Звено ГУЛАГа: Из истории Ярегских нефтешахт (1941–1945)

Республика Коми, г. Ухта, п. Ярега, 11-й, 9-й и 11-й классы,

научный руководитель Е. А. Долонина

Мы живем на Яреге с рождения. Многое знаем о шахте, о людях, об улицах маленькой Родины. Мы знаем, что наш поселок известен не только в России благодаря основному богатству — тяжелой нефти. Добыча тяжелой нефти — работа непростая. Особенно сложно было тем, кто появился здесь первым.

Раньше, говоря о шахтах, восхваляли ударный труд (а он был действительно ударным) людей, приехавших сюда по зову сердца. И только с началом перестроечного процесса, когда стали доступны многие закрытые в архивах документы, к истории Яреги добавились страницы, напрямую связанные с историей ГУЛАГа.

История Яреги похожа на истории других населенных пунктов, возникших как звено ГУЛАГа. Вначале здесь создавался лагерь, к которому пристраивались дома вольнонаемных. Сам лагерь возник как промысел по добыче нефти. Осваивать и начинать добычу тяжелой нефти пришлось самым бесправным, согласия у которых никто и не спрашивал: заключенным. Их трудом, их руками строились шахты и поселок. Результатом этой работы стало создание мощной сырьевой базы на территории республики. В 1939 году шахта № 1 дала первую нефть, а в 1941 году было добыто 25 тысяч тонн, в 1944 году — 101 тысяча тонн, в 1945 году — 143 тысячи тонн. В 1942 году началось строительство шахт № 2 и № 3. Из 550 тысяч тонн нефти, добытой в республике за годы войны, 400 тысяч тонн дала первая в стране нефтяная шахта.

Главным источником для написания данной работы стали книги приказов начальников шахт по личному составу за 1939, 1941–1955 годы. Эти книги до сих пор не использовались в исследованиях по истории поселка. Они находятся в архиве нефтешахт.

Книги приказов позволяют восстановить жизнь ОЛПа (отдельный лагерный пункт) с 1939 года.

ЖИЗНЬ НА ОЛПЕ

В 1939 году здесь уже было несколько нефтедобывающих колонн, строительная колонна, автотранспортная колонна, колонна горняков-шахтостроителей, механическая группа, электрогруппа, конюшни гужевого транспорта[fn]Морозов Н.А. ГУЛАГ в Коми крае, 1929–1956 гг. Сыктывкар: Издательство СГУ, 1997. С. 35[/fn]. Непосредственно на ОЛПе-4 кроме производственных помещений имелись: телефонная станция, радиоузел, санчасть, магазин, столовая и клуб для вольнонаемных. Жили в палатках и бараках. Количество палаток нам установить не удалось, но их существование подтверждают несколько приказов. В 1941 году имелось 40 бараков (на 200 человек каждый) и так называемый режимный барак. Были построены бетонитовый и кирпичный заводы, имелась своя электроподстанция.

В достигнутых успехах велика доля заключенных, помышлявших не об орденах, а только о том, как бы выжить. Заключенные сами создавали все необходимое для жизни и работы. Даже колючую проволоку вокруг зоны натягивали сами.

Несмотря на постоянное пополнение контингента лагеря, в рабочих руках была большая нужда. Тем более что в начале смертность, по-видимому, была высокой.

Мы, правда, не обнаружили данных о количестве выбывающих по состоянию здоровья или в связи со смертью. Только в двух приказах за 1941 год мы нашли данные о том, что люди умирали. Один приказ назначает наказание за несвоевременное вскрытие трупа, другой — за 10дневную задержку с погребением трупа. И все. Ни размеров кладбищ, ни точного места их нахождения нам установить не удалось. Именно в начале строительства лагеря возникли пять кладбищ для захоронения заключенных. И это притом, что по сравнению с другими лагерями ОЛП № 4 имел более мягкий режим. Со временем кладбища росли.

«Беда в том, что там даже могилок не сохранено. Ямки, в основном в грунте, не копались. Разрывали мох и сантиметров на 30–50 глубиной откапывали яму и прятали трупы, иногда в ящике, кое-как сколоченном из горбыля, а иногда в нательном грязном лагерном белье с биркой вокруг большого пальца левой ноги. Проходил месяц, два. Осадки и ветер осаживали могилку, и зачастую ноги торчали изо мха. А через 2–3 года черепа иногда висели на усохшем ельнике», — вспоминал бывший заключенный Ляпкало И. К.

На месте этих скорбных мест теперь распаханные поля прежнего совхоза и дачи. Но примерные их местоположения мы попытались обозначить на карте, используя для этого письменные воспоминания бывшего заключенного.

Говоря о смертности среди заключенных, мы опираемся также на устные воспоминания живущей и сейчас бывшей сотрудницы цензорской службы лагеря. Она считает, что умирали заключенные в основном от истощения: «Кормили плохо: овсянка, суп-баланда».

Умирали еще от полученных на производстве травм:

«Однажды при постройке коровника кто-то уронил с крыши на голову стоящего внизу заключенного лом. Я сообщила об этом родным, те чуть не завели судебное дело. Начальство меня наказало и предупредило, что официально заключенные могут умереть только от болезни. Да и вообще, сообщать о смерти заключенных родным не следует, ведь они никому не нужны. Хоронили сами заключенные, причем постоянной похоронной команды не было. Это были просто разовые поручения. Исполнители всегда торопились, поэтому не копали могилы глубоко, а просто разрывали мох. На могиле ставился деревянный колышек с номером, но уже через год и следа от него было не найти».

Еще в 50-е годы жители поселка могли четко указать места захоронений. Родители строго наказывали детям не ходить туда, где на бугорках растут маленькие елочки. Одно из кладбищ находилось рядом с дорогой на Ухту. Сейчас на этом месте стоит «домик газовой службы». Бывший узник ГУЛАГа Ляпкало, уехавший отсюда в 70-е годы, предложил увековечить память погибших памятными знаками в виде черных крестов высотой 4–5 метров, сваренных из металлических труб и установленных вдоль Ухтинского тракта с надписью: «Здесь покоится прах безвинно замученных заключенных лагпункта № 9, 31-й буровой, 3-го промысла, Крохаля, Пионера…»

Почему мы обратились к столь печальному моменту? Потому что считаем, что не было необходимости идти на такие жертвы ради каких-то шахт. Хотя понимаем, что установившийся тогда в стране тоталитарный режим оправдывал любые жертвы.

Исследуя бытовые условия заключенных, начнем с жилья. Первые заключенные жили в палатках. Затем основным видом жилья в лагере стали каркасно-засыпные сборно-щитовые бараки. Тепло они не хранили. Чтобы зимой морозы не добивали слабеющих заключенных, бараки утепляли и штукатурили. Но делали это крайне медленно. В 1941 году имелось 32 барака, рассчитанных максимум на 200 человек каждый. Бараки оснащали двух- и трехэтажными нарами, печью-буржуйкой. Отопления в бараках не было. В 1946 году политических заключенных перевели в отдельные бараки. Также существовал барак усиленного режима (БУР).

Дров не хватало. В одном из приказов читаем: «Заключенным организовать самозаготовку дров для отопления бараков» (приказ № 11 от 8 января 1941 года). Поначалу остро ощущалась нехватка питьевой воды. Ее выдавали по норме. Также не хватало электроэнергии, строительных материалов. Вводился режим экономии, обязательный для исполнения как вольнонаемным, так и заключенным. Призывали, даже заставляли, экономно расходовать топливо, пар, электроэнергию.

Чтобы обеспечить шахты здоровыми и крепкими работниками, должна была существовать налаженная система питания. Но, судя по ряду приказов, ее не было, хотя начальники шахт старались принимать меры по улучшению порядка питания: до 1941 года составлялись ежедневные сведения для довольствия, после — декадные списки, причем довольствие производилось в соответствии со средней выработкой производственных норм за предыдущую декаду.

Талоны на питание делились на 1-й котел, 2-й котел, талоны для слабкоманды. При перевыполнении плана на 180% заключенные зачислялись на получение премиального блюда. По воспоминаниям Г. М. Соболевского, сильно истощенных заключенных направляли в лагерный санаторий — слабкоманду. Жили они в оштукатуренном бараке, относительно теплом. Хлеба давали здесь на 300 граммов больше, еда была получше. Спали на сенниках, имели простыни, подушки, одеяла. Попасть в слабкоманду было очень трудно. Там было всего пятьдесят мест. Определяли туда на целых два месяца, и многим это спасало жизнь. Тот, кто был ослаблен и не мог выработать норму, питался очень скудно, не мог восстановить силы и погибал, так как даже за свои деньги не имел права купить хлеб. В марте 1941 года были установлены нормы выдачи хлебного пайка в соответствии с процентом выработки от 600 г до 900 г (плюс 300 г можно было купить за наличный расчет, если выполнил выше 125%). По нормам выдавался и сахар. Продукты можно было получать посылками из дома. Но до многих посылка могла не дойти — она доставалась уголовникам раньше хозяев.

По воспоминаниям Г. М. Соболевского, кормили заключенных два раза в день: на завтрак давали суп, на обед — суп и ложку овсяной каши. Из иван-чая в столовой варили борщ. Основу супа также составляли: немного картофеля, капуста, различные крупы (в основном овес), турнепс, репа. В военное время для обеспечения лагерного населения продовольствием на зиму был создан лагпункт Синдор, задачей которого была заготовка сена, ягод, грибов, выращивание картофеля. Все заготовленное на месте сушилось, замачивалось в изготовляемых там же огромных бочках.

В рацион питания входили ягоды и грибы, которые в обязательном порядке собирали сами заключенные. Существовали штатные охотники и рыболовы, которые занимались ловлей рыбы и охотой. Добыча должна была пополнять рацион заключенных, но, скорее всего, оказывалась на столе лагерного начальства или охраны.

В годы войны изменились нормы питания для заключенных. Обед в основном состоял из гороховой похлебки. Дополнительно за перевыполнение нормы выдавалась пачка махорки. В 1944 году нормы выдачи хлеба увеличились до 600 г за выполнение 80–90% работы, 800 г за выполнение 90–125% работы. В 1941 году начальники отмечали, что качество приготовляемой для заключенных пищи было низким, совершенно отсутствовали овощи, хвойный настой не выдавался.

Врач, фельдшер, санитары, среди которых были поначалу только заключенные, как могли боролись не только с болезнями, но и с антисанитарией в лагере. Бараки кишели клопами. Вшивость была распространенной бедой, с которой боролись, проводя санобработку трижды в месяц. Боясь эпидемий, начальство приказывало делать прививки всему лагнаселению от брюшного тифа, паратифа, туляремии. Культоргам колонии вменялось в обязанность проводить разъяснительную работу о целях и значении прививок. Для борьбы с цингой выдавался противоцинготный паек, а санитары готовили специальный противоцинготный напиток. Мы нашли приказ о награждении рационализатора, предложившего специальные вальцы для раздавливания хвои для приготовления противоцинготного настоя, премией в 250 рублей (приказ № 275 от 4 июня 1941 года). Для поддержания чистоты в лагере в 1944 году создаются санитарные тройки с функциями борьбы за санитарию и гигиену.

В лагере было полно крыс. Многие из них были величиной с кошку. Были случаи, когда заключенные ловили их и ели, из-за чего и разгорались эпидемии.

Судя по приказам, у заключенных на руках имелись некоторые денежные суммы. На деньги играли в карты. Карточная игра была запрещена начальством, деньги в случае разоблачения изымались в пользу государства. Карты изготавливались из любого материала, даже из похищенных из библиотеки книг. Приказы по наказанию за игру в карты встречаются часто. Наказания были разными: арест от одного до десяти суток с выводом на работу или без, выговоры отказчикам на производстве, перевод на общие работы, постановка на вид с удержанием из премиального вознаграждения (премиальное вознаграждение — это премия за переработку и экономию времени и материалов, оно зависело от нормы выработки заключенного). Практиковали денежные штрафы, лишение премиального вознаграждения и ларьковых продуктов за различные нарушения, в основном за мелкий материальный ущерб.

Случалось, заключенные подогревали себя спиртным, дрались. Бывало, драки заканчивались смертью. Такое времяпрепровождение встречается в основном у заключенных уголовников. Кражи, грабежи, хулиганства, драки были так часты, что начальство создало на ОЛП № 4 свой БУР (барак усиленного режима). Была и штрафная зона.

Политические, спецпоселенцы, трудармейцы находили себе более достойные занятия. Почти все оканчивали профессиональные курсы, некоторые обучались в горно-нефтяном техникуме. Польза от этого была очевидная. Помимо получения профессии за успешное окончание курсов выдавали премвознаграждение, бушлат или телогрейку первого срока. Отличникам учебы дополнительно давали 20–30 рублей премии.

Зачастую свободное время заключенных загружалось лагерным начальством. За летнее время каждый заключенный должен был собрать 15 кг грибов, 10 кг ягод. Причем людей, не сдавших указанное, рассматривали как нарушителей труддисциплины. Отдыхом считалась и работа по посадке картофеля, заготовке силоса из дикорастущих трав и веток. Не подчинявшихся приказам наказывали арестом. Странным показался нам июньский приказ 1946 года об отлове амбарных крыс и сдаче их высушенных шкурок в каптерку. Для чего нужны были эти шкурки?

Из приказов можно увидеть, что на ОЛПе активно велась культурно-массовая работа. По праздникам участники художественной самодеятельности показывали в лагерном и поселковом клубах концерты, спектакли. Популярными были пьесы Островского. В 1941 году при КВЧ работал джаз-оркестр, участников которого премировали деньгами (от 10 до 30 рублей) и одеждой. В лагере имелась библиотека, книги можно было брать в барак под запись. По воспоминаниям, много читали политические. Судя по ряду приказов, в лагере иногда показывали кино. Стараясь не пропустить зрелище, некоторые заключенные убегали с работы, за что получали до трех суток ареста.

Как складывались взаимоотношения между заключенными? Было всякое: драки, хулиганство в бараках и на работе — явления привычные для лагеря. Встречались случаи злоупотребления служебным положением заключенных, занимавших ответственные посты. Коменданты из заключенных, «нарушая революционную законность», избивали заключенных, обирали их, покрывали хулиганов и злостных отказчиков от работы, создавали благоприятные условия для уголовников.

Нередко обманывали хлеборезы, недовешивая хлеб, выдавая его мокрым. Жаловались на поваров, «не докладывающих блюдо», ворующих продукты. Заключенные часто жаловались на воровство. Крали в лагере все: и вещи, и продукты, и предметы быта. Ворованное перебрасывали за зону. Получали за это деньги и продукты. Крали в бараках, производственных помещениях, столовой, клубе, даже в конторе. Объяснялось это ослабленным надзором.

Относительно благополучными были отношения между политическими. Контакты между заключенными и вольнонаемными запрещались категорически. Работали вместе, в одной бригаде, и вольнонаемные и заключенные, но после работы их пути расходились. За связь с заключенными сурово наказывали. Вольных женщин, вступивших в связь с заключенными, высылали за пределы промысла в 24 часа. Для вольнонаемных мужчин причиной наказания могли быть сделки по покупке у заключенных вещей, совместное распитие спиртного, связь с заключенной женщиной. Но в этих случаях наказания были мягче, в основном ограничивались предупреждением.

Случались побеги, вернее, попытки к побегу. Беглецов отлавливали, отличившихся при поимке награждали. В приказе от 23 мая 1941 года читаем:

«За проявленную инициативу по предотвращению группового побега з/к Семину объявить благодарность с занесением в личное дело». Там же: «Дежурному коменданту з/к Аксенову за оказание помощи ВОХР при обнаружении и задержании беглеца объявить благодарность и премировать 15 рублями».

Беглецов ждала режимная зона или барак, а материал на них передавался в ОЧО для привлечения к уголовной ответственности.

Лагерный контингент неоднократно менялся. Среди заключенных появлялись поляки, корейцы, немки. Здесь также отбывали срок азербайджанцы, армяне, грузины, турки, татары, удмурты, мордва, украинцы, белорусы, молдаване, евреи, финны. Они старались держаться в лагере своими национальными группами.

Условия жизни вольнонаемных были тоже очень суровыми. По воспоминаниям Анны Дымовой, одной из первых комсомолок, прибывшей на шахту 16 августа 1939 года, кругом шумела тайга, поблескивало болото. Машина 10 часов ехала от Ухты до ОЛПа, то и дело вязла. Сам поселок состоял из семи небольших домов-общежитий. Вновь прибывшим выдавали сапоги, спецовку. Благоустройством поселка занимались сами. Отопления в бараках не было, дров не хватало, поэтому было приказано организовать самозаготовку дров для отопления бараков. Остро ощущалась нехватка чистой воды, электроэнергии, многих строительных материалов. Вводился режим жесткой экономии, обязательный для исполнения как вольнонаемными, так и заключенными.

В 1939 году Коми обком комсомола принимает решение о направлении на Ярегу 50 юношей и девушек. Воспоминания тех, кто были первыми, свидетельствуют о том, что отбор среди молодежи в коми селах был очень строгий, от деревни по два человека. Поселили недалеко от шахты в бараке-общежитии по пять человек в комнате. Через две недели обучения на специальных курсах отправили на работу в шахту. Бригада состояла из 11 человек, таких же молодых ребят. Работали вместе с заключенными, про которых уже тогда знали, что они без вины виноватые, поэтому относились к ним хорошо. Было много поляков. Все работы велись вручную. Даже вагонетки с породой катили вручную. Зарабатывали сдельно. Выполняли по 180 плана, поэтому получали 360 рублей. Однажды, поднявшись из шахты после ночной смены, узнали, что по радио выступал Молотов и объявил о нападении Германии на СССР. В сентябре вся бригада ушла на фронт. Вернется на Ярегу только один.

В годы Великой Отечественной войны увеличилась продолжительность рабочего дня для заключенных до 12 часов с одним или двумя выходными в месяц для тех, кто работал на поверхности, на всех подземных работах вводился 8 часовой рабочий день без выходных. В 1941 году положение с одеждой у заключенных настолько ухудшилось, что было разрешено выписывать из дома личные вещи, возвращались хозяевам изъятые ранее вещи, хранившиеся в кладовых. Зимой в целях предупреждения обморожений среди заключенных был составлен следующий порядок вывода на работы: в морозные дни запретить вывод при минус 35 градусах при отсутствии ветра, при минус 30 градусах при умеренном ветре, при минус 20 градусах при сильном ветре. «Не вывод» на наружные работы производили за счет ближайших выходных или организовывали внутренние работы в лагере. Простои в работе не допускались.

От ослабленных, чей труд не мог быть использован, избавлялись, переправляя на дальние командировки. В приказе от 18 декабря 1941 года читаем:

«Люди слабкоманды были направлены на командировку Ыджид без уведомления хозчасти и без проверки вещевого довольствия совершенно разутыми и в сожженных бушлатах».

И это в декабре! Судьбу этих людей предсказать нетрудно.

Положение заключенных в военное время стало тяжелым, поэтому все чаще предпринимаются попытки побегов как индивидуальных, так и групповых, причем случались побеги с использованием автотранспорта. За побеги и подготовку к ним наказывали арестом от 5 до 10 суток с выводом на работу и последующим направлением в режимный барак командировки Ыджид. Кроме активных форм сопротивления заключенные допускали членовредительство, за что наказывались десятью сутками ареста с выводом на работу, а после водворялись в штрафную зону на два месяца.

Что касается труда вольнонаемных, то приказ № 450 от 31 октября 1941 года объясняет многое. В нем говорится о том, что в целях нормальной работы матерей-производственниц работа детских яслей будет продолжаться с 7 утра до 12 часов ночи. Дети под присмотром, матери могут трудиться хоть круглосуточно. Вся жизнь должна была быть отдана производству. В сентябре 1943 года раз решен прием на работу 16–17летних.

О жизни вольнонаемных мы узнали не только из книг приказов. Помогли и письменные воспоминания Кошкиной А. А. Еще мы встретились и побеседовали с двумя женщинами — старожилами поселка. Одна — Юлия Федоровна Рочева (Мазова), 1925 года рождения, прибыла на Ярегу осенью 1941 года после окончания ФЗУ в Ухте и работала слесарем в ремонтно-механической мастерской. Работать было тяжело, рабочий день — 10 часов — выматывал таких, как она, 16 летних девчонок. Очень хотелось спать, некоторые девочки засыпали на ходу. Попадая из дома в непривычные условия общежития, на тяжелую работу, на небольшой паек, некоторые девочки не выдерживали и убегали с Яреги. Одну из подружек Рочевой, Марусю Голубеву, убежавшую с шахты, разыскали, вернули, судили. Она получила семь месяцев тюрьмы, отсидев, снова пришла работать на шахту. Такие случаи были не единичными. Беглецов из вольнонаемных приравнивали к дезертирам. Работали вместе с заключенными, которых на работу приводили из зоны по специальному охраняемому коридору. К слову, будущий муж Рочевой тоже отбывал срок. Получил его в армии вместе с командиром. Дали 11 лет, потом пересмотрели дело и снизили срок до 7 лет, которые он отсидел полностью.

История второй женщины иная. Зинаида Иосифовна Ковальская, 1920 года рождения, прибыла на Ярегу вслед за мужем. История мужа обычна для того времени. Служил в охране Кремля, был осужден на 1,5 года, отбыл срок и уехал работать на север, в Княжпогост, где женился, а оттуда на Ярегу. В мае 1943 года мужа призвали в армию. В июне 1943 года у Ковальской родился сын. Ни отец, ни сын никогда не увидят друг друга, отец погибнет через шесть месяцев после призыва. Зинаида Иосифовна осталась с мамой и младенцем. Недолго работала цензором в зоне. Ей приходилось выписывать судебные направления за опоздания на работу. Она возмущалась, что за пятиминутное опоздание отдавали под суд. Таких не сажали в тюрьму, а в течение 1–6 месяцев высчитывали из зарплаты определенную сумму. Она утверждает, что уголовников в зоне было мало, в основном — 58-я статья, все очень хорошие люди — политические. Заключенные мало отличались от вольных, ходили в своей одежде. Но их всегда сопровождал какой-то особый лагерный запах. Вспоминает она одного из заключенных, художника, который всегда был голоден и поэтому постоянно рылся в поселковых помойках, был очень изможден и худ. Мы нашли в книге приказов один приказ от 6 ноября 1946 года, в котором указывалось, что за расхищение красок, выданных на культнужды, художника заключенного Данильчика Ивана Яковлевича водворить в изолятор на 10 суток. Может, это и есть тот самый заключенный? Осталось еще одно страшное воспоминание — о мобилизованных в трудармию немках Поволжья. Когда их привезли, смотреть на них было ужасно, всем выдали оранжевые чулки и белые телогрейки. Выглядели они так, что сердце разрывалось. Однажды Зинаида Иосифовна везла сына в коляске (коляска была самодельная, деревянная, громыхала на ямках) мимо немок. Те, увидев малыша, заплакали, очевидно, вспомнив о своих, с которыми их разлучили. После рождения сына она начала работать в школе, жили они в бараке, занимая одну комнату. Вместе с ними проживали в бараке еще восемь семей. Семья считалась красноармейской. Но никакой заботы со стороны начальства не было, несмотря на обнаруженный нами приказ № 138 от 29 марта 1943 года. По этому приказу все население поселка, начальство, а также работники пошивочной и обувной мастерских должны были оказывать всемерную помощь семьям красноармейцев. Однако оказывать помощь, судя по воспоминаниям, не торопились. На наш вопрос Зинаиде Иосифовне, чем помогли ее семье, мы получили такой ответ:

«Однажды получили миску семенной картошки, мелкой-премелкой. Да еще дали приданое после рождения сына — 20 метров простой ткани черного цвета. Особенно плохо было с молоком. В магазин передавали 1,5 литра молока в день. Кто успевал купить, был счастливчиком».

Бытовые условия вольнонаемных были немногим лучше, чем у заключенных. В 1941 году во время проверки капитаном госбезопасности товарищем Здунисом отмечалось: «Общежития в/н состава содержатся грязно, рабочие и служащие, живущие в общежитиях, не соблюдают элементарных санитарных правил, в столовой в/н состава грязно». В общежитиях было много клопов. И такие заключения не единичны. Спутниками жизни были вши. Для борьбы со вшивостью требовали организации санитарной обработки (три раза в месяц) и поголовной стрижки всех волосистых частей тела как у заключенных, так и у вольнонаемных. Для заключенных был составлен график пропуска через баню, которую обеспечивали оборотным бельем и мылом. При КВЧ была создана в 1943 году санитарно-бытовая секция для проведения систематической работы по санитарно-гигиенической профилактике. Эта секция проводила регулярные ударники по уборке территории промплощадки и лагпункта. На ударники выходили все незанятые в данный момент вольнонаемные, заключенные, мобилизованные немки. Невыход на ударник приравнивался к невыходу на работу.

Чистую питьевую воду вольнонаемные получали по талонам и за деньги. Стоило ведро очищенной воды девять копеек. Банные дни были обязательными для всех, мылись побригадно по графику. Для заключенных отказ от бани мог стать причиной для наказания в виде водворения в штрафную зону на две недели.

Среди ушедших на фронт было немало заключенных, получивших свободу сразу после начала войны. Новые рабочие и инженерные кадры прибывали по направлению НКВД. Их труд, как и по всей стране, отождествлялся со службой в армии, требования к нему становились более строгими. Возрастной ценз для устройства на работу был снижен до 16 лет на ряд профессий при условии про хождения медосмотра и сдачи технического экзамена.

За годы войны несколько раз менялся лагерный контингент. Прослеживается взаимосвязь с событиями на западе и востоке страны. Среди заключенных появлялись поляки (их было немного, а в августе 1941 года по амнистии некоторые выехали за пределы нашей республики как добровольцы формирующейся на территории СССР Польской освободительной армии), китайцы, корейцы, жители Харбина (около 30 человек), мобилизованные немки, собранные в колонну. Немки прибывают на ОЛП № 4 в начале 1943 года. Затем поступает еще партия. Их надо было разместить, поставить на довольствие. Но жилье оказалось не подготовлено, печи не завезены, стекла в окнах не установлены, не оборудованы места для сна и туалеты. Плохо была продумана организация питания. Все это могло вызвать недовольство, начальство этого опасалось. Но напуганные немки были согласны на любые условия и никогда не роптали. Всего работающих на шахте немок было около 150 человек. Точных данных нам найти не удалось. В приказах 1943 года часто встречаются фамилии Кан, Ким, Ли, Мун, Нам, Пак, Тен, Цой, Юн. В июне 1943 года на нефтешахту № 1 будут переданы вместе с учетными книжками 105 трудармейцев корейцев или китайцев. В приказах о поощрениях за добросовестный труд чаще других встречались именно они.

Интересно, что в 1946 году в числе прочих группа мобилизованных немок была награждена премиями за хорошие производственные показатели и активное участие в общественных мероприятиях в честь 8 Марта. Причем в приказе говорится об ударном труде женщин в годы войны, когда они, «не покладая рук, ковали победу над врагом». Странно, ведь в годы войны к ним относились почти как к врагам. Спустя год после войны оценили их заслуги, но свободу не вернули. Только в 1947 году получат они желанную свободу в связи с демобилизацией с мест переселения. Мобилизованные немки были первыми, кто получил возможность в 1944 году поправить ослабленное здоровье в оздоровительной команде и в оздоровительном пункте. После них начальство разрешило зачислять туда и заключенных на 15 суток в качестве награды за высокие показатели на производстве, соблюдение лагерного режима и примерное поведение в быту.

Мы попытались выяснить, по каким статьям получали срок заключенные, опираясь на данные приказов по ОЛП № 2 (нефтешахта № 3). 58-я статья встречается чаще остальных, иногда как самостоятельная, иногда с дополнением другими статьями. Части 58-й статьи встречены почти все. 58-1 «а» (измена Родине, средний срок — 10 лет); 58-1 «б» (измена Родине военнослужащим, средний срок — 15 лет); 58-2-11 (участие в антисоветском заговоре, 10 лет, участник антисоветской группировки или организации, 15 лет); 58-2-5-9 (политический бандитизм, повстанцы); 58-6 (шпионаж, 10 лет); 58-7 (вредительство, 15 лет); 58-8 (терроризм, 9 лет); 58-10 (антисоветская агитация, 10 лет); 58-12, 1 «в» (член семьи изменника Родины, 10 лет); 58-14 (контрреволюционный саботаж, отказчик, членовредитель, беглец, 10 лет); 58-19 (10 лет). Рядом со многими фамилиями стоит аббревиатура: КРТД, СВЭ, КРД, СОЭ, СОЗ, АСА, КРА. Несколько раз встречены такие записи: «помощь немецким захватчикам» (8 лет), «изменническое поведение в оккупации» (5 лет). Присутствуют сроки, полученные по указам: 7.8.1932 (расхищение собственности); 4.6.1947 (об усилении охраны личной собственности граждан, за хищение государственного и общественного имущества); 10.8.1940 (хулиганство); 26.11.1948 (побег из мест обязательного поселения, самовольный выезд); 26.6.1940 (прогулы, самовольный уход с предприятий и учреждений). В приказах указывались не только статьи, но также начало срока и конец срока. По этим данным нам удалось установить, что большая часть шахтеров из заключенных на момент их работы в шахте не отбыла еще половины срока, то есть была удобна для обучения и продолжительного использования в качестве рабочей силы. Тем более что возраст большинства заключенных был от 20 до 40 лет. Редко встречался возраст 18 лет или за 50 лет.

За годы войны трудовой фонд Ухткомбината претерпел изменения не только количественные, но и качественные. В 1945 году он насчитывал 30 001 человек. Из них 11 084 заключенных (37%), 8198 вольнонаемных (27,3%), то есть заключенные не составляли уже абсолютного большинства, как в других лагерях Коми АССР[fn]Там же[/fn]. Хотя еще в феврале 1945 года заключенных было больше. Можно сделать вывод о том, что состав рабочих шахт стал изменяться к концу 1945 года, то есть после победы, когда стали поступать демобилизованные солдаты. Заметно стало преобладание вольнонаемных работников и на шахтах с 1946 года.

ОРГАНИЗАЦИЯ ТРУДА СТРОИТЕЛЕЙ И ШАХТЕРОВ НЕФТЕШАХТ

При написании этой главы особенно важными были книги регистрации несчастных случаев, отчеты об авариях на шахтах. Эти материалы долгое время были секретными, с их содержанием не знакомили даже родственников погибших шахтеров. Анализируя документы, мы пришли к выводу, что ОЛП-4 не был простым лагерем. Его назначение — строительство и эксплуатация важного промышленного объекта — нефтешахт. Это не канал и не простой лесоповал, для работы на которых была важна не квалификация, а физическое здоровье.

В начале строительства людские силы не берегли, так как работа была простая, да и пополнения долго ждать не приходилось. Постепенно, обучив людей, к кадрам стали относиться бережнее, стремились повышать их квалификацию, создавая условия для более продуктивного труда. Но потребности времени заставляли начальников одновременно с этим экономить на технике безопасности. Складывалась ситуация абсурда. Ради быстрых результатов не жалели никого и ничего. Сначала начальство получало выговор за промедление в работе и отстранялось от должности, затем, забывая, что людей надо беречь, оказывало давление и заставляло работать быстрее, несмотря на потери. Результатом такого рывка было выполнение или перевыполнение плана и как следствие — награждение начальства правительственными орденами и медалями.

К 1941 году на строительстве шахты работали специалисты, подготовленные из «лагнаселения». Такие специалисты пригодились особенно в военное время, когда вольнонаемные стали уходить на фронт. Текучесть кадров достигла максимума в 1942 году. В 1943 году на производство стали набирать с 17 лет, ставя в качестве условий физическое здоровье и знание правил техники безопасности. Сроки курсов сокращались до 1–2 недель. Проверка знаний по технике безопасности становилась формальной. Главным для руководителей в это время было добыть как можно больше нефти. Отсюда и большое количество случаев нарушения техники безопасности, травматизм, смертность на рабочем месте.

В книгах регистрации несчастных случаев зафиксированы самые разнообразные травмы: травмы головы, конечностей, грудной клетки, внутренних органов. Зафиксированы следующие виды травм: ушибы и переломы конечностей, раны лица, раны глаз, ушибы спины, переломы ключиц, ушибы головы, травматическая ампутация пальцев или ногтевых фаланг.

Большая часть травм определялась как легкие, хотя, читая акты о несчастных случаях и расследования производственного травматизма, приходишь к выводу о серьезности «легких» травм. Подсчитав количество травм, можно сделать вывод, что случаев травматизма было больше среди заключенных.

Травмы чаще получали во время работы под землей, чем на поверхности. Если верить документам, 40% случаев травматизма происходило по вине пострадавшего, 30% — по вине других, в 30% были виноваты обе стороны. Кто-то пострадал во время взрывных работ, кто-то попал под вагонетку. Получали травмы во время подъема или спуска в шахту, при неправильном обращении с орудиями труда, при падении кусков породы, перемещении тяжестей. На каждую травму составлялся акт о несчастном случае, связанном с производством. Хотя и здесь были недостатки, что отмечалось в ряде приказов. Особенно много нарушений выделено нами в 1941 году. Отмечалось: несвоевременная информация о произошедшей аварии, растянутое на 5–10 суток и небрежное оформление материалов и актов расследования. Формулировки лаконичны и не вскрывают в полной мере обстоятельств, причины и виновников аварии.

Полученные травмы отрывали от работы на разное время, в среднем на лечение отводилось от 4 до 52 дней. Пострадавших определяли на лечение в медпункт на ОЛП-2 (нефтешахта № 3), в амбулаторию поселка, в больницу Сангородка, в больницу Ветлосяна. Заключенные лечились на ОЛПе, с серьезными травмами — на Ветлосяне. Вольнонаемные проходили лечение в амбулатории поселка, с тяжелыми травмами — в Сангородке. Потом составлялась сводная таблица, в которой травмы делились на легкие, средней тяжести и тяжелые, указывались и смертельные случаи.

Чаще всего оказывались травмированными люди молодые, получение травмы ломало всю их дальнейшую жизнь. Приведем случай, один из многих. 7 июля 1945 года несчастный случай произошел с мобилизованной немкой Екатериной Антоновной Арнольд. Рука Екатерины Антоновны попала на вращающиеся шестерни подъемной машины. А включила машину без предупреждения работница-практикантка, находившаяся на рабочем месте второй день. Как можно было оставить без присмотра неопытную девушку? Екатерина Антоновна получила тяжкое увечье (на левой руке восемнадцатилетней Арнольд отрезало все пальцы). Травматизм среди женщин был очень высокий, так как женщины выполняли мужскую работу.

ПООЩРЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ. СИСТЕМА ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДОВОГО СОРЕВНОВАНИЯ

В годы войны условия труда и быта ухудшились. Изменились и меры наказания. С 1941 года фиксируются новые меры наказания для заключенных: привлечение к уголовной ответственности (новый срок), водворение в штрафную зону сроком до шести месяцев, лишение права получать посылки сроком до трех месяцев, лишение права переписки. Воровской элемент помещался в изолятор, а неисправимых переводили в центральный штрафной пункт. Наиболее злостных сажали в БУР (барак усиленного режима) на хлеб и воду в холодном помещении, без теплого бушлата. В августе 1941 года на шахтстрое завершилось строительство подконвойной зоны с изолятором и бараком усиленного режима. В 1941 году нарушителей стало так много, что в приказах их помещали списком от 18 человек и больше. С началом войны к уголовной ответственности в соответствии с приказом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года стали чаще привлекать вольнонаемных. По приговору суда они могли быть водворены в лагерь на положении заключенных. По правилам военного времени заключенный, освободившийся в годы войны, прикреплялся к производству лагеря по вольному найму до конца военных действий. С таких спросить за нарушение было легче, как и вернуть туда, откуда вышел.

Мало изменилась в эти годы система поощрений.

«На местах с учетом особенностей военного времени широко применяются рекомендованные ГУЛАГом новые формы трудового соревнования — введение стахановских и фронтовых вахт, трудовых салютов, лицевых счетов по выпуску сверхплановой продукции в фонд Главного Командования»[fn]Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне // Новая и новейшая история. 1996. № 5[/fn].

Однако выполнить план было непросто. В 1941 году шахта не дала ожидаемых результатов. Неудачно, несмотря на все усилия, начинался для шахтеров и 1942 год. Низкая производительность труда беспокоила руководство республики. Страна нуждалась в нефти и нефтепродуктах. Их надо было дать любой ценой. Постановления шли одно за другим.

1941 и 1942 годы для нашей страны были годами огромных потерь и неудач на фронте. Требовались огромные усилия всей страны для победы. Но если вдуматься, что ставили в вину? Текучесть кадров. А как иначе, ведь идет война, и шахтеров каждый день отправляют на фронт, и в книгах приказов появляются списки мобилизованных от 2 до 20 человек, а в нескольких приказах есть списки на 65 человек. На фронт уходят и многие освободившиеся. Подготовить замену за короткий срок было сложно. Брали на работу женщин, подростков. К ответственной работе снова начали допускать заключенных. И торопили, торопили… Не думая о людях, добивались выполнения плана, пренебрегали техникой безопасности. А условия жизни и работы в годы войны ухудшились не только у заключенных, но и у вольнонаемных. Недоедающие, недосыпающие, плохо обученные люди на таком опасном предприятии просто не могли сразу работать так, как хотелось бы начальству. Надо было привыкнуть, научиться, приобрести опыт. Надо было подготовить молодежь «к специфическим условиям работы в шахте».

Эти проблемы будут решать. Уже в 1943 году шахта не только выполнит план, но и перевыполнит его. Благодаря грандиозному напряжению сил «производительность труда в 1943 году по сравнению с 1941 годом поднялась на 80, а в 1944 году рост производительности труда превысит довоенный уровень почти в два раза. Выработка на одного рабочего за годы войны возросла с 5600 рублей в 1940 году до 10 500 рублей в 1944 году»[fn]Там же[/fn]. Производительность труда будет увеличиваться и после войны.

Остается только удивляться тем героическим усилиям, которые прикладывали рабочие для достижения рекордных результатов. Так, получая максимальные результаты при минимуме затрат, вошел в экономику СССР ОЛП-4. Здесь мы встречаем знакомые черты хорошо продуманной системы: бесплатный труд, привлечение самих заключенных к контролю за собой, тяжелые условия труда и быта, полное бесправие, строжайшая экономия во всем. Стимулом к труду становилась увеличенная хлебная пайка, возможность переписываться с домом, но главное — красный флаг, который заключенные и вольнонаемные должны были признать главной наградой.