Повседневная война

Дневниковые записи или фронтовая почта имеют то преимущество перед текстами (даже мемуарными), созданными после окончания войны, что на момент их создания авторы не знали, что произойдет завтра. Для них война стала повседневностью, к которой человек привыкает, как и ко всему остальному. Дневник от писем отличается тем, что у него, как правило, нет конкретного адресата, нет читателя (иногда кроме самого автора) и тем более нет аудитории, которой он предназначен. Дневник времен оккупации Виктории Водолажской, которой в 1941 году исполнилось 18 лет, был обнаружен случайно в оставшихся после ее смерти бумагах. Я не знаю, согласилась ли бы она на его прочтение другими людьми (не говоря уже о публикации). В любом случае, по-видимому, она допускала возможность появления у ее текста читателей, поэтому и вырвала одну из страниц, написанную 23 июня 1941 года (это единственная отсутствующая страница во всей тетрадке). Записи I, III и V приведены по этой тетради, хранящейся в семейном архиве автора этих строк.

Записи II и IV сделаны на сложенном вчетверо, вырванном из книги листке плотной бумаги с цветным изображением цветущего куста хлопка. Фронтовая почта принесла эту страницу сначала из Узбекистана на фронт, затем назад. Оригинал этого необычного письма был передан мною в музей Второй мировой войны в Гданьске. Его текст, как и фрагменты дневника Виктории Водолажской, публикуются без каких бы то ни было изменений.

I

23 июня 1941

Почти два месяца прошло с тех, как я заглядывала сюда, мой бедный «дневник». Внешне не произошло никаких больших событий, кроме одного, огромного и страшного, внутренних, т.е. моих личных – очень много. Но нельзя сейчас о них писать – они слишком малы перед внешним общим. Вчера началась война. Мне как-то страшно писать это предложение из трех слов;

[далее вырвана страница]

II

18 августа 1941

Привет от меня! Разреши передать тебе свой пламенный привет и пожелать тебе наилучших успехов в твоей жизни и работе! Живу хорошо, работаю неустанно. А работаю я уже на другом месте, начальником почтового отделения. Работы много, но работу я очень полюбила и работаю без выходного. Живём неплохо. Все работают. А, кто работает, тот никогда не пропадет. И за нас прошу не беспокойся. Пиши, как ты живешь, от кого получаешь письма? Например, я ни от кого не получаю – отказались все – гордятся. Ну, что ж, как нибудь переживём все. Коля пиши хоч ты и почаще и побольше. Ну на этом буду кончать. Привет от мамы и папы, и тети и ее детей, и от Веры. А пока до свидания. С приветом твоя сестра Оля. Жду ответ с нетерпением.

[Дописано на обороте, под цветным изображением куста хлопка, вырванным из книги:]

Братуха, посмотри, какой в солнечной Туркмении хлопок выращивают. Сейчас, куда не идешь, куда не посмотришь, везде зеленый хлопок и красует сам себя своими желтыми цветами. Коля, вспомни и посмотри, где твоя сестрица живет!

На долгую память брату Коли от сестры Оли.

III

22 июня 1942

Сегодня ровно год войне. Сегодня год, как началось это чудовищное истребление человечества. Когда же я смогу записать в дневник, что оно кончилось? Сегодня такой же солнечный день, как и в прошлом году, только намного холоднее. Сейчас в пальто не жарко. Но как отличается все от прошлогоднего. Я помню 22.06 прошлого года было так оживленно на улицах, много киевлян, невзирая на тревогу, отправились за город, на Днепр или просто по магазинам. Я с папой пошла на рыбную ловлю. Я так ясно помню этот день. Утром я проснулась от сигналов воздушной тревоги. Солнце светило ярко, ярко. Был чудесный июньский день. «Мама, – сказала я. Ты смотри, стреляют, а я совсем не боюсь». «О, если бы это по-настоящему стреляли, то от тебя бы не осталось и мокрого места», – ответил папа. Я, конечно, думала тогда, что это только маневры. Когда я вышла на кухню, то услыхала, как наши соседи говорили, что это немецкие самолеты летают над городом. Я только рассмеялась над их предположениями. Мы быстро позавтракали и оправились на Днепр. По дороге мой папа еще сказал: «Какие все-таки бывают смешные люди! Они могут говорить о какой-то настоящей опасности. Да если бы это были вражеские самолеты, то в Киеве творилось бы что-то невообразимое!». С такими замечаниями мы шли к реке. Так как мы хотели пробыть здесь целый день, то нужно было найти хорошее место – и красивое, и удобное для рыбной ловли. Мы долго блуждали на этом берегу и решили наконец переехать на другой. Переправились мы около станции «Динамо». Как красиво было тут! Чистый-чистый песок, большие камни, а у самой воды – лоза. Папа устроился поудобнее, я отправилась блуждать по островку. Хотя день был солнечный, но купаться было прохладно, и я только болталась в воде, не раздеваясь. Около четырех часов я решила отправиться домой, – папа был так увлечен, что собирался пробыть тут до позднего вечера. Какой-то рыбак предложил меня перевезти на другой берег. Я согласилась, так как катера нужно было еще долго ждать. Группа парнишек тоже села в мою лодку и попросили у рыбака разрешения самим грести. Только мы отчалили, ну приблизительно метра два от берега, как я увидела в лодке, приставшей к нему, Ю. Он меня тоже увидел. «Прыгай скорей!», – крикнул он мне. Но я рассмеялась и только махнула рукой. Если бы я знала, что это была последняя встреча перед войной. Наверное я бы тогда прыгнула. Мальчики быстро гребли и мы скоро потеряли друг друга из вида. Я попросила тоже немного попробовать и один из гребцов уступил мне свое место. Но я же не умею грести! Мальчишки, видя мои усилия сдвинуть лодку с места, предложили придти вечером на станцию «Юный осводовец»! (Я так все хорошо помню, и мне приятно обо всем этом вспоминать). Я с радостью согласилась. Перспектива научится грести, плавать на лодке – перспектива заманчивая. Мы дружески расстались и я села в фуникулер. Людей в вагоне было очень много, и все были сильно взволнованы. Напротив меня сидели женщины и плакали. Одна из них начала рассказывать – такое страшное, что я никак не могла понять. Только тут, в вагоне, в конце дня узнала я, что началась война. Кончился мир, спокойствие и счастье. Началась война. В ней все. Хуже этого слова нет на земле. Страшнее и зверинее. И вот уже год она тянется. Уже год, как ежедневно уничтожаются мои братья по нации, да причем тут братья по нации! – уничтожаются люди. Немцы, русские, итальянцы, венгры, украинцы – сотни тысяч, тысячи тысяч. Я не могу писать об этом, я могу только кричать. Но кричать нельзя. Я молчу. Зачем писать, если все это знают, если я – только одна из немногих, которые слыхали только о ужасах, но видеть их – не видели. Я представляю только их себе – и волосы подымаются дыбом. А кто их видел?! Кто испытал их?! Я часто думаю: люди эгоисты, они думают только о себе. Они так огрубели, что могут спокойно жить, когда в это же время такие, как они, переживают адские минуты, когда тысячи погибают жуткой смертью. И я тоже живу, ем, смеюсь. Забываю. Я тоже эгоистка. Я думаю о своих личных маленьких переживаниях, болею, мечтаю, страдаю. И буду продолжать это все. Да, я знаю, я не исключение, я обыкновенный смертный, эгоистический человек. Когда я думаю, вспоминаю о том, что сейчас происходит – я не нахожу себе места, я делаюсь большой. Но я стараюсь не думать, не вспоминать. Все равно, моя боль – бесплодна, мое отчаяние – никому не нужно. Вот если бы все, все страждующиеся и возмужающиеся восстали, заявили бы, что они не хотят больше этого ужаса, этой войны, тогда быть может, что-нибудь и помогло бы. Но все страдают и все молчат. И будут молчать. А бойне не видно конца.

IV

[без даты, предположительно август 1943]

Дорогая Сестра моего товарища, Соляника Николая. Я хочу вам сообщить хотя для вас это будет очень печально, но ничего не поделаешь, ваш дорогой брат Коля и наш самый лучший друг и товарищ по службе, погиб при выполнении боевого задания. Если хотите что написать, то пишите по адресу Полевая почта 51075 Д. Греченюк А. И.

V

7 мая 1945

Я затрудняюсь подыскать действительно характерный эпитет для нашей эпохи. Тут все: и отбрасывание всего, что раньше казалось неприкосновенным, и осуществление того, о чем мечтали наибольшие альтруисты человечества всех веков, и ужасающая война, и грандиозность побед. Масштабы колоссально возросли, меры переменились, понятия изменились. Подумать только: Будапешт, Варшава, Вена, Берлин – наши! Что же еще осталось нам брать?! Вот вам и русский мужик! Когда задумаешься над всем этим, на один миг поймешь, что это значит – только на один миг! Ибо невозможно долго думать над этим – слишком грандиозно и потрясающе, тогда всем сердцем почувствуешь, что значит русский человек! Посмотришь вокруг – простые, обыкновенные люди, и хорошие, и плохие, и добрые, и злые, а в целом – необыкновенные! Герои, беззаветные храбрецы, презревшие смерть! Откуда они взялись, с какой планеты? Где научились они побеждать смерть? Из чего же они сделаны – неужели из того, что я, с таким же самым сердцем, душой и глазами? Откуда у них это потрясающее мужество, это удивительное понятие только «вперед», даже к смерти? Я задумываюсь над этим и думаю: действительно надо быть великим, чтобы спаять всех – разных, слабых, сильных, слепых – в одну колоссальную массу воинов-мстителей, где даже трус делается героем! Вот, что значит – организация!

2-го окончательно взят Берлин. Сегодня – Бреславль. Наконец-то! Ведь Юр. ранен под Бреславлем. От Германии осталось немного Макленбурга и Баварии. Остальное – наше и союзников. Гитлер, Геббельс и еще кто-то, говорят, застрелились (жаль – мало!), а Геринг, Риббентроп и еще «смылись». Кто же руководит немцами? Вот так всегда: шайка навредит, а народ – расплачивайся. Но зачем они сопротивляются? Ведь конец ясен, только больше жертв. Мы ждали мира 1-го Мая. Во всяком случае, Он должен быть в мае!

Ю. в Тбилиси в госпитале. Мне – ни слова. Что ж…