы в город, за два десятка километров, набирать их в типографии и возвращаться с газетами. В марте 1944 года она стала редактором районной газеты «Сталинский путь» в поселке Игра Игринского района УАССР.

Коллектив ее новой газеты состоял из шести человек: три наборщика, редактор, корректор и переводчик. Условия работы были тяжелыми: электричества не было, колесо типографской машины крутили вручную. Из-за неграмотных наборщиков работу приходилось переделывать по нескольку раз. Она работала сутками.

Всю войну она писала запросы о своем муже и много раз получала ответ: «Пропал без вести». Вероятно, поэтому в ней всегда жила надежда на возвращение Серафима. День Победы не оставил в ее душе никаких радостных воспоминаний. Ее старшая дочь плакала, что их папа не пришел с войны. Она пыталась успокоить ее, но не смогла и, оставив плачущую дочь, ушла на митинг. Этот праздник тоже был не для нее. И опять вмешалась судьба. Пришло письмо от Серафима. Жизнь обрела смысл.

В ноябре Гаврил Иванович Захаров вышел во двор за дровами и увидел худого высокого мужчину. Он не узнал сына, сказал жене: «Посмотри, кто-то там пришел». «Да это же Сима!» — воскликнула бабушка. Она плакала от счастья. Все эти годы она неустанно плакала о нем и молилась о его спасении. Затем они позвонили в Игру. Редактора газеты отпустили к мужу только на одну ночь. Они с детьми поехали на поезде в Глазов. По дороге девочки «чуть не выдавили стекло» от нетерпения: «Но когда же этот Глазов?» На вокзале их встречал папа. Худой, высокий мужчина в шинели, в ботинках, одетых на портянки, совсем чужой. Они забыли его, им предстояло узнать его заново. Этой же ночью он уехал с семьей в Игру.

Мой прадед боготворил свою жену, и было за что: она, маленькая хрупкая женщина, спасла детей, сохранила ему верность, выжила без него, а когда он вернулся, всегда была ему опорой и поддержкой. Как в семье, так и на работе последнее слово было всегда за ней. У них родилась дочь Людмила (моя бабушка) — в 1946 году, а в 1949 году — сын Александр. Вместе супруги Захаровы прожили долгую жизнь, справили золотую свадьбу. Все дети получили высшее образование.

Когда я писала эту работу, листала документы, разговаривала с людьми, меня не покидало чувство, что судьба была благосклонна к моему деду. Она вела его, сохранила ему жизнь в самых нечеловеческих условиях. Моя бабушка и ее брат — послевоенные дети. Их и нас вполне могло бы не быть на этом свете, если бы наш дед не сохранил волю к жизни и застрелился бы. Что такого должны совершить мы в своей жизни, если место для нас буквально отвоевано. А пока мы можем сказать: «Дед! Ты ни в чем не виноват. Большое спасибо тебе и бабушке за то, что мы живем…»

---

---

---