20 декабря 2009
Морис Хальбвакс. Социальные рамки памяти
М. Хальбвакс. Социальные рамки памяти / Пер. с фр. и вступительная статья С.Н. Зенкина – М.: Новое издательство, 2007. 348 с.
Книга Мориса Хальбвакса была написана в 1925 году, но настоящую актуальность она и взгляды её автора, изложенные здесь и в ряде других работ, получили в 80-е гг. Считается, что именно Хальбваксу удалось переместить фокус интересов историков с объекта «прошлое» на «память» и «коллективную память» – при этом подразумевается, что о минувшем по определению нам ничего не известно, и учёные могут лишь более-менее успешно приближаться к постижению этого феномена, тогда как «память» открывает дорогу исследованиям о том, как в человеческом и социальном сознании о прошлом устроены представления. Работы Хальбвакса имели долгий путь к российскому читателю. Ещё несколько лет назад о его творчестве судили, в основном, по пересказам концепций другими авторами, а также по небольшому отрывку из его поздней работы «Коллективная память», переведённому и опубликованному в одном из номеров «Неприкосновенного запаса» за 2005 г. В конце 2007 г. «Новое издательство» подготовило публикацию одной из наиболее важных в творчестве этого автора книг, которую мы предлагаем вниманию нашего читателя.
Контекст работы
Морис Хальбвакс был учеником философа-интуитивиста Анри Бергсона, с одной стороны, и основателя французской социологической школы, одного из ярчайших представителей позитивизма Эмиля Дюркгейма – с другой. Кроме того, он был близок с Л. Февром и М. Блоком и входил в первую редакцию «Анналов», представляя в этом междисциплинарном издании социологию. Видимо, не в последнюю очередь радикальная разница между школами, у представителей которых учился Хальбвакс, позволила создать ему междисциалинарный труд – «Социальные рамки памяти», ставший одной из важнейших работ в теории коллективной памяти ХХ в. Автор этой книги был хорошо осведомлён о достижениях современной науки в наблюдении за индивидуальными переживаниями человека, равно как и владел разрабатывающимися в то время методиками социального анализа, учитывающего обусловленность интимной жизни индивидуума общественными явлениями. Работа Хальбвакса, как замечает во вступительной статье к русскому изданию её переводчик С.Н. Зенкин, написана в русле магистральной линии французской социологии, от «Самоубийства» Дюркгейма до «Мифологик» Барта: «то, что принято считать индивидуальным, на самом деле социально, входит в сферу гражданской ответственности, может и даже, пожалуй, должно регулироваться методами социальной инженерии и преобразовательной практики»[1]. Более того, особое значение этот труд получил в дальнейшем не столько даже в социологии, сколько за её пределами – в современной теории культуры и истории исторического знания.
Итак, основная идея работы заключается в том, что память индивидов и групп социально детерминирована, именно для анализа этой общественной составляющей автор использует понятие «рамки».
«Чаще всего я вспоминаю о чём-то потому, что к этому побуждают меня другие, что их память помогает моей памяти, а моя память опирается на их память. <…> В таком смысле получается, что существует коллективная память и индивидуальные рамки памяти, и наше индивидуальное мышление способно к воспоминанию постольку, поскольку оно заключено в этих рамках и участвует в этой памяти»[2].
Несмотря на то, что строгая социологическая традиция «побеждает» в книге Хальбвакса интуитивистскую, личное знакомство автора с Анри Бергсоном и зарождающейся психологической школой оказало влияние на логику построения исследования, да и на выбор самого объекта – памяти, а значительная часть материала, приводимого Хальбваксом, скорее позаимствована им у психологов или из наблюдений за личным опытом, нежели имеет социально-эмпирический характер.
Структура книги
«Социальные рамки» памяти имеют следующую логику. В самом начале Хальбвакс обращается к «чистому опыту», рассматривая индивида в случае его изоляции от общества – в момент сновидения. Если в реальности «мы уточняем свои ощущения, руководствуясь чужими», то во сне человек лишён подобной возможности. В отличие от Фрейда или Бергсона, согласно которым во сне человек способен вызвать подробные образы прошлого, Хальбвакс говорит о том, что видения не осознаются спящим как уже свершившиеся, что во сне они переживаются как настоящие и часто переплетаются с вымыслом или следуют за игрой свободных ассоциаций: «Сновидение зиждется только на самом себе, тогда как наши воспоминания опираются на воспоминания остальных людей и общие рамки памяти нашего общества» (72).
Анализируя отличие и сходство воспоминаний от сновидений, Хальбвакс делает наблюдение над одним важным механизмом памяти, а именно: воспоминания всегда являются реконструкцией.
«… наше сознание словно не может обращать внимание на прошлое, не деформируя его; поднимаясь на поверхность, наше воспоминание словно преобразуется, меняет облик, портится под действием интеллектуального света» (56).
Эта мысль противоречила теории о возможности непрерывного сохранения воспоминаний, в которые человек мог бы «окунуться», перечитывая книгу, с которой он познакомился в детстве, или составляя мемуары на старости лет. Эти сюжеты Хальбвакс прокомментирует в последующих главах: человек, как он показывает, неспособен взглянуть на своё прошлое, отбросив накопленный им багаж опыта последующей жизни – он утрачивает способность видеть события своего детства глазами ребёнка, но вспоминает их как взрослый, представитель определённого класса, тот или иной член семьи и т.д.
Вторая глава работы посвящена исследованию взаимосвязи между речью и памятью. Сновидения быстро забываются и их, как показывает Хальбвакс, довольно трудно пересказать адекватно пережитому во сне опыту –
«все вносимые в них логические различия, все приписываемые им общие значения, все применяемые к ним смысловые наименования возникают благодаря совершаемой наяву мысленной работе, благодаря её рамкам» (82).
Это наблюдение обращает исследователя к нарушениям в форме афазии – утрате возможности словесных воспоминаний вследствие травмы мозга. Все эти нарушения так или иначе сопровождаются нарушением памяти.
«… следует отказаться от мысли, что прошлое сохраняется неизменным в памяти индивидов, как будто с него делается столько же снимков, сколько есть индивидов. Люди, живущие в обществе, пользуются словами и понимают их смысл – такова предпосылка коллективного мышления. А каждое слово (если мы его понимаем) сопровождается воспоминаниями, и нет таких воспоминаний, которым мы не могли бы поставить в соответствие некоторые слова. Прежде чем вызывать в памяти воспоминания, мы их проговариваем…» (325 – 326).
По поводу этого наблюдения автор одной из отечественных рецензий на книгу Хальбвакса Ирина Стаф замечает: «Вероятно, с точки зрения современных, прежде всего электронных технологий этот вывод французского социолога нуждается в ряде уточнений: … сегодня в обществе снижается роль вербальных форм обмена информацией, а их место постепенно занимают зрительные образы»[3]. Как бы то ни было, основная идея Хальбвакса – в конвенциональности памяти, воспоминание – это реконструкция прошлого.
Этому предмету отдельно посвящена третья глава, важный постулат которой – изменчивость воспоминаний со временем:
«некоторые воспоминания не возникают вновь не потому, что они стары и постепенно рассеялись, – просто раньше они были обрамлены такой системой понятий, которой у них уже нет сегодня» (127).
А отсюда следующий важный шаг:
«воспоминание может и не сохраняться – наше нынешнее сознание содержит в себе и находит вокруг себя средства, позволяющие его выработать» (129).
Это чрезвычайно важное наблюдение, вдохновляющее многих современных гуманитариев – от исследователей устных свидетельств (и трансформаций воспоминаний, наблюдаемых в них), до социологов, занимающихся политикой памяти и способами её сознательного конструирования разными группами. Тем самым коллективная память, по Хальбваксу, имеет исторический характер:
«… история не просто воспроизводит рассказы современников о событиях прошлого, но время от времени и подправляет их – не только потому, что располагает другими свидетельствами, но и с тем, чтобы приспособить их к приёмам мышления и репрезентации, свойственным нынешним людям» (209).
Дальнейший ход мысли автора концентрируется на формировании и изменении воспоминаний с течением времени – от личностного их восприятия (так, индивид более детально способен воспроизвести те события, которые он переживал в последние часы, а свежий выпуск газеты просматривается им с едва ли не большим интересом, нежели книга по истории – см. Главу 4), до намеренного или бессознательного конструирования образов прошлого в группах. Поэтому Хальбвакс именно здесь ставит точку в рассмотрении индивидуальных механизмов памяти и переходит к анализу памяти в семье, затем религиозной группе и, наконец, в социальных классах.
Глава о религиозной памяти вскрывает важнейший тип социальной работы с воспоминаниями – возникновение и функционирование традиции. Кроме того, что традиция постоянно подвергается ревизии в интересах настоящего, она имеет природу коллажа. Как замечает Зенкин, «традиционная культура строит свои нынешние представления из подручного материала, реутилизируя обломки старых, уже мало что говорящих ей воспоминаний – как своих, так и чужих» (17). Так, христианство адаптирует языческие традиции и верования; время и место в воспоминаниях о конкретных событиях, описываемых в преданиях, постепенно воспринимаются в символической форме и обретают общие черты… В связи с этим Хальбвакс выделяет два типа носителей традиции в обществе – догматики и мистики. Первые стремятся не «заново переживать» прошлое, а сообразовывать его согласно с учением – отсюда ритуализация памяти, её «застывание» (постепенно обряды «застывают в буквальных формулах и монотонных жестах, чья действительная сила снижается» (249)). Вторые стремятся не столько «доказать религию», сколько «жить ею». Однако, несмотря на противоположность устремлений догматиков и мистиков, в религии есть место и тем, и другим: мистиков частично допускают туда потому, что своими видениями и личными переживаниями они укрепляют рамки традиционных верований. Не трудно распознать здесь аналогии с формами существования традиции и вне религиозных групп: традиция пытается восстановить связь с прошлым, исходя из понимания нужд настоящего времени (идея, уже в 1980-е получившая подробную разработку у Э. Хобсбаума и Т. Рэнджера[4]).
Наконец, заключительная глава о социальных классах и их традициях опирается на, как минимум, два важных тезиса. Во-первых, Хальбвакс объясняет, каким образом сегодняшние идеи способны трансформировать традиционные воспоминания. Это происходит, например, когда новый социальный класс (буржуазия) первоначально мимикрирует, прикрывается ценностями старого (аристократии), постепенно подменяя, положим, представления о ценности воинской доблести и продолжительного служения короне рассуждениями о важности таких качеств, как компетентность, талант, а затем – богатство, доступ в определённые круги административного аппарата. Второе – наблюдение над тем, что современный человек часто выполняет в обществе множество функций, и во время перехода из одной группы в другую люди неизбежно привносят в одну из этих групп стиль мышления, заимствованный в другой, и наоборот. Отсюда мысль учёного о том, что коллективная память современного буржуазного общества «проиграла в глубине» (то есть давности воспоминаний) столько же, сколько выиграла в широте (293).
Значение творчества Хальбвакса
«Социальные рамки памяти» стали одной из наиболее значимых книг учёного, предвосхитив многие из идей, которые он высказал в своей последней и также широко известной работе «Коллективная память» (книга увидела свет уже после смерти автора, в 1950 – Хальбвакс умер в Бухенвальде в 1945, не дожив несколько месяцев до освобождения лагеря). «Коллективная память» дала огромный импульс гуманитарной рефлексии в 1980-е гг., до сих пор вызывая противоречивую реакцию учёных[5]. Как бы то ни было, сам Хальбвакс считал, что история начинается там, где память заканчивается и, по наблюдению П. Хаттона, «никогда не смотрел на историю как на разновидность официальной памяти, как на репрезентацию прошлого, санкционированную авторитетом науки»[6].
Ценность работы Хальбвакса – в привлечении внимания к тому факту, что память складывается в неоднородном, исторически возникшем и фрагментарном пространстве общества. При этом «память о прошлом и формируется, и деформируется одновременно, и науки об обществе должны принимать во внимание этот двойной процесс – как минимум делая поправку на его искажающее воздействие, а также исследуя законы его протекания» (Зенкин, 24).
Наталья Колягина
[1] Зенкин С. Морис Хальбвакс и современные гуманитарные науки // Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. – М.: Новое издательство, 2007. С. 10.
[2] Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. – М.: Новое издательство, 2007. С. 28 – 29 – далее страницы цитат по этому изданию приводятся в скобках.
[3] Стаф И. Чужая память? // Отечественные записки № 43. – М., 2008. С. 24.
[4] См. работу The Invention of Tradition / Eds E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983. Ср. также с цитируемой Зенкиным мыслью в работе Поля Рикёра «Память, история забвение» о современном обществе, которое «переживает сегодня особое «историческое состояние» — ситуацию разрыва с прошлым, которое приходится восстанавливать не через живую память, а через историческую реконструкцию» (21)
[5] Ср., с одной стороны, мысль Яна Ассмана о том, что, к сожалению, Хальбвакс не ограничился анализом «социальных рамок» памяти, а «пошёл ещё дальше, объявив коллектив субъектом памяти и воспоминания, создав понятия «групповая память» и «память нации», в которых понятие памяти оборачивается метафорой» (Ассман Я. Культурная память: Письмо. Память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. – М., 2004. С. 37); в отечественной традиции о проблеме трансформации понятия «коллективной памяти» в современном дискурсе подробно пишут И. Савельева, А. Полетаев). С другой – широко используемое сегодня клише «историческая память», которое не только употребляется в общественно-политическом лексиконе, но и постепенно проникает в историческую науку.
[6] Хаттон П. История как искусство памяти. – СПб, 2003. С 198.
