Механизмы люстрации и открытия архивов в некоторых странах ЦВЕ

Данный материал – продолжение статьи Цели и мотивы сторонников люстрации в странах Центральной и Восточной Европы

Ранняя и жесткая люстрация: Германия и Чехия

Первыми государствами, принявшими законодательные решения о люстрации и открытии архивов в регионе, стали Германия и Чехословакия. При этом программы декоммунизации в этих странах оказались наиболее жесткими и последовательными.

Восточная Германия. В ГДР, которая фактически стала первопроходцем в выработке различных мер, связанных с преодолением наследия коммунистического режима, борьба за их принятие началась задолго до объединения двух германских государств. Как отмечалось ранее, движущей силой процесса расчета с прошлым в Восточной Германии являлись участники гражданского движения. Уже осенью 1989 года в ходе массовых акций протеста активисты требовали ликвидации Министерства госбезопасности (МГБ или Штази), выступая с лозунгами: «Свободу моему досье!», «Преступники из Штази, вон из политики», «Не спящий народ – лучшая госбезопасность» и т. п. Позднее, когда стало понятно, что сотрудники Штази в массовом порядке уничтожают архивы, активисты включились в борьбу за их сохранение. Чтобы воспрепятствовать уничтожению документов, протестующие с начала декабря 1989 года стали занимать местные отделения госбезопасности в восточногерманских городах и создавать гражданские комитеты для обеспечения сохранности архивов. 15 января 1990 года активисты взяли под свой контроль главное управление МГБ в Восточном Берлине.

В марте 1990 года новое правительство во главе с председателем восточногерманского Христианско-демократического Союза Лотаром де Мезьером, сформированное в результате первых свободных выборов в Народную палату ГДР, формально взяло на себя обязательства по сохранению архивов, разделив эти полномочия с гражданскими комитетами. В мае 1990 года Народная палата учредила специальный комитет, призванный контролировать роспуск восточногерманских спецслужб. Главой комитета был избран депутат из рядов гражданского движения, бывший диссидент и лютеранский пастор из г. Росток на Балтийском побережье Йоахим Гаук. При активном участии Гаука и возглавляемого им комитета в августе 1990 года Народной палатой был принят Закон о защите и использовании персональных данных МГБ/ВНБ, который обеспечивал создание институтов, регулирующих доступ к архивам. Ожидалось, что закон вступит в силу сразу же после объединения двух германских государств. Однако в ходе переговоров об основах объединения ГДР и ФРГ летом 1990 года положения закона так и не были включены в проект Договора об объединении. Правительство канцлера Гельмута Коля намеревалось отправить большинство документов в Федеральный архив, тем самым полностью прекратив всякое их использование частными лицами и средствами массовой информации, а часть архивных материалов уничтожить. В подобном случае на архивы Штази, как на часть Федерального архива, распространялось бы действие тех же правил, что и на другие архивные документы: для большинства бумаг это могло бы означать по крайней мере 30-летний ограничительный срок до тех пор, пока с них мог быть снят гриф секретности.[1]

Хотя восточногерманское правительство не стало настаивать на включении в Договор об объединении законодательства, принятого восточногерманским парламентом, сама Народная палата почти единогласно приняла 30 августа 1990 года декларацию с требованием сделать Закон о защите и использовании персональных данных МГБ/ВНБ неотъемлемой частью действующего в дальнейшем законодательства. В результате в Договор об объединении Германии от 31 августа были добавлены некоторые предварительные договоренности, касавшиеся архивов Штази. В частности, была предусмотрена процедура хранения и обеспечения сохранности актов независимым специальным представителем Федерального правительства, а также централизованного хранения архивов в новых федеральных землях. Но документы должны были в основном оставаться закрытыми, и их использование предусматривалось только в ограниченном объеме, лишь в случаях крайней необходимости и безотлагательности.

Однако, демократической общественности ГДР эти уступки показались недостаточными, что привело к новой мобилизации гражданского движения. В начале сентября 1990 года активисты вновь заняли несколько помещений в бывшем центральном аппарате МГБ на Норманненштрассе, объявив голодовку с требованием обеспечения неограниченного доступа к архивам для всех жертв госбезопасности. В результате общественного давления руководству ГДР и ФРГ удалось договориться о включении в Договор об объединении параграфа, который, хотя и не переносил непосредственно законодательство ГДР в немецкое право, тем не менее, оговаривал начало разработки нового закона единым немецким парламентом с учетом принципов, изложенных в восточногерманском законе о защите данных. Закон о документации Штази был принят Бундестагом в декабре 1991-го и вступил в силу в январе 1992 года.[2] Он регулировал доступ жертв госбезопасности, журналистов и исследователей к архивам спецслужб, а также регламентировал порядок проведения проверок госслужащих.

Фактически люстрация началась сразу после объединения Германии: так как по Договору об объединении 1990 года можно было увольнять госслужащих, если существовали сведения об их сотрудничестве с МГБ/ГДР или причастности к нарушениям прав человека. После вступления в 1992 году в силу закона о документации Штази, люстрация проводилась уже на его основании. Законом создавалось Ведомство по управлению архивами Штази (его возглавил Йоахим Гаук и ведомство стало принято называть его именем). Помимо обеспечения доступа к архивам, Ведомство Гаука также отвечало и за проверку госслужащих на предмет сотрудничества со Штази.

По закону проверять сотрудников были обязаны все государственные и муниципальные учреждения, а также ограниченное количество частных институтов. Закон предусматривал также обязательную проверку всех желающих занять какой-нибудь важный государственный пост в ФРГ – «стать членом земельного или федерального правительства, депутатом парламента, высокопоставленным чиновником или служащим министерства, судьей, штабным офицером или военным атташе в немецком посольстве за рубежом, главным редактором одной из структур общественно-правового телерадиовещания, функционером Национального олимпийского комитета, представителем немецкого спорта в какой-нибудь международной организации или тренером национальной сборной».[3]

Все госслужащие, к которым в Германии относятся в том числе работники системы образования, судьи и прокуроры, заново подавали заявление о приеме на работу и заполняли анкеты с вопросами о сотрудничестве со Штази, а люстрационные комиссии на местах рассматривали эти заявления и направляли запросы в Ведомство Гаука, чтобы установить факт сотрудничества или несотрудничества того или иного кандидата с МГБ. Ведомство производило проверку и информировало потенциального работодателя о том, содержится ли в архивных документах информация о сотрудничестве со спецслужбами того или иного претендента на должность, после чего решение о приеме на работу оставалось за работодателем.

В случае отказа в приеме на работу кандидат мог оспорить решение работодателя в суде. Именно суды были уполномочены определять, являлось ли увольнение оправданным или нет. Поскольку ни в Договоре об объединении, ни в Законе о документации Штази не оговаривалось, в каких конкретно случаях увольнение с госслужбы могло считаться обоснованным, не содержалось уточнений насчет продолжительности, интенсивности и характера взаимодействия с органами госбезопасности, критерии касательно применения закона приходилось вырабатывать земельным судам по трудовым спорам (а пересмотр дел осуществлялся в Федеральном суде по трудовым спорам).

Со временем судебные решения становились все более стандартизированными. Во-первых, проверяющие органы призывались рассматривать дело каждого кандидата на должность в индивидуальном порядке. Другой критерий был сформулирован в форме вопроса: будет ли сохранение того или иного сотрудника представляться (erscheinen) необоснованным? Иными словами, имело значение то, как будет воспринято общественным мнением сохранение на службе человека с запятнанным прошлым. Еще один критерий: чем выше должность в МГБ или чем больше степень вовлеченности (Verstrickung) в деятельность органов госбезопасности, тем выше вероятность, что человек не подходит для государственной службы. Увольнение также являлось оправданным, когда выяснялось, что в ходе работы на Штази сотрудником были нарушены принципы гуманности или прав человека.[4]

Первоначально по Закону о документации Штази проверки госслужащих должны были завершиться 29 декабря 2006 года. Однако, 30 ноября в закон была внесена поправка, продлевающая возможность проверок высокопоставленных чиновников, политиков, представителей спорта и бизнеса на 5 лет – до 2011 года. По истечении этого срока он снова был продлен до конца 2019 года, причем на этот раз возможность осуществления проверок была вновь расширена на государственных служащих среднего звена.[5]

К декабрю 2014 года в Ведомство поступило 1 755 406 запросов на проверку государственных служащих. Хотя из-за большой децентрализации процессов люстрации подсчитать точное количество уволенных за взаимодействие со Штази сотрудников довольно сложно, общая цифра, по приблизительным оценкам экспертов, может составлять около 55 000 человек.[6] За тот же период в Ведомство по управлению архивами Штази было направлено 3 050 334 заявок от граждан на ознакомление с персональными секретными досье госбезопасности и еще 30 456 – от заинтересованных исследователей и представителей средств массовой информации.[7]

Чехословакия и Чехия. Как и в Восточной Германии, расформирование тайной политической полиции и исключение с руководящих постов лиц, причастных к нарушениям прав человека при коммунистическом режиме, являлись главными требованиями протестного движения и одними из ключевых целей демократических реформаторов в Чехословакии.

Накануне первых свободных парламентских выборов в июне 1990 года все политические партии, за исключением коммунистов, обратились в Министерство внутренних с дел с просьбой проверить своих членов на предмет их возможной связи со Службой Государственной безопасности Чехословакии, а в ходе осенних региональных выборов аналогичная проверка кандитатов проводилась партиями по рекомендации избирательной комиссии. Тем не менее, поскольку процесс проверок оказался неоднородным и необязательным, существовали опасения, что в ходе свободных выборов в федеральные и региональные легислатуры могли проникнуть агенты и осведомители тайной полиции. Поэтому в февраля 1991 года Федеральное Собрание поручило уже существующему парламентскому комитету, известному как Комиссия по расследованию событий 17 ноября 1989 года, проверить всех депутатов Федерального Собрания, министров, сотрудников аппарата премьер-министра и Федерального Собрания на предмет сотрудничества со спецслужбами.[8]

На основании архивных материалов Комиссии удалось выяснить, что со Службой Государственной безопасности сотрудничали 17 депутатов Федерального Собрания. Чтобы избежать огласки, им было рекомендовано отказаться от своих мандатов в течение 15 дней. Пятеро сразу же ушли в отставку, а имена остальных 12 парламентариев были обнародованы. К весне 1991 года Комиссия также выявила факты сотрудничества с секретными службами 14 членов федерального правительства (министров или заместителей министров) и около 60 других должностных лиц из аппарата премьер-министра и Федерального Собрания.[9]

К этому моменту общественный запрос на проведение проверок и отстранение бывших сотрудников и осведомителей Службы Государственной безопасности от позиций влияния чрезвычайно возрос. Причем многие желали не только устранения скомпрометированных высокопоставленных государственных чиновников, но и «директоров заводов, офисных руководителей и муниципальных лидеров».[10] В ходе проведенного в июле 1991 года национального опроса 80% респондентов высказались за избавление государственного сектора от сотрудников Службы Государственной безопасности посредством люстрации, а 54% выразили мнение, что люстрация необходима для развития демократии.[11] Как пояснял в одном из интервью того периода президент Чехословакии Вацлав Гавел, «в обществе существовала немалая потребность рассчитаться с прошлым, избавиться от функционеров, терроризировавших народ и беззастенчиво нарушавших права человека, убрать их с должностей, которые они продолжают занимать».[12]

В июле 1991 года был принят Закон о судьях и судах, который установил процедуру переназначения судей, назначенных до 1 января 1990 года. Специальный суд мог отозвать судью, если в ходе проверки выявлялись факты серьезных злоупотреблений полномочиями или нарушений прав человека в его практике. Те, кто не был переназначен, автоматически лишались статуса судьи через 12 месяцев – 31 августа 1992 года.[13]

Наконец 4 октября 1991 года Федеральным Собранием был принят ожидаемый многими закон о люстрации (№ 451/1991). Он был призван очистить элиты всех уровней от бывших партийных функционеров, сотрудников и осведомителей спецслужб: законодательную, исполнительную и судебную ветви власти, военные ведомства, полицейские и специальные службы, средства массовой информации, государственную промышленность и банковское дело, академию наук и университеты. Люстрация коснулась руководства компартии, начиная с секретарей районного уровня и выше, штатных сотрудников и всех категорий осведомителей Службы Государственной безопасности Чехословакии, членов Народной милиции – военизированного крыла компартии, студентов и преподавателей высших школ КГБ и МВД СССР, политработников в Корпусе национальной безопасности, служивших в Ведомстве Государственной безопасности, а также членов фильтрационных комиссий 1948 и 1968 года (§ 2).[14]

Эти категории граждан не могли занимать некоторые влиятельные посты в демократической Чехословакии, а впоследствии – Чешской Республике. Сюда относятся избираемые или назначаемые должности на федеральном и республиканском уровне власти (за исключением дупутатов парламента); военные звания, начиная с полковника и выше; руководящие должности в государственных предприятиях и акционерных обществах; руководящие посты в Чехословацком, Чешском и Словацком радио и телевидении, в официальном пресс-агентстве; высшие академические, а также судейские и прокурорские должности (§ 1).

Претенденты на эти должности были обязаны запрашивать в Министерстве внутренних дел «люстрационные удостоверения», содержавшие информацию об их сотрудничестве или несотрудничестве с органами госбезопасности коммунистической Чехословакии, а также подавать письменные заявления о своей непричастности к деятельности других репрессивных институтов, перечисленных в законе. Контроль за исполнением закона первоначально был возложен на независимую комиссию при МВД, утвержденную Федеральным Собранием. Два члена комиссии назначались министром внутренних дел из числа его сотрудников, по одному – директором Федеральной службы информационной безопасности и министром обороны, а остальные шесть – чешским и словацким Национальными Собраниями. Существовала возможность судебной апелляции.

Другой люстрационный закон (№ 279/1992), известный как «малый», был принят в апреле 1992 года для регулирования кадровой политики в силовых структурах – Министерстве внутренних дел, полиции и пенитенциарной службе.[15]

Изначально было предусмотрено, что лица, подпадающие под действие люстрационного законодательства, не смогут занимать руководящие должности в течение 5 лет. Однако, в сентябре 1995 года парламент Чешской Республики продлил действие «большого» и «малого» люстрационных законов еще на 5 лет (№ 254/1995, № 256/1995), а по окончании этого периода их действие вновь был продлено, но уже на неограниченный срок (№ 422/2000, № 424/2000). Согласно данным чешского Министерства внутренних дел, к 2002 году кадровой проверке подверглись более 400 000 должностных лиц, из которых примерно 3% (около 12 000) были идентифицированы в реестрах Службы Государственной безопасности как осведомители или информаторы.[16]

В 1996 году граждане Чехии обрели право знакомиться с секретными досье, заведенными на них Службой Государственной безопасности Чехословакии (№ 140/1996), а в марте 2002 года доступ к архивным документам коммунистической политической полиции, включая часть архивов разведки и военной контрразведки, был открыт для всех чешских граждан, а также иностранцев (№ 499/2004).

В 2003 году правительство опубликовало на сайте МВД список из 75 000 имен людей, сотрудничавших ранее с чехословацкой Службой Государственной безопасности.[17] Хотя в списке оказалось множество данных об известных людях – артистах, писателях, политиках и бизнесменах, – опубликованная в 2003 году информация не стала сенсацией. Дело в том, что многие их фигурировавших в списках имен осведомителей были преданы гласности еще много лет назад: в июне 1992 года бывший диссидент и редактор Петр Цибулка опубликовал их в своей «Газете без цензуры» (Necenzurované Noviny), вызвав тогда этим действием большой общественный резонанс и спровоцировав дискуссию о допустимых методах расчета с прошлым.

В 2007 году в Чехии было создано специальное учреждение для управления архивными документами чехословацких органов госбезопасности, ранее хранившимися в различных ведомствах – МВД, Министерстве юстиции, Министерстве обороны, Службе безопасности и информации. На основании специального закона были созданы Институт изучения тоталитарных режимов и Архив служб безопасности (№ 181/2007), призванные заниматься изучением коммунистического периода, а также хранением, оцифровкой, публикацией архивных сведений и обеспечением доступа к ним граждан и исследователей.[18]

 

Мягкая люстрация: Польша и Венгрия

Переход к демократии в Польше и Венгрии – странах, обладавших в коммунистический период наиболее развитым гражданским обществом и массовым протестным движением, – был осуществлен в результате компромиссов, достигнутых в ходе переговоров между коммунистическими властями и оппозицией. В отличие от Германии и Чехословакии, Польша и Венгрия проводили менее решительную и последовательную политику декоммунизации.

Польша. В 1988 году польскому оппозиционному профсоюзу «Солидарность» удалось инициировать общенациональную забастовку и заставить власти сесть за стол переговоров. В ходе «круглого стола», проходившего с 6 февраля по 5 апреля 1989 года, между представителями Польской Народной Республики и оппозицией была достигнута договоренность о проведении полусвободных парламентских выборов 4 июня 1989 года. За правящей коммунистической Польской объединенной рабочей партией и ее сателлитами резервировалось 65% мест в Сейме, в то время как лишь 35% мест избирались на альтернативной основе. Выборы в Сенат были полностью свободными. Вопреки ожиданиям обеих сторон, выборы завершились убедительной победой «Солидарности», которая получила 99 из 100 мест в Cенате и все мандаты, избираемые на альтернативной основе, в Cейме, и формированием кабинета во главе с представителем «Солидарности» Тадеушем Мазовецким.

Хотя премьер-министр Мазовецкий не являлся сторонником люстрации и, вступая в должность, заявил о намерении «подвести толстую черту под прошлым», некоторые общественные институты самостоятельно инициировали внутриведомственные проверки сотрудников. Так, в результате проверок прокурорского корпуса своих должностей в 1990 году лишились 10% польских прокуроров (341 человек), в то время как в Генеральной прокуратуре работу потеряли 33% сотрудников.[19]

В апреле 1990 года польский парламент упразднил политическую полицию – Службу безопасности – и создал в структуре Министерства внутренних дел гражданскую спецслужбу – Управление охраны государства. Чтобы продолжить работу, бывшим сотрудникам Службы безопасности пришлось пройти так называемую «верификацию», в ходе которой специально созданные квалификационные комиссии проверяли их на предмет причастности к нарушениям прав человека и участия в противоправных действиях. Центральные и районные квалификационные комиссии формировались из депутатов, сенаторов, юристов, представителей полиции, а также членов «Солидарности». В итоге, из 24 000 бывших сотрудников Службы безопасности «верификацию» решились пройти 14 500 человек. Из них 8 000 были приняты на работу в Министерство внутренних дел и около 4 000 в Управление охраны государства, остальные трудоустроились в полицию или частные охранные агентства.[20]

В ноябре – декабре 1990 года победу на президентских выборах одержал лидер «Солидарности» Лех Валенса, а в ноябре 1991 года первые свободные выборы в парламент также завершились победой «Солидарности» и формированием нового правительства во главе со сторонником радикальной декоммунизации Яном Ольшевским. 28 мая 1992 года Сеймом была принята первая резолюция о люстрации, на основании которой Министр внутренних дел Антоний Мачаревич должен был раскрыть информацию о сотрудничестве представителей новой польской элиты с бывшей Службой безопасности. На базе архивных материалов к 4 июня был подготовлен список, содержавший имена 64 депутатов, сенаторов и высокопоставленных чиновников для передачи президенту, главам Сейма и Сената. Список, в котором оказались множество известных имен, в том числе и имя президента Валенсы, сразу же проник в прессу и вызвал огромный скандал.[21] На следующий день Сейм выразил вотум недоверия правительству, которому пришлось уйти в отставку.

Несмотря на столь неудачный опыт, история с люстрацией в Польше на этом не завершилась. Вскоре польский Сенат принял резолюцию, согласно которой «отстранение бывших агентов и сотрудников служб безопасности от осуществления важных государственных функций, а также принятие правовых мер, способных предотвратить выполнение ими подобных функций в будущем, является основным требованием справедливости и необходимым условием безопасного развития демократии в Польше».[22]

Осенью 1992 года в польском Сейме обсуждались как минимум шесть законопроектов о люстрации, однако, закон так и не был принят. Год спустя, после победы на парламентских выборах в сентябре 1993 года наследников коммунистической партии и традиционных противников люстрации – Союза демократических левых сил (СДЛС) и Польской крестьянской партии – шансов на реализацию люстрации стало еще меньше.

Тем не менее, несмотря на приход к власти левых сил (на президентских выборах 1995 года победу над Лехом Валенсой одержал бывший член компартии и министр по делам молодежи с 1985 года, лидер СДЛС Александр Квасьневский) и предсказуемое снижение интереса политических элит к процессу декоммунизации и расчета с прошлым, закон о люстрации в Польше все же был принят. Накануне парламентских выборов 1997 года, к которым «Солидарность» вновь укрепила свои позиции и в итоге одержала победу, президент Квасневский сам инициировал люстрационный закон, вероятно, желая предупредить принятие более радикального закона в случае прихода к власти оппозиции. Закон был принят польским Сеймом в апреле 1997 года, но фактически начал применяться только с января 1999 года после того, как в структуре Апелляционного суда Варшавы был создан специальный люстрационный суд и было организовано Бюро Уполномоченного по общественным интересам.[23]

По закону о люстрации 1997 года лица, занимавшие или претендовавшие на государственные должности, в том числе должность президента, депутата парламента и члена кабинета министров, судьи и прокурора, а также лица, назначаемые на высшие должности президентом, премьер-министром или генеральным прокурором, были обязаны подать декларацию, указав в ней, являлись ли они сотрудниками и осведомителями коммунистической Службы безопасности. Только те, кто скрывал факт сотрудничества или предоставлял недостоверные сведения в люстрационной декларации, лишались своих государственных должностей сроком на 10 лет. Иными словами, наказывалось не само сотрудничество с тайной политической полицией, а установленный факт лжи в люстрационной декларации.[24]

Проверкой достоверности письменных заявлений чиновников и политиков занимался Уполномоченный по общественным интересам (люстрационный прокурор). В случае наличия подозрений в несоответствии люстрационной декларации правде он мог обратиться в люстрационный суд – специальную коллегию в составе трех судей, решения которой могли быть обжалованы в том же суде в течение 14 дней. Решение по апелляционной жалобе являлось окончательным, и вердикт о виновности ответчика в предоставлении недостоверных сведений в декларации публиковался в официальном правительственном вестнике «Монитор польски» (Monitor Polski). Согласно положениям закона, окончательный вердикт суда о несоответствии декларации правде был «равносилен утрате моральных требований, необходимых для осуществления государственных функций,… таких как: безупречный характер, безупречная репутация, хорошая гражданская репутация или уважение основных нравственных норм» (§ 30).[25] На этом основании чиновник на ближайшие 10 лет лишался права занимать государственные должности.

В 1997 году был также частично открыт доступ к архивам органов госбезопасности коммунистической Польши: пострадавшие от режима граждане получили доступ к досье, собранным на них Службой безопасности, а историки и журналисты – к досье некоторых должностных лиц. Для обеспечения сохранности и доступа к документам польских спецслужб за период с 22 июля 1944 по 31 июля 1990 года, а также органов безопасности Третьего Рейха и СССР в декабре 1998 года специальным законом был учрежден Институт национальной памяти – Комиссия по расследованию преступлений против польского народа.[26]

С середины 2000-х годов с приходом к власти национал-консервативной партии «Право и справедливость» братьев Леха и Ярослава Качинских Польша пережила новую волну декоммунизации. Вступая в должность президента в июле 2005 года, Лех Качинский провозгласил курс на «моральное очищение» от коммунистического прошлого. В своей инаугурационной речи он, в частности, заявил: «Польше абсолютно необходимо установить моральный порядок, и этот моральный порядок означает также наши усилия по борьбе с бременем прошлого, отказ от него… Это может быть достигнуто путем политического отбора. Люстрация должна быть реализована со всей решимостью».[27]

18 октября 2006 года при поддержке партии «Право и справедливость» польским Сеймом был принят новый и ныне действующий закон о люстрации – закон «О раскрытии информации о документах органов государственной безопасности в период 1944–1990 годов», вступивший в силу 15 марта 2007 года. Как пояснялось в преамбуле к закону, его принятие было обусловлено тем, что «работа или служба в органах безопасности коммунистического государства, либо оказание помощи этим органам,… были постоянно связаны с нарушением прав человека и гражданина ради коммунистического тоталитарного строя».[28] Законом же открывалась возможность назначения на «должности, требующие общественного доверия» достойных кандидатов – тех, кто «своими поступками привык давать гарантии честности, благородства, чувства ответственности за свои слова и действия, гражданской смелости и справедливости».[29]Принятие закона связывалось также с необходимостью реализации «конституционных гарантий, обеспечивающих гражданам право на информацию о лицах, занимающих [публичные] должности».[30]

Закон существенно расширил список должностей, подлежащих проверке: если под действие первого закона 1997 года попадали приблизительно 27 000 человек, то новый закон затрагивал уже около 700 000 должностных лиц.[31] Хотя Конституционный трибунал Польши в своем решении от 11 мая 2007 года существенно сузил список лиц, обязанных проходить проверку, он по-прежнему довольно широк.[32] По закону подавать люстрационную декларацию с заявлением о сотрудничестве или несотрудничестве со Службой безопасности обязаны первые лица государства, члены парламента, высшие должностные лица (руководители национального банка, почты, управления социального страхования и др.), директора государственных предприятий, судьи и прокуроры, председатели судов и работники прокуратуры, адвокаты, юрисконсульты, нотариусы, судебные исполнители; руководящие работники науки и высшей школы, директора школ; военнослужащие, занимающие служебные должности, имеющие звания полковников (командоров) и генералов (адмиралов) и другие должностные лица, родившиеся до 1 августа 1972 года (§ 4).

Закон 2006 года возложил осуществление люстрационных функций на Институт национальной памяти – Комиссию по расследованию преступлений против польского народа. Созданное в структуре Института Люстрационное бюро (Biuro Lustracyjne) занимается проверкой соответствия люстрационных заявлений должностных лиц правде. В случае каких-либо сомнений относительно достоверности представленных в декларации сведений, дело может быть доведено до общего суда. При этом порядок проверки осуществляется в соответствии с правилами уголовного судопроизводства, а прокурор отдела проверок выполняет функцию государственного обвинителя. Люстрационное бюро также обнародует списки граждан, сотрудничавших в период коммунистического правления с органами госбезопасности.

Венгрия. Особенность венгерской ситуации состояла в том, что после жесткого силового подавления народной революции 1956 года в Венгрии установился наиболее либеральный среди стран «соцлагеря» коммунистической режим, а в 1980-е годы власти страны сами инициировали процесс реформ, сохранив при этом значительное влияние в посткоммунистический период. Реформированная бывшая правящая Венгерская социалистическая рабочая партия, объявившая себя социал-демократической и переименованная в Венгерскую социалистическую партию, доминировала в венгерском парламенте в период с 1994 по 2010 год. Хотя в Венгрии и было принято люстрационное законодательство, после нескольких пересмотров законопроектов в Конституционном суде и внесенных поправок, окончательная версия закона оказалась достаточно мягкой.

По закону «О проверке обладателей некоторых важных должностей», принятому венгерским парламентом 8 марта 1994 года, проверке подлежали члены парламента и правительства; послы; армейские командиры; начальники полиции; судьи, окружные прокуроры; президенты, деканы, генеральные директора и руководители департаментов государственных университетов и колледжей; редакторы газет и еженедельных журналов; президенты, вице-президенты и редакторы Венгерского радио, телевидения и службы новостей Венгрии; президент и вице-президенты Национального банка; менеджеры государственных банков, финансовых учреждений и страховых компаний.[33] В отношении этих должностных лиц требовалось установить, являлись ли они официальными или неофициальными сотрудниками секретных служб коммунистической Венгрии (прежде всего, Главного управления III/III Министерства внутренних дел, ответственного за внутренние репрессии), служили ли они в подразделениях государственной безопасности вооруженных сил в период 1956–1957 годов и являлись ли они членами нацистской «Партии скрещенных стрел» (§ 1).

Для проведения проверок должностных лиц в Венгрии были учреждены две люстрационные коллегии, каждая из которых состояла из трех судей. Номинирование судей в коллегии осуществлялось парламентским комитетом по национальной безопасности, а их назначение парламентом санкционировалось впоследствии председателем Верховного суда (§ 5.1). Если в результате проверок, проводимых членами люстрационных коллегий на основании архивных материалов, выявлялись факты, подпадающие под действие закона, коллегия рекомендовала должностным лицам добровольно уйти в отставку в течение 30 дней (§ 8). В случае отказа снять с себя полномочия, результаты проверок обнародовались, но уличенных в сотрудничестве со спецслужбами с работы не увольняли. Закон вступил в силу 1 июля 1994 года и должен был действовать до 30 июня 2000 года, однако, по истечении этого срока его действие было продлено до 2005 года. Всего по закону проверке подлежали около 12 000 должностных лиц.[34]

В 1994 году граждане Венгрии получили доступ к персональным досье, собранных на них тайной политической полицией. С 1997 года сохранность архивных документов контролировалась созданным в структуре Министерства внутренних дел Отделом истории, а в 2003 году для управления архивами был учрежден Исторический архив служб государственной безопасности Венгрии. Помимо архивных документов венгерских органов госбезопасности за период с 21 декабря 1944 по 14 февраля 1990 года, в Исторический архив была передана документация люстрационных коллегий, действовавших с 1994 по 2005 год. В то же время был расширен доступ к архивным данным: граждане получили возможность знакомиться с секретными досье, собранными на них тайной полицией, с донесениями следивших за ними осведомителей, а также запрашивать информацию о сотрудничестве с органами безопасности публичных персон. При этом документы, затрагивающие вопросы «национальной безопасности», оставались засекреченными.[35]

 

Люстрация без архивов: страны Балтии

Как уже отмечалось, особенность ситуации в странах Балтии состояла в том, что архивы советского КГБ были в большом объеме вывезены из союзных республик в Москву. Поэтому для недопущения к власти в новых условиях бывших партийных функционеров и чекистов Балтийским государствам приходилось вырабатывать особые кадровые механизмы. Так, в Латвии и Эстонии советская правящая элита была частично отстранена от позиций влияния с помощью законов о гражданстве.

Латвия. Принцип, согласно которому гражданство Латвии автоматически предоставлялось лишь тем жителям страны и их потомкам, которые имели латвийское гражданство до 17 июня 1940 года (то есть до момента присоединения Латвии к Советскому Союзу), был изначально включен в Постановление Верховного Совета Латвийской Республики от 15 октября 1991 года, а позднее зафиксирован латвийским законом «О гражданстве» от 22 июля 1994 года. Остальные жители Латвии по данному закону могли получить гражданство лишь в порядке натурализации. Пройти через процедуру обретения гражданства предстояло, прежде всего, десяткам тысяч этнических русских, поселившихся в Латвии уже после 1940 года и существенно изменивших ее этнический состав: если в 1935 году русские составляли 8,8% 1,9-миллионного населения Латвии, то в 1989 году – уже 34 % от 2 665 770 жителей.[36]

Законом «О гражданстве» 1994 года также предусматривались некоторые ограничения натурализации. В частности, на получение гражданства Латвии не могли рассчитывать те, кто:

1. Антиконституционными методами выступали против независимости Латвийской Республики, демократического парламентского государственного строя либо существующей государственной власти в Латвии, если это установлено приговором суда.

2. После 4 мая 1990 года распространяли фашистские, шовинистические, национал-социалистические, коммунистические или иные тоталитарные идеи или разжигали национальную или расовую вражду или нетерпимость, если это установлено приговором суда.

3. Являются должностными лицами учреждений государственной власти, управленческих или правоохранительных учреждений иностранного государства.

4. Служат в вооруженных силах, внутренних войсках, службах безопасности или полиции (милиции) иностранных государств.

5. После 17 июня 1940 года избрали Латвийскую Республику местом жительства непосредственно после демобилизации из Вооруженных Сил СССР (России) или внутренних войск СССР (России) и которые на день призыва или поступления на службу не проживали постоянно в Латвии.

6. Являлись сотрудниками, информаторами, агентами или содержателями конспиративных квартир КГБ СССР (ЛССР) или других служб безопасности иностранных государств, разведывательных или других специальных служб, если этот факт установлен в предусмотренном законом порядке.

7. Были осуждены в Латвии или в другом государстве к лишению свободы на срок более одного года за совершение умышленного преступления, признаваемого преступлением также в Латвии к моменту вступления в силу данного закона.

8. После 13 января 1991 года действовали против Латвийской Республики в КПСС (ЛКП), Интерфронте ЛССР, Объединенном совете трудовых коллективов, Организации ветеранов войны и труда, Вселатвийском комитете общественного спасения или его региональных комитетах.[37]

Таким образом, все перечисленные обстоятельства и действия, включая сотрудничество и связи с советскими органами госбезопасности, являлись достаточным основанием для отказа в гражданстве, а, следовательно, – для лишения политических прав. Одновременно в Латвии вводились ограничения по схожим критериям в сфере избирательных и трудовых прав для должностных лиц, являющихся латвийскими гражданами.

Хотя Латвия не принимала отдельного закона о люстрации, ограничения люстрационного характера были включены в ряд правовых актов. Так, латвийское законодательство вводило запрет для бывших агентов и осведомителей советского или нацистского режимов занимать общественные и административные должности на государственном или муниципальном уровнях, работать на должностях, связанных с ношением оружия, состоять на дипломатической службе, работать в сферах государственной обороны и безопасности, в системе внутренних дел и внутреннего аудита, в таможенной службе, в государственной прокуратуре и в судебной системе. Кроме того, бывшим агентам и осведомителям спецслужб не разрешалось работать юристами или нотариусами, служить в учреждениях, связанных с национальной финансовой системой, системой связи, и на стратегически важных объектах, включая национальную железную дорогу. Претенденты на соответствующие должности или желающие участвовать в выборах должны были пройти проверку на предмет сотрудничества с органами госбезопасности. Проверка проводилась на базе Центра документации последствий тоталитаризма – государственного учреждения, ответственного за хранение и изучение оставшихся в Латвии архивов КГБ СССР.[38]

Одним из первых латвийских законодательных актов, вводящих кадровые ограничения, был закон «О выборах» 1992 года. Он требовал от всех кандидатов в депутаты парламента письменное заявление, что они не являются и не являлись штатными сотрудниками КГБ СССР или ЛССР, Министерства обороны СССР, секретных служб России или других государств (§ 21).[39] Закон «О выборах в муниципальные городские и местные советы» 1994 года и закон «O выборах в Сейм» 1995 года вводили прямой запрет на избрание сотрудников и осведомителей КГБ, а также лиц, действовавших в компартии и ряде дружественных ей организаций после 13 января 1991 года.[40]

По закону «О полиции», принятому Верховным Советом Латвийской Республики 4 июня 1991 года, на службу в полицию также не разрешалось принимать бывших штатных или нештатных работников, агентов, резидентов или держателей конспиративных квартир (организации прикрытия в любой ее форме) КГБ СССР, ЛССР или какой-либо иностранной службы безопасности (службы разведки или контрразведки).[41]

Закон «О дипломатической и консульской службе», принятый латвийским Сеймом 21 сентября 1995 года, аналогичным образом запрещал нести дипломатическую и консульскую службу лицам, которые являлись штатными сотрудниками КГБ СССР или ЛССР (§ 3.6).[42] Кроме того, по закону «О государственной гражданской службе» от 7 сентября 2000 года, на госслужбу нельзя было принимать бывших штатных сотрудников Комитета государственной безопасности, разведки и контрразведки СССР или ЛССР, а также спецслужб другого иностранного государства (§ 7.8).[43]

Ограничения для бывших сотрудников и осведомителей советских спецслужб баллотироваться на выборах в национальный парламент и органы местного самоуправления, а также работать на руководящих должностях на государственной службе должны были действовать до 2004 года, однако, они были продлены латвийским Сеймом еще на 10 лет.

В 1992 году в Латвии была создана Комиссия по расследованию преступлений тоталитарного режима, преобразованная в 1996 году в Комиссию по оценке преступлений тоталитарных режимов. В 2001 году Комиссия представила промежуточный доклад «Преступления против человечности, совершенные на территории Латвии с 1940 по 1956 год во время оккупации Советским Союзом и национал-социалистической Германией».[44] А в 2005 году латвийский Сейм принял декларацию «Об осуждении осуществлявшегося в Латвии тоталитарного коммунистического оккупационного режима СССР».[45]

Эстония. 26 февраля 1992 года Верховный Совет Эстонской Республики принял закон «О гражданстве», восстановивший действие закона 1938 года в редакции, действительной на момент аннексии Эстонии Советским Союзом 16 июня 1940 года. Гражданство по эстонскому, как и по латвийскому, закону предоставлялось лицам, обладавшим им до 16 июня 1940 года, и их потомкам. Остальные жители страны могли получить гражданство только в порядке натурализации. Как и в Латвии, прежде всего, это относилось к русскому населению, которое выросло с 8,2% в 1934-м до 30,3% в 1989 году.[46]

По принятому в 1995 году закону в предоставлении гражданства, а вместе с ним и в политических правах отказывалось действующим и бывшим агентам разведки и спецслужб иностранного государства, а также лицам, действовавшим против эстонского государства и его безопасности. Кроме того, закон «О гражданстве» содержал запрет на натурализацию бывших офицеров иностранных армий, если они не состояли в браке с эстонскими гражданами.[47]

В 1992 году в Эстонии был принят закон «О порядке принесения присяги», в соответствии с которым претендент на любую чиновничью или выборную должность – от президента до депутата местного совета – должен был письменно заявить о своем несотрудничестве с немецким и советскими спецслужбами и о непричастности к нарушениям прав человека такими словами: «Клянусь, что я не состоял на службе в органах безопасности оккупировавших Эстонию государств либо в органах разведки или контрразведки их вооруженных сил, не был их агентом, а также не участвовал в преследовании и репрессиях против граждан за их политические убеждения, нелояльность, классовую принадлежность или за службу в государственных органах или вооруженных силах Эстонской Республики».[48]

Если на основании имеющихся архивных данных выяснялось, что присяга ложная, человек по закону и решению суда лишался должности или мандата, а сведения о его причастности к репрессиям или сотрудничеству со спецслужбами предавались огласке. Если же он добровольно являлся в Генеральную прокуратуру и признавал свою вину, снимал свою кандидатуру с выборов, отказывался от мандата или уходил в отставку с должности, требующей по закону принесения присяги, сведения о нем не обнародовались (§ 10).

В 1995 году в Эстонии был принят закон «О взятии на учет и обнародовании данных лиц, служивших в органах безопасности, разведки или контрразведки вооруженных сил оккупировавших Эстонию государств, а также сотрудничавших с ними лиц».[49] По данному закону, бывшие сотрудники и осведомители секретных служб нацистской Германии и Советского Союза должны были добровольно сообщить о себе в течение года полиции безопасности Эстонии. Никаких санкций против выполнивших это предписание предусмотрено не было, имена же агентов, не заявивших о себе в установленном порядке, обнародовались.[50]

В 1995 года гражданам Эстонии был открыт доступ к секретным досье госбезопасности, отчетам агентов, заявлениям тайной полиции и другим архивным сведениям. В 1993 году в Эстонии была создана Государственнaя комиссия по расследованию репрессивной политики оккупационных сил, а в 1998 году – Международная комиссия по расследованию преступлений против человечности. Комиссия выпустила свои отчеты в 2006 году и вскоре завершила свою работу, а в 2008-м президентом Эстонии Тоомасом Хендриком Ильвесом был учрежден Институт исторической памяти для дальнейшего изучения нарушений прав человека в период советской оккупации.[51]

Литва. В 1990–1991 годах в Литве было издано несколько указов и постановлений, призывающих чиновников и депутатов добровольно раскрыть факты сотрудничества с советскими органами госбезопасности. При этом в заявлении Верховного Совета Литовской ССР от 27 марта 1990 года подчеркивалось, что сознавшиеся в сотрудничестве с КГБ «не будут подвергаться моральным, юридическим и другим преследованиям со стороны властей. Фамилии, которые есть в списке секретных информаторов, никогда не будут официально обнародованы или подтверждены, если каким-то образом будут преданы огласке».[52]

В изданном 12 октября 1991 года правительственном Указе № 418 деятельность Комитета государственной безопасности СССР определялась как направленная против государства. Указ запрещал сотрудникам и осведомителям КГБ занимать посты в министерствах, ведомствах и других государственных надзорных службах, работать на ответственных руководящих постах (руководителями и заместителями) в основных структурных подразделениях (департаментах) министерств, быть руководителями или депутатами муниципальных и районных советов в течение 5 лет. Лица, попадающие под действие закона и занимавшие высокие государственные посты, должны были уйти в отставку не позднее 1 октября 1992 года.[53]

17 декабря 1991 года литовский парламент принял закон «О проверке мандатов депутатов, подозреваемых в сознательном сотрудничестве со специальными службами СССР или других государств», который предусматривал проверки кандидатов в депутаты, а также избранных членов литовского Сейма и муниципальных советов на предмет сотрудничества с советскими органами госбезопасности.[54]

Проверкой чиновников и депутатов занималась специальная парламентская комиссия, выводы которой основывались на сведениях, содержащихся в сохранившихся архивах КГБ.[55] Постановления комиссии подлежали обжалованию в Верховном суде (в случае с депутатами Сейма) или в районном суде (в случае с членами местных или региональных советов). Если приговор суда оставлял в силе резолюцию комиссии, выборный орган должен был приостановить действие мандата и организовать в течение 30 дней повторные выборы за сохранение или лишение депутатского мандата уличенного в сотрудничестве с тайной полицией кандидата.[56]

Председателем паламентской комиссии, состоявшей в основном из членов движения «Саюдис», был назначен депутат Балис Гаяускас – бывший диссидент и политический заключенный, проведший 35 лет в советских лагерях и 2 года в ссылке и освобожденный лишь в 1988 году. В одном из интервью Гаяускас так объяснял смысл своей работы: «Мы должны знать тех, кто работал на [органы госбезопасности]. Мы должны узнать их и убедиться, что они больше не действуют против своей страны. Шаг за шагом, мы узнаем все об этих агентах. Мы хотим, чтобы они знали, что за ними следят. Мы разоблачаем эту систему, которая уничтожала народы и разрушала жизни людей».[57]

Одним из наиболее громких разоблачений, сделанных комиссией, стало обвинение в тайном сотрудничестве с КГБ бывшего премьер-министра, ключевой фигуры в процессе обретения Литвой независимости, знаменитой «янтарной леди» Казимиры Прунскене. В 1992 году Коллегия по гражданским делам Верховного суда подтвердила виновность Прунскене в тайном сотрудничестве с КГБ, а президиум Верховного суда оставил это постановление в силе.

Еще одно скандальное разоблачение было связано с именем депутата Сейма, известного литератора и переводчика, одного из лидеров «Саюдиса» Виргилиюса Чепайтиса. Как выяснилось, в качестве агента КГБ под псевдонимом «Юозас» Чепайтис в течение более десяти лет информировал органы госбезопасности о деятельности нескольких десятков человек, включая своих соратников по борьбе за литовскую независимость. После обнародования архивных данных, Чепайтис был вынужден признать факт своего сотрудничества с КГБ и покинуть парламент, устранившись от активного участия в общественной и политической жизни страны.[58]

Парламентская комиссия Гаяускаса проработала до середины осени 1992 года, когда процесс разоблачения тайных агентов был приостановлен из-за прихода к власти бывших коммунистов: на октябрьских парламентских выборах победу одержала преемница компарии – Демократическая партия труда Литвы, получившая 44% голосов, – а в феврале 1993 года на президентский пост был избран бывший первый секретарь ЦК компартии Литвы Альгирдас Бразаускас.

Исследование архивных материалов, тем не менее, было продолжено. Накануне прихода к власти левых сил был создан Государственный центр исследования геноцида жителей Литвы, которому были переданы архивы всех спецслужб, репрессивных структур и компартии Литвы.[59] 16 июля 1993 году он был преобразован в Центр исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы. С тех пор Центр занимается хранением, обработкой, изучением и регулированием доступа к архивным материалам советского периода.

Очередная смена политических элит послужила новой активизации политики декоммунизации. В ходе парламентских выборов 1996 года экс-коммунисты утратили свое доминирующее положение в Сейме (на этот раз они оказались лишь четвертыми), а в 1998 году на президентский пост был избран бывший гражданин США, проведший почти 50 лет в эмиграции, Валдас Адамкус. Вскоре парламент, более не контролируемый левыми, принял закон «Об оценке Комитета государственной безопасности СССР (НКВД, НКГБ, МГБ, КГБ) и нынешней деятельности кадровых сотрудников этой организации». Закон, вступивший в силу 1 января 1999 года, вводил ограничения деятельности бывших кадровых сотрудников КГБ СССР: им запрещалось в течение 10 лет работать в качестве «должностных лиц и служащих в органах государственного, местного и военного управления, в департаменте государственной безопасности, полиции, прокуратуре, судах, на дипломатической службе, таможнях, системе государственного контроля и в других органах, осуществляющих надзор за деятельностью государственных организаций, в качестве адвокатов и нотариусов, в банках и других кредитных организациях, в стратегических проектах экономического характера, охранных компаниях (структурах) и других, предоставляющих услуги в расследовании преступлений (детективные услуги), в системе связи, учреждениях просвещения в качестве преподавателей, воспитателей или руководителей учебных заведений», а также выполнять работу, требующую наличия оружия (§ 2).[60]

Предусмотренные законом ограничения могли не распространяться лишь на тех бывших сотрудников советских спецслужб, которые в течение трех месяцев с даты вступления закона в силу обратились бы в Департамент государственной безопасности Литвы и представили всю имеющуюся у них информацию о своей прошлой работе и существующих отношениях с бывшими коллегами и осведомителями. Центр исследований геноцида и сопротивления жителей Литвы и литовский Департамент государственной безопасности могли совместно рекомендовать, в форме мотивированного ходатайства, не применять предусмотренные законом ограничения к сотрудникам, выполнившим это условие. Однако, окончательное решение должно было приниматься комиссией в составе трех человек, образованной президентом Литовской Республики (§ 3.2).[61]

Вскоре после вступления закона в силу Конституционный суд рассмотрел вопрос о его соответствии Конституции. В своем решении от 4 марта 1999 года суд постановил, что запрет бывшим сотрудникам КГБ занимать государственные должности не противоречит Конституции, поскольку «право на равные возможности для работы в государственной сфере не является абсолютным», а «требование лояльности и доверия в связи с работой в государственном секторе является общим и понятным».[62] Кроме того, суд пришел к заключению, что законодательный запрет на осуществление бывшими сотрудникам КГБ «определенных видов деятельности в некоторых частных сферах совместим с конституционным принципом свободного выбора профессии, поскольку государство имеет право предъявлять специфические требования к лицам, желающим получить работу в наиболее важных отраслях экономики с тем, чтобы гарантировать должное функционирование системы национальной безопасности, сферы образования и финансов».[63] В то же время Конституционный суд признал неконституционной процедуру принятия решений созданной президентом комиссией.

Выступая 16 ноября 1999 года в Сейме, директор Центра исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы Даля Куодите сообщила, что с 1 января 1999 года совместной комиссией Центра и Департамента государственной безопасности Литвы были расследованы 303 случаев и 87 сотрудникам было рекомендовано уйти в отставку (20 человек обжаловали это решение в суде, и пятеро выиграли дело).[64]

23 ноября 1999 года в Литве был принят новый закон о люстрации – закон «О регистрации, признании, учете и защите лиц, которые признавались в секретном сотрудничестве со спецслужбами бывшего Советского Союза».[65] По этому закону, во-многом схожему с эстонским законом 1995 года, граждане, сотрудничавшие с органами НКВД-НКГБ-МГБ-КГБ СССР в период 1940-х – 1990-х годов, были обязаны в течение шести месяцев зарегистрироваться, признать в письменном виде факт сотрудничества, раскрыть имеющуюся у них секретную информацию, касающуюся деятельности органов госбезопасности, сдать документы и объекты, связанные с этой деятельностью, раскрыть свои псевдонимы и информацию о характере сотрудничества. К людям, предоставившим подобные сведения, не применялись никакие ограничительные меры. Тайна добровольного признания гарантировалась всем, кроме лиц, занимающих ключевые посты в государстве, включая президента, членов правительства и парламента, депутатов местных советов, судей, прокуроров и кандидатов на эти должности (§ 8).

В случае, если человек отказывался добровольно зарегистрироваться и раскрыть информацию о сотрудничестве с КГБ, если он предоставлял ложные сведения о себе, других лицах и деятельности органов госбезопасности, данные о его сотрудничестве с советскими спецслужбами публиковались в официальном печатном органе Литвы – «Государственном вестнике» (Valstybės Žinios). Кроме того, такой человек лишался возможности устроиться на работу в государственную службу, в образовательные учреждения, заниматься юридической практикой, работать в Министерстве внутренних дел, в сфере производства вооружений, в банковской сфере и на стратегических экономических объектах (§ 6).

Оценка деятельности лиц, которые тайно сотрудничали со спецслужбами бывшего СССР, и принятие решений о публикации сведений о секретном сотрудничестве была поручена Межведомственной комиссии, учрежденной генеральным директором Департамента государственной безопасности Литвы: один из пяти членов комиссии рекомендовался Управлением Генеральной прокуратуры и по двое – Департаментом государственной безопасности и Центром исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы. В структуре Департамента государственной безопасности создавалась рабочая группа, ответственная за регистрацию информации, касающейся фактов секретного сотрудничества граждан и деятельности спецслужб СССР, и за передачу этой информации на рассмотрение Комиссии (§ 5). К обозначенному законом сроку – 5 августа 2000 года – в Департаменте государственной безопасности добровольно зарегистрировались 1 500 литовских граждан.[66]

Начиная с 2006 года, историки из Центра исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы совместно с эстонскими и латвийскими коллегами начали осуществлять публикацию в интернете имеющихся у них в наличии директивных и иных документов советских подразделений госбезопасности в трех Балтийских странах за период с 1940 по 1991 год.[67]

 

Поздняя люстрация: Румыния и Словакия

Политические силы, оказавшиеся у власти в Румынии после падения режима Чаушеску и в Словакии после разделения бывшей Чехословакии, являлись последовательными противниками политики декоммунизации. Поэтому меры переходного правосудия в этих двух странах могли быть приняты лишь после прихода к власти оппозиции в конце 1990-х – начале 2000-х годов.

Румыния. Призывы к радикальному расчету с коммунистическим прошлым звучали в румынском обществе с момента падения режима Чаушеску. В марте 1990 года лидеры гражданского движения приняли один из наиболее известных антикоммунистических манифестов в Европе – Тимишоарскую декларацию, восьмой пункт которой содержал однозначное требование люстрации: «Мы предлагаем ввести запрет на участие в каких-либо избирательных кампаниях – в течение ближайших трех кампаний – бывших лидеров компартии и бывших офицеров Секуритате. Их участие в политической жизни страны остается главным источником напряженности и подозрительности, которые раздирают ныне румынское общество. До стабилизации положения и достижения национального примирения, отстранение этих людей от политической жизни является абсолютно необходимым. Мы также требуем, чтобы в законе о выборах отдельным параграфом было установлено, что бывшие лидеры компартии не имеют права выдвигать свои кандидатуры на должность президента страны».[68]

Требования гражданских активистов, содержащиеся в Тимишоарской декларации, были, однако, отвергнуты политическими силами, пришедшими к власти в посткоммунистической Румынии. На первых парламентских и президентских выборах в мае 1990 года победу с большим отрывом одержал Фронт национального спасения и его кандидат Ион Илиеску – бывший руководитель отдела пропаганды ЦК РКП в 1965–1968 гг. и первый секретарь ЦК Союза коммунистической молодежи и министр по делам молодежи в 1967–1974 гг.. Снятый в 1984-м со всех постов по приказу Чаушеску, Илиеску в 1989 году возглавил волнения, приведшие к падению коммунистического режима, и вскоре образовал Фронт национального спасения. Фронт стал оплотом для представителей второго эшелона коммунистической номенклатуры, сумевшим, благодаря своевременной мобилизации, сохранить свои позиции влияния. Ион Илиеску оставался на президентском посту в общей сложности в течение 10 лет: с 1990 по 1996 год, а затем с 2000 по 2004 год. В тот же период румынский парламент контролировала возглавляемая Илиеску Социал-демократическая партия. Все эти годы преемники компартии оставались ожесточенными противниками любых серьезных попыток переосмысления прошлого. Лишь после победы оппозиции на всеобщих выборах 1996 года, когда большинство мест в Палате депутатов получил блок «Демократическая конвенция» и ее союзник Венгерский демократический союз, а пост президента занял кандидат от «Демократической конвенции» Эмиль Константинеску, в румынской политике впервые в посткоммунистический период активизировались дискуссии о необходимости расчета с коммунистическим прошлым.

Хотя пришедшим к власти силам не удалось выработать и принять полноценный закон о люстрации, в октябре 1999 года румынским парламентом все же был принят закон «О доступе к персональным досье и открытии Секуритате в качестве политической полиции».[69] Его инициатором выступил бывший диссидент и политический заключенный, а с 1992 года – глава Национальной ассоциации бывших политзаключенных и сенатор Константин Тику Думитреску, который еще в декабре 1993 году вносил в парламент законодательное заявление о люстрации (которое, однако, не имело тогда большого эффекта и так и не стало законным актом).

С принятием закона 1999 года граждане Румынии обрели право знакомиться с материалами досье, собранными на них Государственным департаментом безопасности – Секуритате, а также получать информацию об осведомителях и сотрудниках тайной полиции, причастных к созданию их секретных досье. Кроме того, закон предоставлял право заинтересованным гражданам Румынии, средствам массовой информации, политическим партиям, неправительственным организациям, государственным органам и институтам запрашивать информацию о сотрудничестве с Секуритате публичных фигур, включая президента страны и членов парламента.

Для применения положений закона был учрежден специальный подконтрольный парламенту автономный орган – Национальный Совет по изучению архивов Секуритате со штаб-квартирой в Бухаресте. Совет, который возглавляется коллегией из 11 членов, назначающихся парламентом на 6-летний срок по предложению парламентских групп в соответствии с политическим составом обеих палат, был призван обеcпечить публикацию имен, псевдонимов и должностей агентов и осведомителей Секуритате в «Официальном вестнике Румынии» (Monitorul Oficial al României) (§ 7, § 17).

В течение первых лет работы деятельность Национального Совета не отличалась особой эффективностью: было раскрыто всего несколько десятков имен агентов и осведомителей. Частично дело осложнялось тем, что Совет имел крайне ограниченный доступ к архивам Секуритате, большинство из которых продолжали оставаться в ведении румынской Службы разведки.[70]

Однако, к середине 2000-х годов в Румынии усилились призывы гражданского общества к обновлению коррумпированных политических элит и проведению радикальных кадровых реформ. Изменилась и политическая расстановка сил: в результате парламентских и президентских выборов 2004 года социал-демократы утратили свое монопольное положение в парламенте, а на президентский пост был избран кандидат от оппозиции – председатель Демократической партии Траян Басеску.

Убежденный антикоммунист, президент Бэсеску всерьез воспринял призывы к обновлению власти посредством радикальной люстрации, исходившие от части депутатов и представителей гражданского общества. Его позиция, тем не менее, состояла в том, что люстрация не может быть проведена, пока коммунистический режим в Румынии не будет осужден как преступный.[71] Поэтому в 2006 году Траян Басеску учредил специальную президентскую комиссию по анализу румынской коммунистической диктатуры. Ее председателем был избран известный политолог румынского происхождения, профессор политических наук в Университете Мериленда Владимир Тисманеану. На основании 650-страничного заключительного доклада Комиссии, президент выступил в парламенте с официальным осуждением коммунистического режима 18 декабря 2006 года – за две недели до вступления Румынии в Европейский Союз. В частности, в своем выступлении он заявил: «Как глава румынского государства, я безоговорочно и категорически осуждаю коммунистическую систему в Румынии с момента ее создания на основе диктата с 1944 по 1947 год до момента ее распада в декабре 1989 года. Принимая во внимание реалии, представленные в отчете, я утверждаю с полной ответственностью: коммунистический режим в Румынии был незаконным и преступным… Во имя румынского государства я выражаю свое сожаление и сочувствие жертвам коммунистической диктатуры. Во имя румынского государства, я прошу прощения у тех, кто пострадал, их семей, всех тех, чья жизнь, так или иначе, была разрушена из-за злоупотреблений диктатуры… Вспоминая сегодня период, который многие хотели бы забыть, мы говорим как о прошлом, так и о том, в какой степени мы, люди сегодняшнего дня, хотим идти до конца в принятии ценностей свободы. Эти ценности… проистекают из универсальной, священной ценности человеческой личности. Если мы теперь обращаемся к прошлому, мы делаем это для того, чтобы встретить будущее, в котором презрение к человеческой личности больше не будет оставаться безнаказанным…».[72]

В 2006 году по просьбе президента многие архивные документы были переданы в Национальный Совет по изучению архивов Секуритате.[73] Что касается закона о люстрации, то соответствующий законопроект был внесен в румынский парламент группой депутатов от Национальной либеральной партии в 2005 году, а в апреле 2006 года он был принят верхней палатой – Сенатом (PL 282/2006). Палата депутатов, однако, одобрила закон лишь спустя четыре года – 19 мая 2010 года, но вскоре после этого Конституционный суд признал закон не соответствующим Конституции. 28 февраля 2012 года нижней палатой парламента был принят новый закон с поправками. Под его действие попадали партийные функционеры и сотрудники румынской политической полиции Секуритате, а также представители прокурорского корпуса, занимавшие свои посты с 1945 по 1989 годы. Эти категории граждан лишались права баллотироваться и занимать должности в сфере государственного управления на 5-летний срок. Тем не менее, закон о люстрации так и не был реализован, поскольку месяц спустя, 28 марта 2012 года, он был вновь признан Конституционным судом Румынии противоречащим Конституции страны и его действие было отменено.

Словакия. После разделения Чехословакии в январе 1993 года словацкое правительство под руководством лидера «Народной партии – Движения за демократическую Словакию» Владимира Мечьяра отказалось от применения закона о люстрации, и его срок действия истек в 1996 году (несмотря на то, что в январе 1993 года 56% словаков поддерживали сохранение закона).[74] Лишь после прихода к власти оппозиции в 1998 году тема декоммунизации вернулась в политическую повестку дня.

Бывшие диссиденты – министр юстиции Ян Чарногурский и экс-министр внутренних дел Чехословакии в 1990–1992 годах Ян Лангос – выступили с инициативой принятия закона об открытии доступа к архивам коммунистической Службы Государственной безопасности. Хотя в тот момент инициатива не была поддержана правящей коалицией, Ян Чарногурский создал в 2000 году в Министерстве юстиции специальный Департамент по документации преступлений коммунизма для первичного сбора архивных материалов. Спустя два года, в Словакии был принят закон «О раскрытии документов, касающихся деятельности органов государственной безопасности в период с 1939 по 1989 год и об учреждении Института национальной памяти», после чего архивы из Департамента Министерства юстиции были переданы в созданный в 2003 году словацкий Институт национальной памяти, во главе которого стал Ян Лангос (он руководил Институтом до своей трагической гибели в автокатастрофе в 2006 году).[75]

Институт национальной памяти осуществляет доступ граждан к архивной информации и публикует списки сотрудников и осведомителей Службы Государственной безопасности, а также сведения о лицах, подвергшихся преследованиям и репрессиям на территории Словакии. Первые секретные документы были открыты для широкой публики в мае 2004 года. Хотя закон о раскрытии данных не является люстрационным актом и не влечет за собой непосредственных административных санкций, проводимые на его основании проверки должностных лиц и публикация сведений о фактах сотрудничества со Службой Государственной безопасности Чехословакии иногда имеют вполне конкретные кадровые последствия. К примеру, после того, как в мае 2005 года Институт национальной памяти опубликовал на своем сайте очередные списки бывших сотрудников и осведомителей госбезопасности, своих должностей лишились несколько членов кабинета министров, спикера и нескольких депутатов парламента, епископов и архиепископов и др.[76]

 

Отказ от люстрации: Россия

В отличие от большинства стран ЦВЕ, проблематика переходного правосудия в России на протяжении всего постсоветского периода оставалась маловостребованной. Нельзя сказать, что в обществе не существовало запроса на обновление элит: в массовых акциях протеста против ГКЧП в августе 1991 года принимали участие сотни тысяч человек под лозунгами «Долой КПСС!», а в 1992 году 58% россиян согласились с тем, что бывших членов компартии нужно было отстранить от важных постов в государстве годом ранее.[77]

Однако, новые российские власти не имели политической воли и интереса к выработке специальных кадровых мер. Хотя президент Ельцин издал после августовского путча ряд указов о приостановке деятельности компартии и о передаче ее имущества государству, он сразу же пообещал, что никакого преследования коммунистов в России не будет. Президент не раз положительно высказывался о том, что управление в стране сохранилось в руках «профессионалов».[78] Отвергнув идею люстрации, Ельцин, по сути, обезопасил себя и свое ближайшее окружение: ведь в случае принятия любых ограничительных мер в отношении бывшего партийного руководства, президент, более 10 лет занимавший должность первого секретаря Свердловского обкома партии, наверняка, стал бы одним из кандидатов на исключение.

Что касается парламента, то шансов, что Съезд народных депутатов поддержит законодательные инициативы по ограничению доступа бывших коммунистов и сотрудников органов госбезопасности к власти, практически не существовало. Ведь ни после августовского путча, ни после окончательного de jure распада СССР в декабре 1991 года в России так и не были проведены «учредительные» или первые свободные парламентские выборы, которые принято считать необходимым и центральным звеном демократического транзита. Вместо этого были сохранены Съезд народных депутатов и Верховный Совет, избранные на 5-летний срок еще при советской власти 4 марта 1990 года. Как представляется, это решение имело крайне негативные последствия для российской общественно-политической жизни. Прежде всего, непроведенные выборы стали основной причиной того кризиса двоевластия – противоборства Ельцина и Верхового совета, – который завершился расстрелом «Белого дома» осенью 1993 года и, по существу, положил конец российскому проекту реформ.

Проблема заключалась в том, что по действующей на момент распада СССР Конституции 1978 года, фактическим центром власти в стране являлся Съезд народных депутатов.[79] Поэтому в случае непроведения политической реформы руководство Съезда в любой момент могло использовать это правовое преимущество в политической борьбе. Что вскоре и случилось. По мере того как в течение 1992 года происходило все большее размежевание политических элит по отношению к проводимым командой Ельцина экономическим реформам, конфликт между законодательной и исполнительной ветвями власти становился неизбежным. С лета 1992 года российская общественно-политическая жизнь была отмечена уже непрерывным противоборством между президентом и Съездом народных депутатов, каждый из которых в ситуации неопределенности полномочий и высокой степени легитимности стремился к абсолютной монополии на власть.

Стоит еще раз подчеркнуть, что кризис власти в постсоветской России был вызван, прежде всего, тем, что сразу после августа 1991 года не было предпринято ничего для установления новых, демократических «правил игры», которые бы позволили беспрепятственно осуществить необходимую либерализацию экономики и демократизацию политической системы. Как справедливо отмечали исследователи демократических транзитов Хуан Линц и Альфред Степан, если бы осенью 1991 года были проведены выборы органов власти всех уровней, демократические силы, объединенные тогда главным образом вокруг движения «Демократическая Россия», скорее всего, одержали бы на них внушительную победу. Это создало бы прочную базу для радикальной рыночной реформы, а президент, как можно предположить, получил бы достаточную поддержку со стороны законодательной власти для формирования демократических институтов. Популярность Ельцина осенью 1991 года была действительно высока, что могло обеспечить и ему, и его сторонникам необходимую поддержку на выборах.[80]

Однако, вместо проведения политической реформы, все, что предпринял в тот ключевой момент Борис Ельцин, – это убедил Съезд предоставить ему дополнительные полномочия для реализации экономических реформ.[81] Этим решением президент не только поставил под угрозу посткоммунистический экономический проект, начав важнейшую либеральную экономическую реформу без формирования необходимой институциональной среды. Он также, по сути, пресек дальнейшее развитие парламентаризма и вместе с ним –демократического законодательства: ведь парламент, в котором преобладали реакционные коммунистические и националистические силы, не мог выработать и поддержать многие необходимые для молодой демократии законы, включая правовые акты о декоммунизации.

Другим вероятным препятствием на пути выработки мер переходного правосудия в России стало отсутствие общественных сил, способных артикулировать и поддержать подобную повестку. Превалирующим среди представителей либеральной общественности, включая бывших диссидентов, было мнение о неуместности и опасности люстрации. Всерьез высказывались опасения о неизбежной в случае правового расчета с прошлым «охоты на ведьм». Среди активистов гражданского общества, включая руководство общества «Мемориал», доминировало представление о люстрации как о недемократическом акте мести, сравнимом с большевистскими чистками периода «красного» и «Большого террора».[82] Другой распространенный тезис состоял в бессмысленности принятия люстрационного законодательства в России в связи с якобы невозможностью отделить жертв от палачей в советском обществе.[83]

Убедительный ответ на тезис о всеобщей виновности дал в начале 1993 года руководитель питерской организации «Гражданский контроль» Борис Пустынцев. Приводя аргументы в пользу мер переходного правосудия, Пустынцев говорил о принципиальном различии между палачами и жертвами советского режима, о разной степени ответственности власти и общества: «Первое типичное возражение – в том, что с нами произошло, виноваты все. Опыт показывает, что сентенции типа „виноваты все“ действуют на общество крайне деморализующе. И сегодня мы пожинаем их плоды… Дело было совсем иначе. Существовала организация, которая в течение многих десятилетий занималась нравственным растлением народа, то есть культивировала доносительство, предательство, руками которой создавалась атмосфера повального страха, а конформизм являлся гражданской доблестью. И были растлеваемые, то есть жертвы. Да, совращенные становились соучастниками преступления, но это не лишает их изначального статуса жертв. А в палачи шли, в основном, добровольно. И это становилось профессией. И говорить о равной ответственности палачей и жертв, значит наводить тень на плетень. Несоизмерима вина профессионального „ловца душ“, опиравшегося на всю мощь огромного, тоталитарного государства и абсолютно беззащитного человека, которого он сломал, заставил предать жену, брата, друга. Да, все мы виноваты в том, что не протестовали каждый день, каждый час, даже участники сопротивления. Но это уже совершенно другой уровень вины. И подобные требования можно предъявлять только к самому себе. Говорить людям, что они разделяют ответственность с палачами, так как не выступали против режима, значит упрекать их за то, что они не шли на Голгофу. Это аморально».[84]

По мнению Пустынцева, необходимость принятия закона о люстрации в России была даже выше, чем в других странах, поскольку «страны Восточной Европы просто не успели подвергнуться столь глубокой моральной деградации, как Россия, где нужно восстанавливать азы нравственности, систему самых примитивных поведенческих табу, простейшие ориентиры для вступающих в жизнь. Нам крайне необходимо начать называть вещи своими именами на самом высоком уровне, на уровне закона. И закон о люстрации, может быть, первый шаг на этом пути».[85]

Несмотря на то, что сторонники идеи люстрации, подобные Борису Пустынцеву, в постсоветской России все же были, они находились в абсолютном меньшинстве. В начале 1993 года народный депутат и сопредседатель движения «Демократическая Россия» Галина Старовойтова внесла в Верховный совет проект федерального закона «О люстрации (о временном запрете на профессии для лиц, осуществлявших политику тоталитарного режима)», предусматривавший временный, на 5-10 лет, запрет на замещение руководящих должностей в исполнительной власти для бывших секретарей райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов КПСС, бывших работников республиканских и союзного ЦК, а также для «действовавших штатных сотрудников, включая резерв, и давших подписку о сотрудничестве с органами НКВД-МГБ-КГБ».[86] Однако, поддержки ни парламентариев, ни большинства коллег по демократическому движению данный законопроект не получил, как и доработанный вариант, повторно внесенный Старовойтовой на рассмотрение Государственной Думы в 1997 году.[87] 20 ноября 1998 года Галина Старовойтова была убита, и ее законопроект о люстрации так и остался единственным за всю историю существования российской Госдумы.

Что касается тех первоначальных шагов в направлении декоммунизации, которые были предприняты президентом Ельциным, то, как уже было отмечено, сразу после неудавшегося переворота ГКЧП в августе 1991 года был издан ряд указов, запрещающих коммунистическую партию и предписывающих передачу ее активов и имущества государству. Так, указ «О приостановлении деятельности Коммунистической Партии РСФСР» поручал МВД и Прокуратуре «провести расследование фактов антиконституционной деятельности органов Коммунистической партии РСФСР» и направить «соответствующие материалы на рассмотрение судебных органов».[88]А указ «Об имуществе КПСС и коммунистической партии РСФСР» объявлял государственной собственностью все имущество и денежные средства, принадлежащие КПСС и российской компартии.[89]

В другом указе 1991 года «О деятельности КПСС и КП РСФСР» президент возлагал на КПСС ответственность за «исторический тупик, в который загнаны народы Советского Союза, и тот развал, к которому мы пришли».[90] Согласно тексту указа, деятельность руководящих структур КПСС «носила явный антинародный, антиконституционный характер, была прямо связана с разжиганием среди народов страны религиозной, социальной и национальной розни, посягательством на основополагающие, признанные всем международным сообществом права и свободы человека и гражданина».[91] Указом предписывалось «прекратить на территории РСФСР деятельность КПСС, КП РСФСР, их организационные структуры распустить», а имущество компартии передать в собственность государства. В то же время указ настаивал на недопустимости попыток «шельмовать миллионы рядовых членов партии, не имевших отношения к произволу и насилиям, творившимся от их имени, вводить запреты на профессии…». Государственным органам исполнительной власти и органам прокуратуры было дано указание «исключить преследование граждан РСФСР за факт принадлежности к КПСС и КП РСФСР».[92]

Вскоре указы Ельцина о запрете компартии были оспорены партией-преемницей КПСС – Коммунистической партией Российской Федерации – в новом российском Конституционном суде. В постановлении № 9-П от 30 ноября 1992 года суд признал, что «руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов».[93] И, хотя Конституционным судом была признана законность запрета компартии на федеральном уровне, ее местные отделения могли быть восстановлены.

В августе 1991 года президентом были также изданы указы, призванные обеспечить передачу архивов партии и КГБ государству («О партийных архивах» и «Об архивах Комитета государственной безопасности СССР»).[94] Была создана специальная комиссия, которая должна была заниматься передачей документов КГБ СССР на государственное хранение. При этом председателем комиссии был назначен генерал-полковник, многие годы проработавший в Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского флота, историк Дмитрий Волкогонов – автор вышедшего в 1983 году пропагандисткого издания «Психологическая война: Подрывные действия империализма в области общественного сознания», в котором Андрей Сахаров и Александр Солженицын клеймились позором как «отщепенцы» и «злобные антисоветчики», а генерал Петр Григоренко назывался «предателем».[95] Комиссия проработала два года, но практически безрезультатно: по оценкам экспертов, даже те документы, которые были подготовлены к передаче в Госархив, остались на хранении в КГБ.[96]

Исследователь советских спецслужб Эми Найт осенью 1993 года констатировала, что «хотя КГБ перестал существовать в конце 1991 года, возникший на его месте новый аппарат госбезопасности, был сильно заинтересован в удержании своих архивов и сделал все возможное, чтобы предотвратить их передачу для последующего рассекречивания. Со своей стороны, Ельцин не предпринял никаких усилий, чтобы его указ был реализован».[97] По мнению Найт, российский президент полностью устранился от решения этого вопроса, «несмотря на его ключевое значение как для исторических исследований, так и для будущего демократических реформ в России».[98]

А вот какую оценку работе комиссии и ситуации с рассекречиванием архивов советских органов госбезопасности в начале 1990-х годов дал историк Никита Петров: «Разработка и тем более принятие решения о предании в той или иной форме гласности материалов „досье на граждан“ и, как следствие этого, открытие имен агентов госбезопасности были вне компетенции Комиссии по архивам КПСС и КГБ. Здесь могло быть принято только политическое решение на самом высшем уровне (Президентом или Верховным Советом). Однако, кроме жарких дискуссий в определенных политических кругах, никакой реальной законотворческой работы в этом направлении не велось. Тогда как близкие к спецслужбам консервативно настроенные депутаты спешно разрабатывали другой закон, который позволил бы по-прежнему держать подобные дела в секрете. И такой акт, получивший статус Закона „Об оперативно-розыскной деятельности“, был принят уже в апреле 1992 года. Новая, значительно более жесткая редакция этого закона была принята Государственной Думой 5 июля 1995 года. Согласно этому закону все сведения об агентурно-оперативной деятельности и имена лиц, сотрудничающих на тайной основе с органами, осуществляющими эту деятельность, были объявлены „государственной тайной“. Этот закон стал серьезным тормозом в дальнейшей работе Комиссии по архивам КПСС и КГБ по изучению возможности приема-передачи всего комплекса оперативно-учетных документов КГБ на государственное хранение и их научному изучению».[99]

В октябре 1991 года президент Ельцин также подписал принятый Верховным советом РСФСР закон «О реабилитации жертв политических репрессий», который признавал «многолетний террор и массовые преследования народа, осуществленные коммунистической властью».[100] Согласно статье 18 этого закона, «работники органов госбезопасности ВЧК, ГПУ–ОГПУ, УНКВД–НКВД, МГБ, прокуратуры, судьи, члены комиссий, „особых совещаний“, „двоек“, „троек“, работники других органов, осуществлявших судебные полномочия, судьи, участвовавшие в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях, несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства. Сведения о лицах, признанных в установленном порядке виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия, периодически публикуются органами печати».[101]

Несмотря на наличие в законе приведенного положения, оно никогда не применялось в действительности: никаких судебных разбирательств в отношении бывших советских функционеров и чекистов в постсоветской России не проводилось. Поэт Ростислав Евдокимов, арестованный в Ленинграде в июне 1982 года, приговоренный в апреле 1983 года Ленгорсудом к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и двум годам ссылки по статье 70 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» и освобожденный в 1987 году по амнистии, позднее довольно просто объяснял факт своего необращения в суд. Дело в том, что следователем по делу Евдокимова, как и практически по всем делам питерских диссидентов, выступал Виктор Черкесов, который с 1988 года к тому же являлся главой следственного отдела ленинградского Управления КГБ. А уже в новой России с 1992 по 1998 год Черкесов служил начальником Управления Министерства безопасности РФ (МБ, позже – ФСК, ФСБ) по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. В 1998 году Черкесов был назначен первым заместителем директора ФСБ РФ Владимира Путина (тоже бывшего сотрудника ленинградского УКГБ), а с мая 2000 года он являлся полномочным представителем президента в Северо-Западном федеральном округе. Затем, в 2003–2008 гг., Черкесов руководил Федеральной службой РФ по контролю за оборотом наркотиков, а в 2008–2010 гг. – Федеральным агентством по поставкам вооружения, военной, специальной техники и материальных средств. «Вы что, предлагаете всерьез, чтобы мы подали в суд на Черкесова?», – задавал в одном из интервью риторической вопрос Ростислав Евдокимов.[102]

Подобные государственные карьеры бывших чекистов и членов советской номенклатуры в новой России не являлись исключением. Так, судья на процессе Евдокимова Нелла Волженкина в течение 22 лет (до выхода на пенсию в 2004 году) занимала должность заместителя председателя Санкт-Петербургского городского суда по гражданским делам. А прокурор на процессе Евдокимова Валерий Большаков в постсоветский период работал первым заместителем прокурора Санкт-Петербурга, затем служил в аппарате питерского Законодательного собрания, а с 2000 по 2011 год являлся заместителем полпреда президента в Северо-Западном федеральном округе Виктора Черкесова.

Вскоре после распада СССР прежние члены коммунистической номенклатуры начали восстанавливать свое влияние и, располагая обширными связями и доступом к ресурсам, стали пользоваться привилегиями и извлекать максимальную выгоду уже в новых рыночных условиях. О «номенклатурном реванше» в начале 1993 года, в частности, много говорила и писала Галина Старовойтова.[103]

Что касается органов госбезопасности, то, хотя изначально и шла речь об их реформировании, очень скоро стало понятно, что преемники КГБ – Министерство безопасности (МБ, 1992-1993), Федеральная служба контрразведки (ФСК, 1993-1995) и Федеральная служба безопасности (ФСБ, с 1995 года) – все больше воспроизводят черты прежней структуры. Как констатировал уже в 1993 году Борис Пустынцев, «пережив после августа 1991 года период некоторой растерянности, ряд переименований и формальных преобразований, связанных в основном с распадом империи, а не с логическими последствиями своей неудавшейся роли в путче, политическая полиция сегодня воспрянула духом, рассчитывая снова стать одной из влиятельных сил в государстве».[104]

Хотя основное укрепление силовых структур в России произошло с приходом к власти в мае 2000 года бывшего офицера КГБ и директора ФСБ Владимира Путина, логика нереформированных спецслужб в России в принципе не менялась на протяжении всех 1990-х годов. В качестве примера стоит привести одну небольшую цитату из доклада ФСК, отразившего взгляд аналитиков спецслужбы на работу в России ряда иностранных фондов, в том числе Фонда Сороса. «Функционирование американских научных центров, направляемых американскими спецслужбами и Пентагоном, – писали авторы доклада, частично опубликованного 10 января 1995 года в „Независимой газете“, – лежит в области разведывательно-подрывной деятельности… Истинной целью деятельности фондов является содействие реализации внешнеполитического курса США, направленное на сдерживание России, как государства, потенциально способного составить конкуренцию единственной сверхдержаве».[105] Так что принятые в 2012–2015 годах репрессивные законы об «иностранных агентах», «нежелательных организациях» и государственной измене не только воспроизводили советскую законодательную практику, но и реализовывали представления о мире нереформированных постсоветских спецслужб.[106]

Как уже отмечалось, приход к власти Владимира Путина сопровождался резким притоком силовиков и военных на ключевые государственные посты.[107] С 2000-х годов практически все главные должности в администрации президента, правительстве, экономической сфере находятся под контролем выходцев из силовых структур. По некоторым оценкам, процент их присутствия на различных руководящих постах в государстве может достигать 80%.[108]

Продолжение статьи – в материале Разница подходов к расчету с коммунистическим прошлым