Мои годы / Воспоминания о жизни в Грозном

Родина, дом, улица, близкие люди. Для многих моих сверстников, по крайней мере за пределами нашей республики, это обычные слова. Но для меня, как и для тысяч моих сограждан, живущих в Чечне, они приобрели совершенно другой смысл. Я научился понимать глубину этих слов и ценить то родное, без чего нет тебя и нет твоего будущего. Научился с тревогой смотреть на часы, если задерживаются твои близкие. Смотреть с восхищением на своих родителей, соседей и просто на людей, живущих здесь, в Чечне, которые после всех ужасов войны и разрухи, страданий и потерь не разучились шутить, растить детей, верить в добро.

До войны у нас был маленький, но очень уютный дом. Все братья и сестры моего отца каждый вечер собирались у нас. Они садились за один стол, а во главе всегда сидела их мать (то есть моя бабушка по отцу), и рассказывали, что они видели за прошедший день. Эта традиция до сих пор соблюдается у нас, хотя война многое изменила в нашей жизни.

Семья наша большая. Дедушка со стороны отца, Усман, имел двенадцать детей: семь мальчиков и пять девочек. Мой отец был последним ребенком в этой большой семье. Троих детей (двух мальчиков и одну девочку) моя бабушка и дед похоронили в Кустанайской области Северного Казахстана. Там находилась в депортации наша семья. Они были сосланы туда вместе со всеми чеченцами и ингушами. Бабушка рассказывала нам, что дети ее умерли от голода. Еще бабушка говорила, что вместе с ними в ссылке находились люди других национальностей: русские, поляки, прибалтийцы, немцы.

Мне запомнился такой забавный рассказ моей бабушки из их ссыльной жизни. Их соседом справа был немец. Звали его Адам Боксбергер. Каждое утро, выходя на работу, соседи, мой дед и Адам, каждый по-своему, приветствовали друг друга. Адам Боксбергер, обращась к моему дедушке, с характерным немецким акцентом говорил: «Сдраствуй, пандит». А дед мой отвечал ему с таким же акцентом: «Сдраствуй, сдраствуй, пашист».

Однажды свидетелем этой сцены стал комендант села, который смотрел за всеми депортированными. Он страшно разозлился на них за то, что они себе позволяют такие шутки. Даже выхватил из кобуры пистолет, угрожая им расправой за такие разговоры. Но мой дед и Адам переглянулись и заулыбались. И каждый начал «оправдываться» перед комендантом. Немец говорил: «За што чеченца выслали?» И сам же отвечал: «За то, што он пандит». – «А тебя за что выслали?» – отвечал ему дед. «За то, что ты пашист». Коменданту нечего было возразить против таких аргументов, ведь каждый из них был депортирован именно с такими обвинениями: каждый немец – фашист, а каждый чеченец – бандит.

Комендант ушел, ругая их грязным матом, а дедушка и Адам еще долго смеялись над ним.

Они и после продолжали приветствовать друг друга также.

Я не мог понять смысла их разговора и спросил у бабушки, почему они так делали – оскорбляли друг друга на глазах у людей. Она мне объяснила, что таким образом они оба смеялись над тем лживым обвинением, которое на них было навешано официальной властью. Она также говорила нам, что все депортированные жили дружно, помогали друг другу.

В этих суровых и очень тяжелых условиях люди не теряли чувство юмора, в этом выражался их протест против деспотического режима.

После возвращения из Казахстана в 1960 году семья поселилась в селе Закан-Юрт-Ачхой-Мартановского района. Но, как рассказывал мне отец, в селе не было никакой работы. И после смерти деда в 1970 году мои родственники переехали жить в Грозный. Все мои дяди и тети, женившись и выйдя замуж, селились рядом с родительским домом. И перед началом первой войны в ноябре 1994 года они занимали в поселке Катаяма[1] почти два квартала по улице Дунайская и улице Нефтяная.

Начало первой войны мне запомнилось тем, как по ночам самолеты сбрасывали на город много светящихся «фонариков». Утром следующего дня мы собирали эти «фонарики» в огороде, на улице, во дворе и на полях. Некоторые висели, зацепившись на деревьях и проводах. Это были металлические цилиндры, подвешенные на маленьких оранжевых парашютах. Как нам объяснили позже, это было психологическое воздействие, чтобы вынудить население покинуть город[2].

В начале декабря бомбардировки и ракетные обстрелы участились, оставаться там было очень опасно, и отец отправил нас с мамой и младшим братиком в г. Шали[3] к маминой родне. После нам пришлось еще несколько раз переезжать в разные села, уходить от бомбардировок и артобстрелов. Пока в середине апреля 1995 года не вернулись в Грозный. Дом наш был не сильно разрушен, и к нашему возвращению отец его уже отремонтировал. Он все это время оставался дома с одним из моих дядей и некоторыми соседями.

Фасад жилого дома после артобстрела. Район 7-й школы. Грозный, 2004

Жизнь в «послевоенном» Грозном была такой, как и жизнь в других городах и селах Чечни: по ночам стреляли и где-то слышны были разрывы бомб и снарядов. Несмотря на все это, наши родственники вернулись домой, поскольку считали, что жить дома лучше, чем быть беженцами у чужих людей.

Период между двумя войнами был насыщен разными событиями, которые оставили много глубоких впечатлений в памяти.

В нашем доме бывало много гостей. Они приезжали из других городов России, а также из других стран. Это были журналисты и политики, ученые и религиозные деятели. Просто хорошие люди.

Особенно запомнился Виктор Попков[4]. Он приехал к нам в первый раз один. Мои родители не знали его раньше. Кто-то из знакомых дал ему наш адрес. Мы очень удивились, когда постучались в дверь и появился очень большой человек с длинной белой бородой, с длинными белыми волосами. Он очень был похож на былинного старца из русских народных сказок. Как летописец, только что сошедший с обложки памятника древнерусской письменности «Слово о полку Игореве».

Он вошел, поздоровался с нами и при этом слегка поклонился то ли дому, то ли хозяевам. Из его рассказов мы узнали много интересного о его жизни. Узнали, что он священник, делает людям добро. Пытается установить мир в Чечне. Призывает всех воюющих людей к миру.

Однажды рано утром, когда солнце только начало подниматься, я увидел его, он стоял рядом с забором. В руках он держал маленькую книжку. Лицо его было обращено в сторону восходящего солнца. Он читал что-то в этой книжке, крестился и совершал поклоны. Мне стало очень интересно, и я его спросил, что он делает. Он сказал, что в его руках молитвенник и он совершает молитву. Я сам мусульманин и каждый день совершаю пять молитв. У меня тоже есть свой молитвенник, по которому читаю разные дуа (молитвы), обращенные к Аллаху. Виктор рассказывал нам о своей семье. По вечерам мы с младшим братом с интересом слушали его беседы с нашими родителями. Это был очень интересный и добрый человек. Я никогда не слышал, чтобы он кого-нибудь ругал. Он вообще говорил очень тихо. И на его лице всегда была мягкая улыбка.

В очередной раз он приехал к нам с большой группой своих друзей на выборы президента Чечни зимой 1997 года[5]. Они приехали, чтобы посмотреть, насколько правильно будут проходить выборы, чтобы не было нарушения законов. После этого он еще несколько раз приезжал к нам.

Когда началась вторая война, в 1999 году, Виктор приехал к нам в Назрань и сказал, что он хочет оказывать помощь чеченским детям, живущим в горных аулах. В горах у нас люди живут бедно. И не все дети могут ходить в школу, потому что им не хватает одежды и обуви. Поэтому Виктор решил оказать им помощь. Привозил из Москвы одежду, обувь, учебники и раздавал их детям в селах Ножай-Юртовского, Веденского и Шалинского районов. Он рассказывал, как дети радуются каждому его приезду, потому что он привозит им подарки.

В последний свой приезд он позвонил нашей маме из Хасавюрта и сказал, что он купил медицинский уазик и везет полную машину лекарств для сельских больниц. Сказал, что ему нужно два дня, чтобы их раздать по больницам, и он постарается быть у нас к вечеру третьего дня. На второй день из телевизионных новостей мы узнали, что машина Виктора была обстреляна недалеко от блокпоста у селения Алхан-Кала. Виктор и сопровождавшая его врач были тяжело ранены. Его перевезли в Москву, где он скончался, не приходя в сознание.

Виктор погиб от рук бандитов, какой бы национальности они ни были и на каком бы языке ни говорили. Он был маленьким лучом надежды для истерзанного войной чеченского народа. Его знали в самых отдаленных уголках нашей республики. Пешком, с котомкой за спиной, он добирался в самые труднодоступные горные аулы. Одетый в старые вещи, с лицом очень набожного человека, далекий от мирской суеты, он шел к людям. Не знаю, из чего должны быть сделаны те, кто поднял на него руку. Все, кто знал этого человека в Чечне, не могут до сих пор вспоминать о нем без глубокой скорби.

28 февраля 1996 года у нас родилась сестренка Дания, Даня. Почти в это же самое время в город вошли боевики[6]. Моему отцу и всей нашей родне пришлось приложить немало усилий, подвергая себя смертельному риску, чтобы привезти домой прооперированную маму с новорожденной.

В августе 1996 года Грозный второй раз за год был взят боевиками[7]. Бои в городе вспыхнули с новой силой. Оставаться там становилось все опаснее. Снаряды и мины летели отовсюду. Во время очередного затишья мама пошла вместе с малышкой в наш дом собирать необходимые ей на дорогу вещи. Положив Данию на диван, она начала собирать вещи. Не успела она открыть дверь шкафа, как раздался глухой стук и пылью заполнилась вся комната. Снаряд залетел со стороны аэропорта «Северный», пробил диван и застрял в перегородке. Дания не успела даже испугаться, ей ведь было тогда всего лишь пять месяцев. Мама схватила малышку и выбежала с криком на улицу. Снаряд по какой-то неизвестной причине, к нашему всеобщему счастью, не разорвался. Так, видимо, было угодно Всевышнему – не обрывать нашей сестренке жизнь, которая только-только успела начаться.

Выходить из Грозного было тяжело. Трое суток мы провели на блокпосту у Ташкалы. Транспорт не пропускали. Идти с маленькими детьми на руках и с немощной бабушкой родители не решались. Ведь, чтобы выйти из города, нам предстояло преодолеть 15 километров пути. На четвертый день мы все же решились на пеший поход[8].

Бабушку мы отправили на машине с дядей, который вызвался прорваться через поле к Терскому хребту и дальше под покровом утреннего тумана, пока не могли летать вертолеты, вдоль хребта пробраться в сторону поселка Горагорск, что в 60 километрах от Грозного.

На всем пути до села Побединское Даню родители поочередно несли на руках. А мы с моим братом и с многочисленными двоюродными братьями и сестрами со школьными ранцами за спиной, в которых, кроме книг, было еще немного еды и кое-какие игрушки, шли пешком по асфальту вместе со старшими.

Людей было так много, и почти все шли в одном направлении. Редко можно было увидеть идущих нам навстречу, в сторону города. Это были люди, которые искали своих родных. В надежде встретить кого-нибудь из своих они шли навстречу людскому потоку и очень внимательно вглядывались в лица прохожих.

Рядом с нами шел пожилой мужчина. Он нес на себе старушку, которая была подвязана к нему большим платком через его плечо и за шею. Время от времени он останавливался, как и мы, на отдых и осторожно садился – так, что они одновременно оказывались на земле, сидящими друг за другом. Видимо, это была его мать или старшая сестра. А может быть, чужая женщина.

А однажды мы поравнялись с мужчинами, которые несли на носилках седовласого старика. Один из них был средних лет, а другой совсем юноша. Как потом выяснилось, это были сын и внук старика. Внук был лет 15–16, и звали его Увайс. Они, улыбаясь, рассказывали рядом идущим, как долго дед их уговаривал оставить его дома. Сын мигнул нам и с ухмылкой сказал, обращаясь к деду: «Вот если бы ты женился на соседке Байсет, когда мы тебя просили об этом, то тогда бы мы смело тебя ей доверили». А дед им отвечал с сарказмом: «Ну и тащили бы вы сейчас двоих. Радуйтесь, что несете одного». Все вокруг громко рассмеялись. И, желая поддержать меня с братиком, обращаясь уже к нам, добавил: «Вот видите, какие сильные парни идут сами, а деда тащат на чужом горбу».

В толпе было очень много пожилых людей, которые не могли идти сами. Их несли на носилках, на каких-то каталках, наспех сколоченных из старых велосипедных колесиков и досок. В пути следования мы наблюдали еще одну очень интересную картину. На блокпостах и в расположениях своих частей находились российские военные, а между блокпостами свободно перемещались боевики. Они были на расстоянии видимости и разглядывали друг друга в бинокли и оптические прицелы. Но при этом не стреляли. Это нам очень нравилось.

К вечеру, когда солнце уже садилось, мы добрались до села Побединское. К концу августа 1996 года военные действия в республике прекратились, и наша семья смогла вернуться домой. Пока наш дом восстанавливался, мы жили у бабушки. До начала зимних холодов мы успели въехать в свой дом, хотя многое оставалось не сделанным, но главное – была крыша над головой, и в доме было тепло.

Вскоре наступил 1997 год. Дания наша уже бегала. В республике произошли грандиозные события – состоялись выборы президента и парламента Чечни. Жизнь наша понемножку начала налаживаться. В нашей семье появился четвертый ребенок. Это был наш братик Булат.

Однако всем нашим надеждам на мирную жизнь не суждено было сбыться. Наступила осень 1999 года. Военная осень, которая затянулась на долгие годы скитаний по чужим квартирам и дворам.

Пережить пришлось многое. От ситуации, когда в сентябре 1999 года я попал под ракетный обстрел, до случая, когда в декабре 2003 года мы вместе с моими одноклассниками очутились в гуще боя между боевиками и федералами в центре Грозного.

В первом случае мы не ожидали, что самолеты начнут бомбить Грозный без предупреждения всем жителям покинуть город. И мы с моим двоюродным братом пошли встретить коров с отгона на окраине нашего поселка Катаяма. Неожиданно над поляной появились самолеты. Они пролетели так низко и так быстро, что практически мы не слышали шума моторов. Выпущенные ракеты стремительно приближались. Мы их заметили, когда они появились над поселком Карпинский Курган. Нам показалось, что ракеты нацелены прямо на нас. Я только успел крикнуть Зелику: «Ложись!» И в этот момент две ракеты со страшным ревом пронеслись над нашими головами и, ударившись о землю, взорвались где-то в метрах 40–45 от нас.

Я услышал очень непривычный для слуха скрежет разрывающегося металла. Мне показалось, что этот скрежет заглушил все остальные шумы: от взрыва ракеты, от рева низко летящего самолета. И этот скрежет очень долго оставался в моей голове. Его нельзя было спутать ни с какими другими шумами.

От разрыва ракеты земля содрогнулась с такой силой, что на какое-то время мне показалось, что она уходит из под меня и я проваливаюсь куда-то в бездну. И в этот миг на меня обрушилось такое количество камней, земляных комьев вперемешку с грязью, что от ударов по спине, рукам и ногам, которыми я обхватил голову, защищаясь инстинктивно, на мгновенье потерял сознание. Когда я пришел в себя и попытался подняться, то не смог. На мне было такое количество грунта, что пришлось по отдельности освобождать руки и ноги, а затем только стряхнуть с себя этот грунт, упершись руками и ногами о землю. Только когда я освободился, я почувствовал, насколько горячей была эта грязевая смесь. Долго после этого на моем теле оставались следы ссадин и ожогов, которые к тому же очень неприятно пахли пороховой гарью.

На следующий день отец нас быстро собрал и вывез в Ингушетию к нашим знакомым. Туда же приехали некоторые наши родственники и знакомые, поскольку только Ингушетия оставалась доступной в то время для наших беженцев.

Второй случай, о котором я говорил выше, произошел со мной после нашего возвращения домой.

14 декабря 2003 года я и еще несколько учеников из нашей школы вместе с учителями поехали на олимпиаду по математике, которая проходила в школе № 41. Школа это находится в центре Грозного. После окончания олимпиады мы решили сфотографироваться на память у фонтана в сквере, неподалеку от центрального рынка.

Время было послеобеденное, и в сквере было много прогуливающихся с детьми людей, поскольку это единственное в нашем городе место, куда можно прийти отдохнуть после работы или учебы[9].

Когда мы встали вместе, чтобы сфотографироваться, откуда-то появились бегущие друг за другом люди, и они вели беспорядочную стрельбу. Поначалу мне показалось, что они стреляют в прохожих. Ну, потом я понял, что это было преследование одной из групп боевиков. Оказавшийся рядом с нами один из боевиков был повален на землю преследователями. В этот момент мы увидели в руках боевика гранату, которую у него пытались отобрать. Раздался взрыв, и клубы пыли и дыма накрыли как их самих, так и нас, их окружавших. При этом беспорядочная стрельба продолжалась, и разглядеть, кто в кого стреляет, по-прежнему было невозможно. Мы по привычке легли на землю. После этого раздалось еще несколько взрывов гранат. Женщины и дети пытались вырваться из людской толпы. Воспользовавшись небольшой паузой в перестрелке, я вскочил и побежал в сторону школы № 41, откуда мы пришли в сквер. Рядом со мной бежали какие-то женщины, а чуть позади меня – несколько молодых людей. Стрельба на площади, меж тем, возобновилась с новой силой.

Одна из женщин, бежавшая рядом со мной, споткнулась обо что-то и упала. Я остановился, чтобы помочь ей. Оглянувшись назад, я увидел, как по нам прицельно стреляют несколько человек из сквера, а бежавшие позади меня молодые люди отстреливаются из пистолетов. Мы помогли ей приподняться на ноги, забежали за торговый киоск и, не останавливаясь, помчались дальше во двор школы № 41. Спустя минут сорок, когда стрельба уже стихла, мы потихоньку выбрались из разных дворов и переулков и вернулись домой. Слава Богу, никого из наших ребят и учителей ни пуля, ни осколок не задели. Правда, все мы были грязные, как будто нас протащили через дымоходную трубу, но очень счастливые и благодарные Всевышнему, что и на этот раз он нас уберег.

Оказывается, для большого счастья нужно не очень много: всего лишь сознавать, что ты еще живешь.