Ирина Щербакова. Роман «Жизнь и судьба» – 50 лет спустя

Сегодня, спустя более 50 лет после написания романа «Жизнь и судьба» и через 25 лет после его публикации в России, совершенно очевидно, что Василий Гроссман – выдающийся русский прозаик 20-го века и автор главной книги о Великой Отечественной войне – эпопеи, вместившей нацистские и сталинские лагеря, застенки Лубянки и окопы Сталинграда. Подчеркнуто простое название «Жизнь и судьба» стало за эти годы, почти как толстовское «Война и мир», широко употребляемой формулой даже для тех, кто не читал романа.

Нечего и говорить о том, что стоит набрать имя Василия Гроссмана в интернет-поиске – и откроются тысячи ссылок на публикации самого писателя, на статьи и книги, посвященные его творчеству. В 1990-е годы роман «Жизнь и судьба» был включен в школьную программу по литературе и до сих остается в списках книг, рекомендованных для внеклассного чтения.

Однако, говоря о значении творчества Гроссмана в сегодняшней России, нельзя не учитывать того, как исковеркана была в связи с арестом и запретом рукописи его романа «Жизнь и судьба» судьба и самого писателя, как на многие годы было смещено место Гроссмана в сознании российского читателя. Ведь если вокруг имени Александра Солженицына стоял шум, и программный рассказ «Один день в жизни Ивана Денисовича» был в 1962-ом году все-таки напечатан, если остальное его вещи, в том числе и «Архипелаг ГУЛАГ»«Архипелаг Гулаг» был опубликован во Франции в 1973, в 1970 Александр Солженицын получил Нобелевскую премию.,распространялись в самиздате (как и знаменитые «Колымские рассказы» Варлама Шаламова), то важнейшая книга Гроссмана стала доступна читателям фактически в конце 1980-х годов, через 28 лет после его создания. А до этого – лишь молчание, слухи и разговоры в узком кругу литераторов о том, что романа больше не существует, все копии арестованы КГБ и, вероятно, уничтожены. (Только повесть «Все течет», опубликованная в 1970 году в Германии, курсировала в самиздате, но и ее читателями становились очень и очень немногие). 

В статье, которую Василий Гроссман посвятил своему другу, замечательному писателю Андрею Платонову, он в 1960 году писал:

«Известность писателя не всегда находится в полном и справедливом соответствии с его действительным значением и местом в литературе. Время – генеральный прокурор в делах о незаслуженной литературной славе. Но время – не враг истинным ценностям литературы, а разумный и добрый друг им, спокойный и верный хранитель».

Когда Гроссман писал эти строки, он, несомненно, думал и о своей судьбе в литературе, о том, какой роман он сам в это время отнес в редакцию журнала «Знамя», и какие это может иметь последствия (несмотря на хрущевскую «оттепель», и 20-ый съезд КПСС, на котором был осужден так называемый культ личности Сталина). Именно благодаря этой дальновидности Гроссмана, спрятавшего несколько экземпляров, рукопись книги была сохранена.

 Да, слова Гроссмана о Платонове можно сегодня отнести к нему самому, его место в русской литературе, и значение, прежде всего, его главной книги, не вызывает сомнений, но возникает другой вопрос – «о добром друге времени». Сегодня можно только гадать о том, как могла воздействовать на тогдашних читателей эта книга, которая пришла к ним с таким опозданием. Возможно, эффект и в самом деле был бы огромным. Ведь в этом романе дан глубокий анализ советского прошлого, а тогда, в начале 60-х (и мало кто понимал это лучше Гроссмана), жажда правды и тяга к осознанию сталинской эпохи ощущались в обществе с невиданной до тех пор силой. (Это время, которое принято называть «оттепельным», можно сравнить лишь с началом перестройки – когда стал, наконец, доступен и роман «Жизнь и судьба»). Но правда о прошлом доходила до людей по сути лишь в художественной форме – фактически только литература оказалась способна (хоть и в подполье) преодолевать запреты и табу советской цензурыСамым важным «историческим» текстом , конечно, был доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», прочитанный на ХХ-м съезде КПСС(1956). Полный текст этого доклада был опубликован много лет спустя, только во время перестройки, а тогда, в 1956 -ом, читался лишь партийному и общественному активу. Тем не менее, даже в этой форме он вызвал тектонические процессы в общественном сознании.. Ни история, ни философия, ни другие формы искусства, не могли сравниться в тот момент с ролью и значением литературы для осознания советским обществом своей «жизни и судьбы». А если говорить в этом смысле о Гроссмане, то он очень далеко ушел вперед от еще робких попыток литературы дать ответы на вопросы, которых так ждало общество. Ни прогремевшая тогда книга Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), ни другие очерки и рассказы «оттепельной» литературы, появлявшиеся, прежде всего, на страницах прогрессивного литературно-художественного журнала «Новый мир», никак не могли сравниться с романом Гроссмана: ни по глубине и широте изображения жизни, ни по тем выводам, к которым он приводил своего читателяЛучше всего об этом свидетельствуют слова главного идеолога страны Михаила Суслова (1902–1982,) члена Политбюро, Президиума ЦК КПСС и секретарь ЦК КПСС (1947–82), который сказал Гроссману, что его роман может быть напечатан не раньше, чем через 200 лет.. И был ли, в самом деле, тогдашний советский читатель готов к тому, чтобы воспринять проводимую Гроссманом в романе «Жизнь и судьба» параллель между нацизмом и сталинской системой, как это происходит в сцене разговора эсэсовца Лисса со старым большевиком Мостовским в немецком концлагере, в котором тот убеждает его в сходстве двух схватившихся в смертельной схватке режимов? Как бы там ни было, Гроссман намного опередил историческую мысль в тогдашней России, и нет ничего равного по осознанию сталинской эпохи и войны, что можно было бы в это время поставить рядом с его романом.

Сегодня в России любят повторять фразу о том, что «история не знает сослагательного наклонения», но нельзя не задумываться над тем, что если бы после 20-го съезда КПСС в 1956 году историческое развитие пошло иным путем, если бы процесс работы над прошлым и его критическая оценка стали бы углубляться, если бы были опубликованы секретные материалы партийной комиссии ЦК КПССДоклад Н. С. Хрущева о культе личности Сталина на ХХ съезде КПСС , Москва , стр.185 -234., которые она представила Президиуму ЦК после просмотра многих секретных документовГде уже была приведена и некоторая статистика по политическим репрессиям, раскрывался в какой-то мере и приказ НКВД 00447 от 30 июля 1937-го, ставший сигналом к началу массовых репрессий, давший старт Большому террору., если бы все это стало доступно тогда, а не спустя еще 35-40 лет, возможно, сегодня уровень общественного самосознания были бы иным.

Однако процесс, как известно, пошел иным образом, гораздо медленнее, противоречивее, а потом и вовсе захлебнулся и повернул вспять. Учитывая тогдашние общественно-политические условия, едва ли могло быть иначе. И все-таки вопросы, которые возникли после 20 съезда, требовали ответов, и их дал Гроссман в своей, к несчастью, не дошедшей тогда до читателя книге.

Но и сегодня роман Гроссмана – это важнейший ключ к тому, чего так не хватает российскому обществу – понимания и глубокой рефлексии в оценке не только войны, но и всей советской эпохи. Сегодняшние смутные, противоречивые, часто непримиримые и не складывающиеся в общий пазл представления российского общества о войне, связанны именно с отсутствием понимания характера системы и психологии тогдашних людей. Это отчетливо проявляется не только в агрессивной мифологизации войны, в использовании победы для реабилитации Сталина, но и в бесконечном потоке паразитирующего на военной и «сталинской» теме псевдо-исторического и псевдо-документального китча. Особенно яркий пример – это появляющиеся в последнее десятилетие в большом количестве телевизионные сериалы, которые создают фальшивую картину эпохи (даже если в основе их лежит порой хороший литературный источник). Эта фальшь проявляется отнюдь не только в глянцевой цветной картинке, в фальшивом антураже, состоящем из новенькой с иголочки бутафорской военной формы и крепдешиновых платьев, которых даже близко не было у тех , кого изображают актеры с откормленными и гладкими лицами, но, прежде всего, в глубочайшем незнании ими и режиссерами характеров и мотивов поведения этих людей. (Даже в пользовавшейся большим успехом театральной постановке романа «Жизнь и судьба», осуществленной в 2007 году в Санкт-Петербурге известным театральным режиссером Львом Додиным многие фигуры романа из-за игры актеров казались неестественными, картонными, звучащими фальшиво персонажами).

 Сегодняшняя актуальность «Жизни и судьбы» как раз и заключается в том, что в романе Госсмана содержится ответ на один из главных вопросов сегодняшнего дня, обращенных в прошлое: как могла сочетаться жестокость и бесчеловечность сталинского режима с настоящим народным пониманием необходимости победы над нацизмом? В нем есть и ответ всем тем, кто все последние годы стремится соединить эту победу с именем Сталина. Предвидя, что вопрос о роли Сталина будет оставаться ключевым в оценке Отечественной войны, Гроссман в двух небольших сценах романа, где присутствует Сталин (а не его голос, или вездесущая «тень») дает прямой ответ на вопрос – кто и как узурпировал плоды добытой с таким трудом и с такой кровью в Сталинграде победы. И что эта победа будет означать и для стран восточной Европы, и для заключенных ГУЛАГа, и для калмыков, чеченцев и других народов, которым предстояло пережить депортацию.

В романе Гроссмана есть ответы на многие трудные и до сих пор вызывающие ожесточенные споры вопросы – и главный из них, конечно, это вопрос о цене победы. Сталинград в романе становится символом этой цены.

Гроссман рисует поразительно многомерную и многоплановую картину жизни огромной страны в одной из самых напряженных точек ее истории, глубоко проникая в саму суть сталинской системы, в психологию людей, принадлежавших к самым разным социальным слоям – от одинокой старухи в далекой деревне, до члена Военного Совета фронта или самого Сталина.

Нарушая очень многие табу, возникшие в военные и послевоенные годы, Гроссман пишет об антисемитизме, бурно расцветшем во время войны – и тут тоже возникает подспудное сопоставление двух тоталитарных режимов. И знаменитое письмо матери, одно из ключевых мест романа, до сих пор звучит как нарушенное молчание и табуированная память – потому что в нем описывалось поведение «своих» – соседей и знакомых по отношению к евреям, отправляемым на их глазах в гетто. Сегодня, когда письмо матери часто читают актеры на вечерах, посвященных датам Холокоста, после того, как в Москве в театре Марка Розовского был поставлен моноспектакль, – эти страницы романа стали наиболее известным литературным примером . Но тут снова нельзя не вспомнить о том, какое впечатление на читателя могли бы произвести эти эпизоды книги, если бы роман Гроссмана дошел до аудитории в то время, когда эта тема была еще такой близкой и такой болезненной. С тех пор прошло много лет, но история массового уничтожения евреев так и остается вытесненной и так по-настоящему и не освоена и не усвоена российским обществом. (Неслучайно и знаменитая «Черная книга», документировавшая преступления нацистов против евреев, которую Василий Гроссман готовил вместе с Ильей Эренбургом во время войны, появилась также, как «Жизнь и судьба», много лет спустя лишь во время перестройки и с тех пор не переиздавалась)Черная книга. Вильнюс 1993..

В романе есть и другие примеры поразительного проникновения в исторический материал, который также до сих пор сильно мифологизирован и существует в массовом сознании как черно-белая картинка. Это немецкий концлагерь – где с одной стороны должны быть эсэсовцы – с другой стороны, их жертвы, узники концлагерей. Но Гроссман пишет о том, что казалось уж во всяком случае в эпоху написания романа – непредставимым – о том, что Примо Леви называл «серой зоной», о непримиримой вражде между самими узниками, о том, как и в нацистском концлагере ортодоксы и сталинисты продолжают вести борьбу за чистоту своих рядов, посылая на смерть тех, кто явно ведет себя независимо и не разделяет их догматических взглядов, кто и в лагере пытается быть свободным человеком. С 90-х годов, когда открылись архивы в Восточной ГерманииСм. Lutz Niethammer. Der 'gesäuberte' Antifaschismus. Die SED und die roten Kapos von Buchenwald. Dokumente. Berlin 2001., стала совершенно очевидной правота Гроссмана, который, не имея доступа ни к каким документам, хорошо знал этих людей, их сталинскую беспощадность к тем, кто казался им идейными врагам, и точно описал логику их поведения, и показав то, что сегодня очень многие не хотят и не могут признать. Но это лишь один из многих примеров глубочайшего знания Гроссманом эпохи и людей, живших в ней, которые так важны сегодня.