Лариса Аюбова. История для моих детей

История для моих детей

Лариса Аюбова (г. Грозный) 

Вот я и начинаю свою историю. Историю, которая вряд ли будет веселенькой. Хотя есть в ней и несколько уцелевших моментов, которые проблескивают среди руин моей основной жизни.

Когда сказали, что хорошо бы написать историю жизни, я поймала себя на мысли, что мне не очень-то хочется это делать. Ведь придется заново окунаться в это озеро слез и крови или, можно даже сказать, болото, которое начинает засасывать, как только ты в него войдешь, и стоит больших усилий выйти оттуда сухим и беззаботным. К тому же мы, дети Чечни, стараемся оставлять все самое плохое позади: иначе жить будет просто невозможно.

У нас в Чечне обычно, если хотят рассказать о каком-то событии, ориентируются по войнам, говорят: “А вот после первой войны…” или “до второй войны…” Так вот, до первой войны я, Аюбова Лариса Айндиевна, проживала в городе Грозном. Жила я, правда, тут недолго, всего два года, так что я почти не помню Грозный неразрушенным. До этого я жила в городе Череповце Вологодской области. Мрачное место – по крайней мере, таковым оно навсегда осталось в моей памяти. Мы приехали в Череповец, когда мне было три года. Родители только закончили институт (учились они в городе Коломне, на филологическом факультете). Вернувшись оттуда, устроиться в Грозном они не смогли, а жить в селе не захотели.

В Череповце училась моя тетя, она предложила родителям приехать, и мы поехали туда. Казалось, что время тянется долго, я постоянно скучала, единственные счастливые моменты — это когда мы приезжали на Родину. Почему мне так не нравилось в Череповце? В школе слишком сильно сказывалось то, что я была приезжей. Моя фамилия слишком сильно выделялась на фоне “Петровых”, “Сидоровых”. Новый учитель обязательно должен был как-то ошибиться и смешно назвать мою фамилию, и, конечно, все должны были рассмеяться. И вообще – девочка непонятно какой национальности: то ли “цыганка”, то ли “чукча”. Таков был мой статус. Из-за этого я была очень скованной. “Тихоня” – именно так меня прозвали одноклассники.

В Череповце мы прожили около одиннадцати лет. Затем мы вернулись на Родину! То было одно из ярчайших событий моего детства! Здесь мне очень понравилось, первое мое впечатление от Грозного было: наш город, наши люди. Но недолго пришлось радоваться возвращению.

Я не побоюсь сказать, что лучшие годы в моей жизни просто-напросто вычеркнуты. И никто никогда не возместит это ни мне, ни моим ровесникам.

Ноябрь 1994 года – страшное время, надолго оставшееся в моей памяти[1]. В мою республику, в мой родной край пришло самое страшное, что есть на нашей планете, самое страшное, что показывали в фильмах и рассказывали в книгах, то, что, казалось, никак не может произойти ни со мной, ни там, где я живу. Но все-таки это пришло, и никто не смог помешать.

Нас привезли в Ачхой-Мартан[2], в родное селение моей матери. Если до сих пор мы были здесь гостями, то теперь стали беженцами. Да, если учитывать то, сколько мне приходилось находиться в этом состоянии, то можно сказать, что я – пожизненная беженка, скоро, наверное, привыкну к кочевому образу жизни и буду жить, как цыгане. Но все же, надеюсь, что ничего больше не произойдет, хотя надежды на мирную жизнь так часто рушились, что мы никогда не говорим о своем будущем с уверенностью.

Из Ачхоя нам пришлось ехать в Махкеты[3], в этом селе я родилась. Прежде я редко бывала здесь, но теперь познакомилась поближе с этим местом при “приятных обстоятельствах”.

Я в основном сидела за книгами. Мне очень нравилось читать приключенческие романы, а больше всего я любила книги Генри Райдера Хаггарда “Дочь Монтесумы”, “Дети тумана”. Хотя бы с этими героями я могла попутешествовать! Да, время было военное, но мы старались не замечать всего, что происходит вокруг. Жить хотелось несмотря ни на что! Так иногда хотелось посмеяться! Часто взрослые осуждают нас за то, что нам иногда бывает весело. Это так обидно, кажется – почему они не могут нас понять, ведь так мало радости пришлось на наше время, а мы устали от вечной скорби и страданий!

В Махкетах спокойная обстановка тоже была недолго. Ночью начали бомбить с самолетов[4]. Бомбили очень близко, и у нас, конечно, как всегда, первая реакция – в подвал. Наш подвал был слишком холодным – ведь люди их строят для хранения консервированных продуктов, а не для сохранения людей. Соседский подвал был более надежен, и мы побежали туда. Я хорошо помню этот момент. Ночь была очень темной, мы бежали наугад и несколько раз падали, соседи вроде бы жили недалеко, а путь показался таким длинным.

Мне кажется, что труднее всего приходилось мужчинам. Они должны были сохранять спокойствие, так как им не подобает панически бежать. Успокаивать других, когда сам находишься в таком же положении, – это очень трудно.

Бомбили не переставая. Около 30 человек сидели в одном подвале, хуже всего было слышать крики женщин и детей. Читались все молитвы, какие только предусматривал ислам. “Читайте молитву!” – только и было слышно в этом помещении.

Прекращать бомбежку, по-видимому, не собирались. Как мы потом поняли, бомбили они курорт.

Я не знаю, что им сделала база отдыха, может, она им напоминала базу боевиков, которых здесь и близко не было[5]. Потом уже начали наносить удары и по селу. И взрослые решили, что надо незамедлительно выезжать. Только забрезжил рассвет, мы собрали вещи, уложили на дядин КамАЗ. С нами было очень много родственников, и мы всей толпой забрались в кузов автомобиля. Как мне все это было невыносимо – одетые во что попало люди с испуганными лицами, всю дорогу приходилось терпеть плач детей. Нас было так много, что мне показалось на минуту, что я задохнусь.

Чтобы попасть в Надтеречный район[6], в который мы направлялись, нам сначала надо было проехать Республику Дагестан, в результате это продлилось целые сутки. Ехать напрямую было опасно, и мы ехали по каким-то ужасным дорогам. В один момент показалось, что машина как будто переворачивается, но мы так и не поняли, что это было. Впереди ехал автобус, на нем была наша тетя, она наблюдала за нашим КамАЗом из окна. На минуту она увидела, как наша машина накренилась над пропастью и чуть не перевернулась. В эту минуту у нее чуть не разорвалось сердце, а мы даже и не поняли, что с нами происходило.

Мы прожили в станице Калиновской около месяца, в Грозном вроде бы все налаживалось… и наступило время возвращаться. Мы приехали на электричке[7]. Когда мы вышли с вокзала, было такое ощущение, как будто мы в какой-то незнакомой местности. Эти высокие обгоревшие дома были как привидения. Странно было видеть все эти развалины, но и к этому я привыкла (какого бы труда мне это ни стоило) так же, как и к взрывам. Мне кажется, что какой бы силы ни был взрыв, я его теперь не испугаюсь. Как говорится, человек ко всему привыкает.

К счастью, квартира наша уцелела, хотя и сюда попал снаряд и одна комната обгорела. Но мы привыкли ценить то, что есть, и не сильно огорчились. Школу нашу тоже, к счастью, не сильно разрушили.

Я уже должна была пойти в 9-й класс. До войны мы так ленились делать уроки и иногда не хотели идти в школу, но сейчас было совсем не так, мы с огромным желанием приступили к учебе и стали намного дружней. Эта война нас только сплотила.

Этим же летом мы поехали в Нальчик на отдых, после всего пережитого все здесь для нас казалось просто сказкой. Мы лазили по горам, устраивали пикники возле речки, ездили по городу, а ведь те же самые горы и реки есть и у нас. Да, но теперь мы уже вряд ли прогуляемся там: наши леса и горы “плодовиты” всеми видами мин и снарядов. Когда смотришь иной раз на такие города, думаешь о том, каким был наш город. Если бы войны не было, я себе даже не представляю, как бы он сейчас расцвел.

Через два года наступило время поступать, а я не знала, какую профессию я выберу. В голове моей было одно: модели одежды, всякие наброски, которые я делала в альбом. Я с детства увлекалась этим, я шила одежду для своих кукол, и мои фасоны всегда нравились окружающим.

Однажды моя бабушка назвала меня “маленьким художником-модельером”, это название надолго засело в моей голове. Но это, как говорила моя мама, было несерьезно, всего лишь детские фантазии. К сожалению, в Грозном не было того факультета, на который я хотела пойти, а о том, чтобы уехать, не могло быть и речи. И уехать мне запрещали именно мои родители, – которые сами проучились в России.

Моя тетя в то время жила в Москве. Зная мои способности, она специально приехала для того, чтобы уговорить родителей отпустить меня в Москву, к ней, чтобы я могла поступить в институт легкой промышленности. Но они меня так и не отпустили. Мама специально напоминала мне о том, что у меня проблемы с химией, а там обязательно нужно ее знать. Да, что поделаешь, это моя “ахиллесова пята”. Хотя, думаю, что, если бы они отпустили меня, мое желание, мое рвение помогли бы мне в учебе.

На самом-то деле просто мама хотела, чтобы я стала врачом. Папа считал, что идти на медицинский против желания – это преступление, и хотел, чтобы я пошла на юридический. Он так хотел видеть свою дочь юристом – адвокатом или нотариусом.

Закончился наш выпускной, прошел он, как назло, плохо. Под окнами был шариатский суд[8], и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа, фасон получился на славу. Через два дня после нашего так называемого “вечера” я встретила знакомую девчонку, она училась на иностранном факультете, изучала английский. От нее я услышала, что у нас в университете изучают французский. Раньше я как-то не задумывалась об этом. Французский мне нравится, нравится, потому что он для меня язык моды, того, что мне так интересно.

Вот так я и стала учиться в университете на факультете иностранных языков.

Здесь мне сразу же понравилось, все студенты были такие дружные и общительные. Изучать французский оказалось очень интересно. У нас были хорошие преподаватели. Но разве могло все идти так хорошо, разве могли мы обойтись без войны? Я не могла поверить в то, что она опять началась.

1999-й год, повторение сценария[9], но уже с большей силой. Даже когда начали бомбить город[10], я еще на что-то надеялась. Мы, наверное, мало навидались за прошлую войну. Если первую еще можно было как-то переносить, то эту войну выносить было просто невозможно. А может быть, потому, что я стала взрослей и лучше осознавала все, что происходило, или же эта война была более жестокой, чем первая. Трагедия, нескончаемая трагедия. Я уезжала в Ингушетию[11], а сердце, душа, часть меня оставались в Грозном. Оставались, потому что многие оставались там, зная это, невозможно было пребывать в спокойствии. Бедные пацаны! Да разве они не хотели жить, да разве нужно было им все это?! Они просто любили свой город, для них не было ничего, кроме него, и они остались защищать его. Со смертью каждого для меня, казалось, рушился мир, что-то обрывалось внутри. Смотреть телевизор я не могла, видеть все, что они показывают в “новостях”, было выше моих сил. Выходить на прогулку я тоже не могла, не могла видеть, как люди беззаботно прохаживаются по городу, радуются жизни.

Может быть, это нехорошо, но куда бы я ни поехала, у меня всегда одна мысль: “чем мы хуже них?”, “за что нам это?”.

В малгобекском[12] парке собирались наши дети, для них – качели, карусели, все это было таким новшеством. Когда я смотрю на них, то думаю, что у нас хотя бы было детство, у них-то и этого нет. Все мы – “дети войны”.

Через несколько месяцев мы приехали в Ачхой-Мартан в надежде на то, что здесь будет не так опасно. Дедушка переживал из-за того, что мы вернулись. В одну ночь, когда начали бомбить[13], он так боялся, что с нами что-то случится, что не выдержал этого. Утром, после бомбежки, он слег, хотя был совершенно здоровым человеком, он пролежал целый день, вечером ему стало плохо, а ночью он умер, умер прямо у нас на глазах. Мне казалось, что я и все вокруг сошли с ума. Человек умирал, а идти было некуда, помощи искать было негде. Смерть, оказывается, наступает так легко, и ничто не может помешать ей. За эту ночь я, наверное, повзрослела сразу на несколько лет. Казалось, что все чувства просто выжаты из меня. Хотелось только умереть. Если раньше не верилось, что кто-то из тех, кто остался в Грозном, может умереть, то сейчас это так не казалось.

Надежды были очень хрупкими. Однажды у меня разболелась голова, чем сильнее она болела, тем больше мне хотелось забыться. И тут на минуту я подумала о том, как хорошо наркоманам! Да, я позавидовала наркоманам. Это был момент отчаяния, до которого нас нередко доводят. Что нам делать? Таить ненависть? Или же быть бессердечными лицемерами? Тогда я поняла всех наших
парней, которые сидели на игле, а их становилось все больше и больше с каждым днем. Им оставалось или идти на войну, или же стать ничтожествами и наркоманами.

Но из Назрани приехал мой дядя, он решил увезти меня с собой. Видимо, он понял мое состояние и решил немного развеять меня.

Здесь мне было не лучше, спокойствие и беззаботность окружающих только напоминали мне о наших прошлых днях. Единственные приятные моменты были, когда я встречала знакомых. Мы вспоминали прошлое, о тех, кто остался в Грозном, старались не говорить, не хотелось нагнетать обстановку, которая и без этого была напряженной.

Однажды мы ехали в автобусе в Малгобек. При выезде из Назрани была одна аллея, которая напоминала мне ту аллею, что была неподалеку от нашего дома в Грозном (и мне нравилось здесь проезжать). Тут заиграла песня группы “ДДТ” “Осень”. “Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами” – так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не подозревая, как глубоко ранил душу. И вряд ли эта рана заживет – ведь она такая глубокая.

Летом завершились военные действия. Был 2000-й год. Мы вернулись в Грозный. Я была счастлива, когда возвращалась сюда, ведь, чем больше наш город разрушают, тем больше мы его любим. Пусть здесь нет условий для жизни, мы это переживем; пусть он весь покроется пылью, мы готовы глотать ее; нам сладок, как говорится, и “дым Отечества”.

Я возвращалась, а в голове звучала песня Тимура Муцураева[14], которого мы так любим: “Я смотрю на город свой среди глухих руин, а когда-то парки и аллеи здесь цвели, по аллеям прогуляться выходили мы”, “город Грозный – город грез и несбывшейся мечты”. Почему я употребляю здесь слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке. Тимур учился со мной в одной школе, мы с ним гуляли по одним аллеям, и кто еще, если не он, знает о том, что бывает в моей душе, когда я вижу свой город! Грозный был мертвым.

Тем же летом я пошла на перекличку в университет, мы принялись за уборку. Приятно было вернуться в свой университет, нас было мало, и не верилось в то, что люди будут возвращаться.

На обратном пути из университета я встретила одного из своих друзей, у него умер брат, и нужно было выразить свои соболезнования. Я хорошо знала его брата, о его смерти я узнала еще в Ингушетии (это был немалый удар). Я подошла к нему и только заговорила, как на глазах выступили слезы, и я не смогла ничего сказать. И тут я заметила, что с ним произошло то же самое, но он не мог плакать – ведь это не подобает чеченцам, и что ему пришлось вынести, чтобы не подать виду! Но долго сдерживаться он бы не смог, и я поняла, что мне надо поскорее уйти. У него был жизнерадостный брат, он уходил на войну, как в какое-то загадочное путешествие, ему не было и восемнадцати.

Сильным было мое удивление, когда я пошла в университет в сентябре. Он был переполнен. Учеба пошла, но из нашей группы никто не вернулся. Моя подруга уехала навсегда за границу, я была одна-одинешенька, но Аллах все-таки любит меня, и он послал мне хороших людей. Я случайно познакомилась с девчонкой из немецкой группы – Асей. Мы с ней очень сильно сдружились и сразу поняли, что дружба наша надолго и она будет прочной. Ася не только надежный человек, у нее сильный характер, и эта сила передается от нее. Позже я познакомилась еще с двумя Миланами. Меня окружили верные подруги. Дружба – она все-таки важная вещь. Если у тебя хорошие друзья, то жить тебе немного легче.

Учеба шла, но очень тяжело, занятий часто не было из-за взрывов и постоянных зачисток. Чего мы только не перенесли за это время! Почти каждый день кого-то убивали, и нередко среди них оказывались знакомые. Милана – одна из моих подруг – встречалась с парнем. У них были серьезные отношения. Он был веселым, жизнерадостным человеком. Невозможно было себе представить свою компанию без него. Казбек иногда становился посередине студенческого кафе и громко говорил в шутку: “Я здесь все купил”. Это было утром. Зашел брат и просто произнес: “Казбека убили”. Я стояла в этот момент спиной и не могла двинуться хотя бы для того, чтобы обернуться. Мне казалось, лучше бы я оглохла в тот момент, чем слышать эти слова. Но нет – и это, и еще много “приятного” я должна была услышать своими ушами.

Находиться в университете было невыносимо. Все напоминало о Казбеке. Когда входишь в наше кафе, то сразу же в глаза бросаются огромные черные буквы: “Казбек, ты здесь все купил”.

Огромными черными буквами (о наших братьях) мы оставили не только на стенах, но и в наших душах вечную память, нестирающуюся печать.

Мы, вайнахи, – сильный народ, что бы с нами ни делали, наш дух не сломить. И мы верим, что наша Чечня возродится из пепла.