«Власть никто не свергал – она просто упала» / Историк Никита Соколов о Февральской революции 1917
95 лет назад в нашей стране была свергнута монархия, установилось двоевластное правительство. Несмотря на кажущиеся отдалённость событий, архаичность политических институтов, события февраля 1917 могут быть прочитаны из перспективы сегодняшнего дня, если взглянуть на них с точки зрения истории массовых выступлений.
– Февральскую революцию трудно воспринимать изолированно от Октябрьской – более того, на протяжении всех советских лет Февраль явно находился в тени Октября. Почему? И изменилось ли что-то за последние 20 лет?
– Разумеется, в советские времена февральские события всегда были несколько в тени, поскольку были прямым и наглядным опровержением марксистской схемы революции. По-марксистски революция может произойти только когда «объективные» факторы соединятся с «субъективным» – то есть будет некоторая сила, которая поведет в бой не желающие жить по-старому «низы». В феврале 1917-го такой силы в России не случилось. Власть никто не свергал – она просто упала. «Низами» в три решающие дня никто не руководил.
– А если вспомнить марксистскую оценку февральских событий как «буржуазной революции»?
– Если мы снимем марксистские шоры и посмотрим на фактический ход событий, то мы увидим чрезвычайно простую вещь: да, было некоторое хозяйственное неблагоустройство, отягчённое не то чтобы «ненавистью», но глубоким недоверием народа к правительству (особенно эти настроения стали нарастать с весны-лета 1915 года). После выхода нескольких важных книг за последние два десятилетия мы просто знаем это документально. Когда была издана солдатская переписка, письма с фронта: большой массив, чистая выборка. И когда два года назад Борис Колоницкий издал книгу
– А другие движущие силы? Массовый протест, стачечное движение?
– В советской исторической науке значение стачек было сильно преувеличено. И это понятно в рамках той же классовой теории. Сейчас мы можем увидеть в них, прежде всего, следствие недееспособности власти. Возьмём стачку на Путиловском заводе. Власть должна была проявить недюжинные способности, чтобы превратить рядовой профсоюзный конфликт в масштабах одного цеха во всеобщую стачку в столице. Ей это удалось. Слабость власти достигла опасного для страны предела. Когда подвоз снарядов на фронт не могут организовать в течение полугода, а подвоз муки в столицу – в течение трёх месяцев – это, извините, показатель. Для России того времени проблемы с продовольствием в урожайный год – вещь невиданная. Недоверие уже столь сильно, что когда градоначальник объявляет горожанам, что они «будут всем обеспечены» – читается это ровно наоборот и все, как один, бросаются в магазины за хлебом. Наступает катастрофа – административная, управленческая. Естественно распространились слухи о вредительстве, о предательстве – в ходу всегда самое простое объяснение. Заговор немцев, жидомасонский заговор… Хотя мы точно знаем, что никакого сознательного вредительства не было – специальная комиссия Временного правительства по расследованию преступлений по должности царских министров ничего не обнаружила. Никакого преступления не было – была чистая глупость и неспособность вести дела.
– А помимо фабричных стачек? В тех ситуациях, когда рабочие железной дороги отказывались перевозить составы с армейскими частями, которые отправляли на усмирение мятежа?
– Да, действительно важную роль в Февральской революции сыграли железнодоржники, те самые, которые потом создадут антибольшевистский Викжель – Всесоюзный исполнительный комитет железнодорожников, профсоюз работников железных дорог. Разновидность совета. Простые железнодорожные служащие блокировали движение войск генерала Иванова, отправленных в Петроград. Рядовые телеграфисты и путейные смотрители. Это опять к вопросу о степени лояльности подданных к власти.
– Какова роль армии и фронта в этих процессах? Справедливо ли предположение, что намечающиеся успехи в войне с Германией в 1917-м году могли бы отсрочить или даже отменить революцию?
– Это одна из вещей, которую про Февраль плохо понимают. Обнаружился чудовищный разрыв между обществом, пусть даже самым либеральным, и народной толщей. Русское общество – в самой либеральной своей части, при том, что оно проповедовало всяческую свободу, было тяжело заражено имперским вирусом. «Константинополь должен быть наш, проливы должны быть нашими, Великая Россия должна крепкой ногой встать на южных рубежах». Идеи такого рода Петр Струве развивал в журнале «Свобода и культура» еще в 1906 году. Русский либерализм этим болен.
А русскому мужику до Константинополя – как до звезды небесной, он вообще не понимает, о чём речь. И никто не потрудился ему этого объяснить.
Официоз и либеральная «патриотика» одно время пытались эксплуатировать образ злодейских «тевтонов» и идею «цивилизационной войны» с ними русских людей – но это быстро стало сходить на нет, ведь половина имперской администрации – из остзейских немцев. А половину хлебной торговли в Москве ведут также немецкие фирмы. А председатель совета министров в 1916-м году – немец Штюрмер.
Так что рядовому мужику, солдату, суть и необходимость этого кровавого месива, войны с Германией, частью которой он стал, совершенно была непонятна.
Полный успех Временного правительства был возможен – они объявили, что готовят земельную, административную, конституционную реформу, хотя бы и с оттяжкой до Учредительного Собрания. Всё это могло бы сработать – но когда Милюков выпускает ноту о том, что «мы будем вести войну до победы»
Солдаты выходят с лозунгами «Земли и мира» – это ведь бывшие крестьяне.
Сейчас наряду с идеологемами «масонского заговора» становится популярна трактовка февраля как «гарнизонного бунта». Это глубоко неверно. Февраль – это мужицкий бунт, просто это мужики в шинелях. Солдаты гарнизона взбунтовались только после того, как им пришлось стрелять в уличных демонстрантов – «воевать против баб» – ведь иметь дело им приходилось именно с домохозяйками, которые одурев и озверев с непривычки к «хвостам» (слово «очередь» для придания видимости приличия советскому хозяйственному кавардаку придумали существенно позже), принялись бить витрины продуктовых лавок, не более того. И характерно, что первыми из военных восстают учебные команды гвардейских полков – не те, кого учат, а те, кто учат – проверенные бойцы, оплот армии.
Два макропараметра, которые особенно показательны для понимания степени доверия народа своему правительству, способности приносить жертвы деньгами и кровью. Европейские державы оплачивали войну на 80% за счёт внутренних займов. В России – едва 20 процентов, а к концу 15-го года и того меньше. И на микроуровне (теперь, когда солдатская переписка опубликована, и мы можем об этом говорить) – постоянный армейский рефрен «полк наш собирается дезертировать или сдаться в плен».
– Есть ли некое терминологическое противопоставление в том, что за «Февральской революцией» следует «Октябрьский переворот»?
– Это только игра слов, которую я решительно отказываюсь поддерживать. Уместно, на мой взгляд, говорить о революции как о длительном периоде времени от крушения одного социального уклада до становления другого. Поэтому в России революция продолжалась с 1905-го по 1929 г. От явного кризиса старого порядка до окончательного утверждения нового. Эпизоды внутри неё – февраль, октябрь 1917-го – также чрезвычайно важны, но они находятся в рамках идущих перемен. Как бы мы их ни именовали.
– Что вам как историку кажется наиболее значимым из написанного о Февральской революции? Какие научные исследования, источники?
– Если счистить с неё марксистскую шелуху, событийно всё верно и последовательно излагается в книге Бурджалова «Вторая русская революция» (1967) в двух томах. Да, это старая кондовая советская книжка. Но добротная. И хотя бы поэтому было бы неплохо её оцифровать и выложить в интернет.
Вся мемуарная литература издана давно – воспоминания Маклакова, Милюкова, Керенского много раз переиздавались. В этом смысле в последние 20 лет не появилось ничего значимого. В постсоветский период появились два важнейших дополнения, которые мы сегодня уже упоминали – публикация солдатской переписки и книга Бориса Колоницкого. С их появлением разговор о Февральской революции перешёл в другую фазу: мы можем говорить о важных вопросах на основе массового материала. Не просто «что думал Керенский», «что думал Милюков» (что, разумеется, по-прежнему важно и интересно) – но и в какой окружающей их действительности всё это происходило.
Беседовал Сергей Бондаренко
Дополнительные источники:
К юбилею Февральской революции 1917 года // socialist.memo.ru – по ссылке редакторская статья и подробный перечень материалов к теме
