История старой квартиры
- Как проходила работа над книгой? Довольны ли вы результатом?
- Да, мы с Анной Десницкой, художницей, довольны результатом. В целом мы не сильно отошли от того, как все представлялось в самом начале, но результат даже превзошел то, что мы планировали.
Книжка получилась благодаря Аниной железной воле и четкому видению того, в какие сроки мы должны уложиться. До сих пор не верится, что мы эту книжку сделали за полтора года. Понятно, что мы к ней всю жизнь шли и использовали ресурсы и наработки, которые к тому моменту были, но все равно это очень небольшой срок для такой работы. При этом в отличие от многих книжных иллюстраторов, которые могут работать только если редактор или автор, или еще кто-то пришлет им семнадцать тысяч образцов, Аня сама очень много ищет. Она обращалась ко мне только когда заходила в тупик.
Мы с самого начала решили, какие будут истории, но иногда получалось не совсем так, как мы задумали. Например, на картинке про 1941 год герои сидят у елочки. Сначала мы думали рассказать о письме, которое герои получили от Николая: какое-то время о нем ничего не было известно, он был в госпитале. И вот под Новый год приходит от него весточка, и они ее читают около елки. Но когда я приступила к тексту (а к тому времени иллюстрация уже была готова), мне захотелось рассказать немного о другом: о чем Тома могла бы написать отцу на фронт, тем более, именно об этом было много писем и других источников. Так что в нашей книге визуальный и текстовый нарратив местами идут не совсем параллельно, каждый рассказывает немного свою историю. Визуальный нарратив более гибкий, он настолько насыщен, что сообщает не только о персонажах на переднем плане, но еще много всего другого и, конечно, происходящее гораздо шире, чем то, что может увидеть и передать ребенок-рассказчик в тексте.
Бывали случаи, когда мы не сразу могли найти нужный материал, потому что в определенные периоды повседневная жизнь не освещалась советской прессой или кинематографом, а наоборот, вытеснялась, и если быт и попадал в поле внимания, то в очень облагороженном или искривленном виде.
Например, Ане надо было изобразить тапочки, которые носили в 1937 году. Не все ходили в это время дома в тапочках – потому что это коммунальная квартира, и вообще граница между улицей и домом, которая сейчас у нас довольно четкая, раньше была совсем другая. Часто на фотографиях того времени, сделанных в интерьере, люди в туфлях, уличных ботинках или галошах (их можно было снять в общем коридоре, а если совсем напряженные отношения с соседями, у себя в комнате), но были и тапочки.
И вот я спрашиваю информантов: «До войны вы ходили дома в тапочках?» «Ну да, ходили». «А какие это были тапочки?» «Ну кто же их помнит?!» Конечно, для ребенка это совсем неинтересная тема. Если про что-то другое бытовое он может рассказать, то про это точно нет. И тут большую помощь нам оказал журнал «Крокодил». Его статьи – это как раз та область низового, бытового, когда все должно быть нарисовано довольно жизнеподобно. «Крокодил» долго держался этой стилистики и только, наверное, в 1960-х повеяло новым ветром – перестали изображать все так подробно, условность пришла и к ним.
Тапочки меня не отпускали и после окончания работы над книгой, видимо,я сомневалась, все ли с ними так. И тут мне попался на глаза плакат конца 1920-х о том, что многие комсомольцы неправильно понимают роль женщины. Они считают, что женщина должна стирать, готовить, а на самом деле ее место у станка, на производстве, и одна из изображенных на этом плакате женщин, занятых домашней работой, как раз в очень правильных тапочках.
И было понятно, что художник эти тапочки где-то подглядел – он же не рисовал домашние туфли. Поэтому за каждой мелочью в нашей книжке стоит большая работа. Мы очень старались, чтобы все было достоверно. С одной стороны, эта задача невыполнимая, а с другой, без нее совершенно невозможно.
- Какими источниками вы пользовались, работая над «Старой квартирой»?
- Источники были самые разнообразные. Большую помощь оказала Историческая библиотека, там есть отдел помощи учителям (раньше, по крайней мере, был, а когда мы заканчивали работу над книгой, его начали переформировывать). Очень поддерживал нас директор библиотеки — Михаил Дмитриевич Афанасьев, большой друг исторической книги.
- Вы и до этого там работали?
- Да, до этого я ходила туда как редактор издательства «Пешком в историю», и меня уже знали. Если была возможность, материалы я заказывала онлайн, ходила в Историческую библиотеку как на работу, по крайней мере, раз в неделю. Просматривала там модные и разные другие журналы, исследования, сборники — материал огромный. Как говорил Ньютон, что выбрасывает тебе на берег волна, то ты подхватываешь и исследуешь.
Аня смотрела много фильмов – в них можно увидеть, как человек двигается в этой одежде, потому что фотографии не дают полного впечатления. Я читала много детских довоенных журналов и газет — «Пионерскую правду», «Пионер», «Костер» — и это тоже большая помощь, и стилистическая, в том числе. Я старалась, чтобы в тексте тоже были приметы времени — какие-то характерные словечки или манера выражаться, чтобы не только рисунки отражали эпоху, но мы ни в коем случае не ставили перед собой цель сделать стопроцентную стилизацию — это ведь детская книга.
- Какие открытия произошли у вас во время подготовки книги?
- Очень интересно и поучительно было читать детскую довоенную литературу и журналы. Многое из этого было и в нашем детстве – например, Кассиль. Вот это сочетание несочетаемого, когда в номере журнала «Пионер» за 1937 год после людоедской передовицы идут шахматные задачки, статья, как вырастить комнатные цветы, какая-нибудь повесть Кассиля, затем «Вся наша семья значкисты» (о том, как сдают нормы ПВХО1). Был номер женского журнала, в котором рассказывалось, как Гамарник и, по-моему, Ворошилов встречаются с женами командования.
Статья сопровождалась небольшими черно-белыми фотографиями этих женщин, красивых, хорошо одетых, которые рассказывали, чего они добились, как улучшают быт военнослужащих, как проводят занятия… У Егорова была очень красивая жена. А ты знаешь, что через полгода Гамарник застрелился, и понимаешь, что случилось с Егоровым и его женой. Практически все они исчезли.
Полиграфическое качество фотографий в прессе 30-х, кстати, печальное. До года «великого перелома» качество было прекрасное, почти как в дореволюционных журналах, а тут все одновременно поехало. С одной стороны, текст стал виден на просвет, а с другой, чтобы фотографии и виньетки хоть как-то читались, они сильно заретушированы (поэтому их сложно сканировать). Возможно, считалось, что на просвет что-то такое видно, как с пионерским значком (если его перевернуть, можно увидеть профиль Троцкого)… Видимо, к тому времени людей, которые переворачивают по-всякому значки и смотрят на просвет газеты, стало еще больше.
- Кто были ваши информанты?
- Прежде всего, члены наших семей, знакомые, друзья.
- А сколько лет было самым старшим?
- Самых старших было двое… нет, даже больше. Правда, с самой старшей мы работали не напрямую, а опосредованно, — это была дочь философа Шпета, Марина Густавовна Шторх. Внучки спрашивали у нее, а потом нам передали ее описание того, как была устроена коммунальная кухня в 1920-е годы. Моя свекровь 1932 года рождения, брат моего отца еще старше, я спрашивала у них обо всем — не только про то, как было до войны. Когда мы с Аней определили даты, вокруг которых строится рассказ в книге, стало проще. Спрашиваешь: «Что вы делали 9 мая 1945 года? А что 12 апреля 1961 года? Участвовали? Выходили? Помните?» Но люди рассказывают то, о чем хотят, – и три четверти из этого не подходит для детской книжки, по крайней мере, для той, которую мы придумали. Вы же не спрашиваете, как в «Колобке»: «Так, а кто были бабушка и дедушка, которые испекли колобок? Как получилось, что у них не оказалось муки? А что было потом?» Поэтому приходилось спрашивать во все стороны.
- А с какими трудностями вы столкнулись?
- Многое в семейной истории утрачено, потому что родители (теперь уже бабушки и прабабушки) были из так называемого «молчащего поколения» и почти ничего не рассказывали своим детям – то же самое было в послевоенной Германии. Например, когда мы собирались с моими двоюродными сестрами и вспоминали, что именно нам бабушка рассказывала о своем прошлом, то выяснилось, что чем младше была внучка, тем больше была область разрешенного. Детям она говорила, что училась в церковно-приходской школе, детям своих детей – что еще и в гимназии. Думаю, так было во многих семьях.
Аня предложила сделать разворот про войну. Мы захотели дать голос тем, кто не вернулся. И для Ани это было мучительно, и для меня. На втором развороте нашей книги убитые рассказывают о себе. Тут мы написали про Минск и родителей Нюмы Штейна, которые там погибли. А потом я эту тему обсуждала с папой, и выяснилось, что мама его отца, его бабушка, жила в это время под Минском, в воинской части — ее дочь вышла замуж за военного, и во время бомбежки Минска она была ранена, а бабушка убита. Мой папа эту свою бабушку не знал и нам про это не рассказывал, фотографий ее у нас не было — такие истории могут быть в каждой семье. Пока еще есть возможность что-то выяснить, не стоит ее упускать.
Мы разговаривали на встрече с читательницами-мамами про детские книги об истории, какими разными могут быть и книги, и способы рассказа и одна из мам говорит: «Я хочу поговорить с ребенком о революции, но не знаю как. Не знаю, что правда, а что неправда». Тут сложно что-то посоветовать, и я ей сказала: «Вы можете рассказать то, что точно знаете – историю вашей семьи». Она говорит: «С одной стороны у нас дворяне, которые от революции пострадали, с другой, крестьяне, которых раскулачили. Нам революция ничего хорошего не принесла. Но я же не могу так сказать, это будет необъективно».
И я вспомнила как Лев Успенский в «Записках старого петербуржца» рассказывал, как его водили гулять куда-то посмотреть на паровозы, мимо тюрьмы и казармы. И он няню спросил, что это за здание с решетками. Видимо, это было после 1905 года. И няня сказала, что это тюрьма, там сидят нехорошие люди, разбойники, бандиты, воры… С одной стороны, он этим ответом удовлетворился, но потом, гуляя с мамой по тем же местам, снова спросил: «Мама, а что это такое?» И мама, не задумываясь, сказала: «Знаешь, нашей страной правит царь-вампир, а тут сидят люди, которые хотят, чтобы всем было хорошо». Маленький Лева принял два эти взаимоисключающих объяснения, и как-то начал от них отстраиваться. Совсем не все мамы говорят с детьми с такой уверенностью, как мама Левы Успенского, они не знают, как рассказать ребенку о том, что у них самих вызывает много вопросов. Тем более что ребенок до определенного возраста думает, что мама все знает.
Для нас с Аней истории в «Старой квартире» — очень личные, хотя мы почти не использовали напрямую наши семейные истории. Нам хочется, чтобы люди взяли в руки нашу книгу и нашли о чем поговорить с ребенком, пока он еще интересуется, а мама помнит и знает. «Бабушка была маленькой, дедушка был маленьким, и все совсем было по-другому». Разговор о прошлом сложный, но не обязательно сразу говорить о революции, Большом терроре или о войне. Конечно, были и есть темы, о которых родители не потому не говорят с детьми, что они политически неудобны, а потому что не могут говорить о них не то что без гнева и пристрастия, а вообще без внутренней боли, им это тяжело и невозможно.
Например, если их близкие, их родители погибли на войне или были репрессированы. Но есть темы простые, о которых всегда можно поговорить: какой у нас был радиоприемник, какое у мамы было платье, что мы ели на завтрак, как мы ходили в школу и чему нас там учили… Вроде бы предметы быта — безопасный мостик к серьезному разговору, но в них есть подвох. Это тоже очень сложный вопрос – насколько мы можем доверять этим свидетельствам вещей. Например, радиоприемник — недешевая вещь, и если он был в городской семье, это не значит, что был он и в деревне, и то, что у каждого ребенка в одной образцовой московской школе была своя вилка и ложка, а еще врач-диетолог, — это не значит, что в деревне у каждого был карандаш и на чем писать. Мама мне рассказывала, как в послевоенные годы ее брат пошел в школу в ее платье — ничего другого не было, и вот платье перешили. Какая там школьная форма!
- Что стало для вас уроком или открытием во время подготовки этого издания?
- Во-первых, как мы мало знаем даже об истории своей семьи, я уж не говорю об истории ХХ века – не знаем то, что совсем рядом, что было недавно.
Во-вторых, главным уроком для меня, наверное, стало то, зачем мы все это рассказываем, зачем вообще существует в мире семейные легенды, частная история, которая передается из поколения в поколение, это совсем не про то, что: «Я пошла купить кофточку, она стоила столько-то, на ней было пять пуговиц и такие-то манжеты». Нет, все семейные истории на самом деле о надежде, о чем-то светлом, о том, что хотя было плохо, но мы выжили и при этом сохранили свое достоинство, то, что нам ценно. Бывают и другие истории, но вот эти действительно нужны и очень помогают. И наша «История старой квартиры» — о надежде, преодолении, о том, что, что бы ни случилось, маринованные помидоры всегда пригодятся, жизнь побеждает, всегда есть надежда.
Мы рассказываем истории для того, чтобы у нашего читателя был внутренний ресурс, осознание себя. И поэтому книги для детей об истории ХХ века, которые появляются сейчас – о чем бы они не рассказывали – на самом деле рассказывают про то, как ребенку дать возможность отстоять свое достоинство, сохранить личность в ситуации большого внешнего давления и беспомощности. Мы хотим дать голос тем, кто ушел от нас, кто сгинул в одной из мясорубок ХХ века. Когда представляешь, сколько людей погибло… Для меня мучительно было читать детские журналы конца 1930-х и «Пионерскую правду» — там столько фотографий: этот ребенок живет здесь, а этот — тут, и ты думаешь: «Так, фронт там прошел, а что стало с этими детьми? А кто из них к 1945 году остался в живых?» Ты понимаешь, какое количество взрослых так и не выросло из этих детей. А что стало с их родителями, бабушками-дедушками?.. Эта книга дала нам возможность еще раз важные вещи понять.
И конечно, важность семейного тепла и преемственности. Думаю, для Ани это было особенно важно. Когда вышла наша книга, была такая журнальная фотосессия семьи Ани. Попросили позвать всех представителей семьи – вот Анина бабушка, ее мама, Аня, вот ее дети. Они объединены не только внешним сходством, но и тонкими нитями общих воспоминаний, историй, культурными традициями, которые мы тоже передаем друг другу.
