«Оглянись, их осталось так мало…»
Детская память охватывает тот материк человеческих чувств на войне, которой обычно ускользает от взрослого внимания. Если взрослых война захватывала, как действие, то ребенок чувствовал и переносил все иначе, в силу детской психологии. И то, что они запомнили, вынесли из смертного ада, сегодня стало уникальным духовным опытом, опытом беспредельных человеческих возможностей, которые мы не вправе предать забвению.
Наших земляков, прошедших через Бухенвальд, Освенцим и другие концлагеря, давно уже нет в живых. Слишком было подорвано здоровье в этих лагерях, чтобы жить долго. Да и бывших малолетних узников фашизма, оказавшихся на территории оккупированных района осталось мало, около 2000 человек.
В Волковском поселении малолетних узников фашизма – 35 человек. Непростая судьба наших земляков – несовершеннолетних узников фашизма. Считаем, что разыскать этих людей, записать их рассказы – задача большой исторической важности.
Пример работы с устным свидетельством:
Осиповой Евгении Алексеевне было 4 года, когда прогремели первые взрывы. Было это в Белоруссии, в Витебской области. « Мы спали. Вдруг взрыв. Зарево. Горела ферма. Мы вскочили, начали кричать. Побежали, паника… . Я запомнила. У нас был дом и сени, ну как всегда в деревнях было. И на стене висел портфель с документами и со сладостями. И когда его срывали, посыпались конфеты. И у меня в памяти осталось, что очень жалко было конфеты…Бежали по кустарникам. Все кругом рвалось. Куда бежали, я не знала. Бомбежка утихла, и мы вернулись домой, через некоторое время пришли немцы. Нас естественно в дом не пустили. Мы жили в сарае.
В октябре 42 года нас всех выгнали из деревни и погнали. Дети на руках, кто не мог идти, а остальные так под конвоем. Пригнали в Витебск. Загрузили в товарный вагон. Загнали всю деревню. И где-то в Гродненской области наш вагон отцепили, потому что заболели тифом. Многие умерли, а кто живой остался, тех сбросили в школу деревни Берташи. На полу мы лежали. А бабушка не заболела и всех выходила. Раз в неделю из Щукина нам привозили похлебку. А потом, когда мы маленько поправились, мамку стали гонять на работу, копать окопы. А мы, маленькие, ходили побирались: собирали «тошнотики» (так называли мороженую картошку), очистки. Так вот и жили.
А в 44 году немцы стали отступать, наши пришли и нас освободили. И мы вернулись в свою деревню. Приехали, а у нас в деревне осталось пять домов: то ли сожгли, то ли разобрали, я не помню, но дома нашего не было. Мы жили в крайнем доме, а в нем несколько семей. Спали на полу. Вечером сидели при лампадках, песни пели. Есть нечего, с голоду пухли, хотелось спать постоянно. Уже весной придут кто-нибудь гулять зовут идти, а нам не хотелось. Хотелось только спать-спать.
На участке закапывали вещи, зерно. Зерно выкопал кто-то (все же знали), а вещи остались: часы, костюмы, еще одежда какая-то. А бабушка их возила и меняла на хлеб. Сейчас уже многое забыли.
Отец наш погиб, как потом узнали, совсем недалеко от дома. Как рассказывал отцов брат, они в плен попали. А потом договорились бежать. И он, как командир, всех вперед выпустил, а сам последний бежал. Они в лесу договорились встретиться. И они слышали лай собак и выстрелы. Они его ждали, но так он и не пришел. Наверное, его убили, хотя нам приходило извещение, что он пропал без вести.
В 45 году, весной, дядя Ваня (отцов брат) пришел с войны без ноги. Он жил в Сосновке за Витебском, и он забрал нас к себе. У него там дом остался. Мы у него некоторое время жили, потом бабушка вышла второй раз замуж, а у мужа ее в Песочне (Рузский район) была родня. И мы в 46 году уже переехали сюда. Сюда приехали, а что приехали: голые и босые, обувать нечего. Осенью, бывало, бежим в школу босиком по морозу, пальцы посинеют, вздуются, или покраснеют, красные, как рак (смеется). Но ничего, бог миловал, не болели. В первый класс пошла почти в 9 лет, негде было учиться».
Евгении Алексеевне уже 73 года, она содержит свой дом в чистоте и порядке. Смысл своей жизни она видит в своих детях и внуках. Всегда добрая, отзывчивая, она вспоминает свое нелегкое детство в некоторые моменты даже с улыбкой. На ее долю выпало пройти войну еще совсем ребенком. И иногда снова и снова возвращается далекая война во сне, обжигая душу страхом и болью. Пахнет она дымом сгоревшей дотла деревни. Кровью, тифом и смертью. А еще сапогами немецких солдат… «А война как была со мной, так и останется – не уходит, не забывается. Истоптала она наше детство, искалечила» – говорит Евгения Алексеевна.
Соприкасаясь с этой темой, мы вновь ставим мучительный вопрос о мере жизни и смерти, а значит и вопрос о неоправданности, абсурдности войны. Чувство ужаса перед массовой бойней не исчезло, а, напротив, стало ещё острей. Оно живет в воспоминаниях бывших фронтовиков, отчетливо выражено в современной документальной военной прозе. Слушая эти воспоминания, читая книги о войне, мы словно идем «обожженными километрами чужой боли и памяти», вновь оказываемся на границе разумного. Однако знать всю жестокую правду войны необходимо, поскольку «…если войну забывают, начинается новая».
