Портрет графа Олсуфьева
«УИ» продолжают серию материалов, посвящённых судьбам российского дворянства в СССР. В этот раз Татьяна Смирнова рассказывает о графе Юрии Олсуфьеве, который ныне покоится во рву Бутовского полигона, и его окружении.
Граф Юрий Александрович Олсуфьев (1878–1938) известен, прежде всего, как один из основных создателей Сергиевского историко-художественного музея (теперь Сергиево-Посадского государственного историко-художественного музея-заповедника). Он закончил юридический факультет Петербургского университета. Еще в студенческие годы проявил интерес к искусству. После окончания университета поселился в усадьбе Буйцы Тульской губернии. Его отец начал строительство храма во имя Сергия Радонежского на Куликовом поле. После смерти отца Ю. А. Олсуфьев возглавил Строительный комитет и вплотную занялся древнерусским искусством, ездил по старым русским городам, по монастырям, изучал иконопись, которую только начали тогда раскрывать. А весной 1917 г., когда стало опасно оставаться в усадьбе, приехал с женой и сыном в Сергиев Посад, «под покров Преподобного». 
Работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, а потом в созданном на основе ее ценностей музее. С первого дня существования Комиссии с исключительным энтузиазмом вместе с Флоренским составлял опись икон. Он изучал рукописные лицевые книги и их орнамент. Одновременно занимался массой хозяйственных и административных вопросов. Видимо, хозяйственная жилка была у него в крови, да к тому же он приобрел большой опыт, управляя более десяти лет своим имением. Историк Ю. В. Готье, много бывавший в ту пору в Сергиевом Посаде, в ноябре 1919 г. сделал в своем дневнике такую запись: «Очень характерно, что за всеми распоряжениями идут к Олсуфьеву: я сам был свидетелем, как его спрашивали, что делать с церковным вином, когда отпирать Троицкий собор и т. п. Он произвел на меня впечатление истинного наместника Лавры».
Занимаясь описями икон, серебра, Ю. В. Олсуфьев написал и несколько теоретических работ по иконописи, принимал непосредственное участие в устройстве ряда выставок.
Интерес к древнерусскому искусству не был у Олсуфьева поверхностным. Он воспринимал XV век в России как совершенно особую эпоху, как «момент просветления»: «Время преподобного Сергия и его учеников озарило русскую культуру красотой Богопознания, – писал он. – Лавра преподобного Сергия, как центр, и целый сонм святых обителей оживили, освятили, благословили Россию в ее частной и государственной жизни на сотни лет. <…> Одним из важнейших средств познания той просветленной эпохи является иконопись того времени – этот творческий отблеск откровенных видений».
В мае 1928 г., когда в Сергиеве начались аресты, Олсуфьев уехал из города. По приглашению И. Э. Грабаря поступил в Центральные государственные реставрационные мастерские (ЦГРМ) в Москве. Сразу же был привлечен к комплектованию заграничной выставки русских икон и к составлению ее каталога. Занимался текущей работой: писал учетные карточки, работал с негативами, вел журнал. Ежегодно ездил, обычно вместе с женой, в экспедиции – описывал произведения искусства, отмечал их сохранность, наличие записей и пробных расчисток. Спасал от гибели сотни икон, сваленных после закрытия церквей в неподходящие для хранения помещения. Обследовал состояние фресок, изучал причины их заболевания, разрабатывал способы консервации и реставрации. После того как в 1934 году ЦГРМ были закрыты, руководил секцией реставрации древнерусской живописи Третьяковской галереи. И работал в ней до ареста 24 января 1938 г. Расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой 14 марта 1938 г.
О том, каким человеком был граф, вспоминали его современники. «… даже граф Олсуфьев отпустил бороду, ходит в рубашке…», – возмущалась, по словам М. М. Пришвина, одна из жительниц Сергиева Посада. «Косил траву и Олсуфьев, – записала в 1922 г. в своем дневнике О. А. Бессарабова. – Живописная фигура. Длинная курчавая борода, красивое лицо с большим лбом на почти лысой голове.<…> В лаптях, в онучах полосатеньких, в белой рубашке тонкого полотна, в шляпе из материи. Он уже стал отвыкать от обычного своего жеста – в первый момент встречи в поле: маленькой загорелой рукой всполошенно трогает то место, где должен быть галстук и где теперь просто расстегнутая пуговица». Да, надо было заготавливать сено: Олсуфьевы, переселившись в 1917 г. из своей усадьбы в Сергиев Посад, «…под покров Преподобного», купили дом, держали лошадь и корову.
Таким, в белой рубашке, с длинной бородой и написал его портрет В. А. Комаровский. Скорее всего, это произошло летом 1924 г.: семья Комаровских приехала в Посад осенью 1923 г., а весной 1925-го художника арестовали и выслали.
Граф-трудящийся – так можно было бы назвать Олсуфьева. Вся жизнь в трудах. В своей усадьбе Буйцы в Тульской губернии. В строительстве храма на Куликовом поле. На Кавказском фронте во время Первой мировой войны. В Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. В Сергиевском историко-художественном музее. В Центральных государственных реставрационных мастерских. В Третьяковской галерее. И в хозяйственных заботах. В 1921 г, «под влиянием голода предшествовавших лет и по инстинктивному тяготению к „земле” мы взялись за обработку участка земли, – писала Н. Д. Шик, урожденная княжна Шаховская. Основными членами нашей маленькой артели были семьи Олсуфьевых, Мансуровых и наша. Главным нашим хозяйственным ресурсом была неутомимая энергия Ю[рия ] А[лександровича] и собственные наши руки. <…> Староста нашей маленькой артели постоянно кипел хозяйственным азартом, заряжая им моего мужа».
«В начале 1920-х годов Юрию Александровичу Олсуфьеву было сорок с небольшим лет. Не очень высокого роста, с сосредоточенным и живым лицом он, может быть, был похож на крестьянина, когда в зимнее время, в старенькой рыжей барашковой шапке и коричневой куртке, он со знанием дела запрягал лошадь или пилил дрова», – вспоминала его родственница графиня А. В. Комаровская.
Граф Владимир Алексеевич Комаровский был дружен с Олсуфьевым со студенческих лет – в начале XX века оба учились в Петербургском университете, вместе путешествовали по Италии, изучая памятники искусства. Оба женились на внучках князя Николая Петровича Трубецкого. Комаровскому заказал Олсуфьев написать иконы для храма во имя преподобного Сергия Радонежского на Куликовом поле – тот уже имел тогда опыт иконописца. Началась война, и художник оказался рядом в Олсуфьевым – вместе работали по организации походных санитарных отрядов во Всероссийском Земском союзе. В Сергиев Посад Комаровские приехали после того, как их выселили из подмосковной усадьбы Измалково. Жили в доме Олсуфьевых.
При взгляде на портрет становится очевидно, что художник писал с натуры, скорее всего за один-два сеанса. Достаточно сравнить его с законченностью сделанного Комаровским в тот же период известного портрета о. Павла Флоренского (в светлом одеянии), созданию которого предшествовали четыре или пять портретов о. Павла.
В те годы графа видел писатель Леонид Леонов, приезжавший в Лавру в середине 1920-х годов: «Водил меня по ризнице и тайникам старик Олсуфьев, (а ему не было и 50-ти! – Т.С.) <…> из прежних, судя по глазам, познавший юдоль жизни». Это почувствовал и передал художник. Светлый, размытый ореол вокруг головы – не предвиденье ли это мученического конца?
Слева – два герба: верхний – графов Олсуфьевых. Долго не удавалось установить, кому принадлежит второй герб. Но благодаря Валерию Владимировичу Бибикову – Президенту Союза Возрождения Родословных Традиций выяснилось, что это герб графов Соллогуб. Мать Ю. А. Олсуфьева Екатерина Львовна была из этого рода.
И что-то еще есть в этом необыкновенном, в этом гениальном портрете, портрете графа. И дело даже не в гербах. Есть в облике этого человека такое, что трудно выразить. Вспоминаются слова, занесенные в дневник писателем-деревенщиком Федором Абрамовым. Однажды в Европе он встретил француза – графа, работавшего на земле. «Как будто ничем не отличается. И все-таки чем-то отличается. Руки. Ум. <…> В природе мы редких животных заносим в Красную книгу. А почему не делать того же в отношении людей? Люди разве менее заслуживают внимания как явления природы?»
В ссылке, в Ишиме, В. А. Комаровский начал работать в иконописном стиле. В 1927 г. переслал несколько своих работ в Сергиев Посад, в том числе автопортрет на красном фоне (находится в Нукусе, в Каракалпакском музее искусств им. И. В. Савицкого) и второй портрет Олсуфьева, не сохранившийся. Жена написала ему: «…вчера мы открыли твои картины. <…> Юрию больше всего нравится твой автопортрет, сестрам о. П[авла] [Флоренского] портрет Юрия, а самому о. П[авлу] другие вещи…». Сообщила, что Флоренский предполагает написать о нем статью. 
В одном из писем художника из Ишима есть такие строки: «Между прочим, красный фон на портрете ЮА, конечно, случаен по отношению к Ю[рию], но он не случаен для меня…». Тогда художник, интуитивно выбрав тревожный красный фон для портрета, видимо, еще не понял, как сходны окажутся их судьбы.
Комаровского расстреляли на Бутовском полигоне 5 ноября 1937 г., Олсуфьева – 14 марта 1938 г., там же.
В записной книжке Олсуфьева есть такие слова: «Прощаясь с жизнью, хотел бы с ней проститься здесь». 10/23 июля 1933 года, Старая Ладога. Не суждено было ему снова увидеть древнюю фреску Георгия на белом коне, увидеть как в Старой Ладоге, «липа цветет, гудят и вьются пчелы», не почувствовать, что «воздух насыщен ароматами кашек, сурепицы, аниса и цвета липы».
Женат был Юрий Александрович на Софье Владимировне Глебовой (1884–1943), внучке князя Н. П. Трубецкого. Ее племянница графиня Антонина Владимировна Комаровская, жившая в 1920-е годы с родителями в Сергиевом Посаде в доме Олсуфьевых, так писала о ней. «Софья Владимировна была тогда молодой, но давно себя такой не считала. Выйдя очень рано замуж, она была тогда матерью взрослого сына. Высокая, худощавая, немного смуглая – такой изобразил ее Серов на известном портрете. Кажется, художник передал ее главную черту – великолепную простоту, полное отсутствие фальши и большую внутреннюю жизнь. На портрете она причесана по моде 1910-х годов, одета в нарядное летнее платье. Я же ее помню в черном, повязанном назад платке, крайне просто одетой, спешащей на службу в Гефсиманский скит, – или же дома, опустившей голову с прямым пробором над работой. Всегда она была быстрой, бодрой, веселой. Главная ее жизнь была в церкви. Подоив рано утром корову, она спешила в скит к ранней обедне (расстояние от города около трех километров) и так же торопливо возвращалась, чтобы поспеть к утреннему чаю дяди Юрия перед уходом его на службу. Дальше шел день, наполненный трудами, а летними вечерами они вдвоем еще успевали сходить гулять в поле, начинавшееся в конце улицы, и возвращались в сумерках – бодрые, с букетами в руках».
Те, кто отстоял недавнюю очередь на выставку Валентина Серова в Третьяковской галерее, смогли увидеть этот замечательный портрет С. В. Олсуфьевой. (В трудные времена родные продали его в Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, где он и хранится в фондах). Но все ли знают судьбу этой женщины? Верная соратница мужа, она с ним вместе ездила в экспедиции по изучению и спасению древних фресок. Сама работала как реставратор. А 1 ноября 1941 года, когда немцы подошли к Москве, ее арестовали. Возникла мысль, что будто бы бывшие аристократы ждут прихода врага. Софья Владимировна была приговорена к 10 годам лагерей. Отправлена в концлагерь, находившийся в Свияжском монастыре.
В ту стену монастыря, рядом с которой ров, куда сбрасывали тела умерших заключенных, вделана небольшая каменная доска с именем С. В. Олсуфьевой и датой ее кончины – 15 марта 1943 года. Установил доску, как и доску памяти своего отца князя Владимира Михайловича Голицына, художник Илларион Голицын. Мягкий известняк потерся, и теперь уже с трудом можно различить текст.
Т. В. Смирнова
