22 января 2010

Белорусский государственный музей истории Великой Отечественной войны

Фрагмент экспозиции

Белорусский государственный музей истории Великой Отечественной войны является типичным (для отечественных собраний) и одновременно уникальным пространством памяти о войне.

С одной стороны, музей в Минске, как и Центральный музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе, – прежде всего, мемориальный комплекс, цель которого не рассказ о случившемся и анализ причин и последствий, а закрепление определённого, очень конкретного содержания, а также формы памяти о прошлом. С другой стороны, коллекция музея стала формироваться ещё в военные годы (с 1942 г.), поэтому образ войны, по определению, не мог быть дан из перспективы Победы, как это происходило в других музеях. Внимание уделено и негероическим темам: отступление Красной армии, оккупация, гетто, концлагеря, жертвы. Однако язык описания событий во всех случаях один и тот же. Он подчинён главной задаче – показать «героическую борьбу трудящихся БССР с германскими захватчиками»; остальное остаётся за рамками памяти о войне.

Заказ на музей
«Героическая борьба трудящихся БССР с германскими захватчиками» — одна из двух тем, по которой начала работать Комиссии по сбору документов и материалов Отечественной войны, созданная в 1942 году. Второй темой было «Вероломное вторжение германского фашизма в пределы Советского Союза». Это решение принял ЦК КП(б)Б, находящийся в то время из-за оккупации Белоруссии в Москве. Председателем Комиссии был назначен секретарь ЦК КП(б)Б по пропаганде Т. С. Горбунов, а ответственным секретарём стал В. Д. Стальнов, впоследствии первый директор музея.

Соответственно, формирование собрания музея исходило не из информационных, исторических или образовательных задач, а было тесно связано с пропагандой, т.е. неким заранее заданным сообщением, транслируемым сверху вниз на максимальное количество людей. Этот принцип важен для понимания логики экспозиции и устройства музея в целом.

История войны, выстроенная в хронологически расположенных выставочных залах, не является последовательным рассказом, а скорее гимном. Все куплеты в нем (т.е. отдельные темы экспозиции) повторяют, воспроизводят на разных примерах одно и то же «послание», мелодию: вероломство врага — «германский фашизм вероломно вторгается» и героизм советского народа — «трудящиеся БССР героически борются». Части-куплеты, хотя и тематически разнородны («Оборонительные бои на территории Белоруссии 22 июня — 3 июля 1941 года», «Немецко-фашистский оккупационный режим в Беларуси. 1941 – 1944 гг.», «Трагедия Минска в годы войны» и др.), взаимозаменяемы и равны друг другу.

«Зал Победы» и память о войне

История возникновения музея также отчасти мифологизируется. На официальном сайте, открытом в 2005 году, к 60-летнему юбилею Победы, например, сказано:

«Первыми сотрудниками музея стали бывшие партизаны – выйдя из лесов, они сдали свое оружие в музей и взялись за мирное строительство. Они принимали трофеи Красной Армии, ездили в экспедиции на фронты. Одна из таких экспедиций собирала будущие экспонаты в Берлине, когда в нем еще шли бои».

«Зал Победы», появившийся после окончания войны, не становится поэтому точкой кульминации (экспозиция вообще не имеет вариаций эмоционального накала; уже с первого зала всё показано на пике). Победа описывается не через указание на официальный документ или встречу глав государств (как политический договор), не через личные истории (как измерение человеческой жизни), а через фотографии с парада Победы в Москве – объединяющего (власть и людей, партию и народ, гражданских и военных) коллективного шествия. Из-за символического значения парада Победы, а также из-за того, что жесткая конструкция памяти о прошлом диктует определенный образ войны и жестко фиксированный набор легитимных военных тем, сотрудники музея и сегодня в качестве пробела истории войны исследуют «тему о белорусах — участниках Парада Победы 24 июня 1945 года», а не, например, историю минского гетто или повседневную жизнь при оккупации.

«Белоруссия живёт, Белоруссия борется, Белоруссия была и будет советской»

Итогом работы Комиссии по сбору документов и материалов Отечественной войны стала московская выставка «Белоруссия живёт, Белоруссия борется, Белоруссия была и будет советской», открытая в Государственном историческом музее на Красной площади с 1942 до 1944 года. После начала наступления Красной армии и постепенного прекращения оккупации одним из первых постановлений ЦК КП(б)Б было «создать <в Минске> музей по истории борьбы белорусского народа с немецко — фашистскими оккупантами в Великую Отечественную войну». Здесь также чётко обозначен идеологический, воспитательный посыл, и видно уплощение объемной истории войны: она отождествляется с «историей борьбы народа с…».

На основе выставки была сформирована экспозиция музея, с 1966-го года перемещённая в специально построенное здание. Но даже в нём показана лишь часть существующего собрания, поэтому в настоящее время уже заложен фундамент нового здания. Обещают подписи на трёх языках (сейчас они на белорусском и изредка на русском) и современную экспозицию. Пока же на стенде «Музей сегодня» под фотографиями руководства написано: «Музей призван увековечить память о защитниках Отечества и вклад белорусского народа в Победу». Любопытно, что музей, экспозиция которого, по-видимому, не менялась с советского времени, находится на территории независимого государства, однако никаких противоречий относительно того, что считать Отечеством не возникает.

Музей как памятник

В музее не предусмотрены комментарии – только названия залов и подписи к экспонатам. Музей создавался как хранилище памяти об известном (великом и героическом), т.е. фактически он взял на себя функции памятника. Экспонаты, таким образом, не свидетельствуют об истории или историях, а являются вещами-в-себе, реликвиями и святынями. Они существуют, будто, в безвоздушном пространстве, вне контекста и объяснений; они могут рассказать ровно столько, сколько могут показать.

История войны – набор таких вещей: вырезки из газет, фотографии, плакаты, образцы оружия, медали, кружки и знамёна. Также это театрализованные декорации (например, партизанский цех по пошиву одежды в натуральную величину, муляжи орденов) и панорамы. Нередко форма и содержание противоречат друг другу.

В одном из залов создана панорама концлагеря: бараки за колючей проволокой, будка охраны, лежащие в глубине трупы, фигурки с тележками. Лагерь показан как поле битвы – с тем же освещением, композиционными приемами и возвышенным надрывом. С той же фигурой безучастного наблюдателя, в которого превращается посетитель, оказавшись перед экспонатом. Однако «мирный» лагерь и военное сражение – разные явления. Если в демонстрации сражения как аттракциона существует некоторая традиция (батальный жанр в живописи, панорамы в музеях, позже военное кино и боевики), то лагерь – особенное место. Сам факт его существования ставит множество вопросов: по каким причинам он возник, что в нём происходило, каким образом туда попадали и как там жили люди, кто в нём работал, кто о нём знал и т.д.

Музей может стать одним из самых эффективных средств рассказа о подобных вещах (с помощью документов, свидетельств). Однако в данном случае темы лагеря, гетто представлены таким же образом, как и остальные – рассказывающие о вероломном враге и героическом народе и ни о чём больше. Тема холокоста вовсе исключена из картины войны.

«Пролог»

Ряд «опасных» для героического образа войны и острых тем, напротив, неожиданно оказались частью памяти о войне и при должном к ним внимании вообще-то должны были бы эту память кардинально трансформировать. Этого, однако, не происходит, во-первых, потому что толком понять из экспозиции ничего нельзя (нет комментариев; объекты не сообщают о чем-то, а демонстрируют себя, если не знать контекст, они являются пустыми и молчащими), а во-вторых, потому что эти темы собраны в «Прологе», зале, предваряющем основную экспозицию, который обычно смотрят на бегу.

Зал начинается со стенда с фашистской формой и фотографиями парадов, подписанного так:

«Во второй половине 30-х годов фашистская Германия в нарушение Версальского мирного договора 1919 года создала прочную военно-экономическую базу и стала на путь открытой агрессии».

Ни на этом стенде, ни во всем музее, впрочем, нет ни одной попытки рассказать, как возник фашизм, в чем его суть, какова его история, идеология и практика, каким образом он получил популярность и распространение (и соответственно, как сделать так, чтобы он или подобное ему государственное и общественное устройство не повторились). Возникается впечатление, что фашизм (и нацизм) – это некое стихийное бедствие, упавшее внезапно на мир и исчезнувшее навсегда. Символично при этом, что начинается экспозиция с военных парадов с политической символикой в Берлине, а заканчивается военным парадом с политической символикой в Москве; а на одной из фотографий из клуба в Минске выносят изображение Ленина и Сталина и красные знамёна – так во время оккупации один режим избавлялся от символов другого режима.

В зале «Пролога» есть стенд, посвящённый пакту Молотова-Риббентропа, более того, приведен секретный протокол и карта разделения Европы на зоны влияния с подписями Сталина и Риббентропа.

Подпись под картой при этом (объясняющая, что это за карта) оказалась закрытой секретным протоколом; в следующем зале немецкий танк ворвется в Белоруссию, эффектно разорвав увеличенный до гигантских размеров пакт.

Далее в «Прологе» следуют знакомые, но остающиеся изощренными и изобретательными формулировки изложения исторических событий. Указано, что

«23 августа 1939 года СССР и Германия заключили пакт о ненападении. 1 сентября 1939 года нападением на Польшу фашистская Германия развязала Вторую мировую войну»,

а также

«В результате военного похода Красной армии в Западную Белоруссию (17 сентября 1939 года – 5 октября 1939 года) были образованы и вошли в состав БССР пять областей»,

тут же помещен доклад Молотова, в котором отмечается, что Польша потеряла государственность, и братские народы нужно спасать от польских эксплуататоров. О подробностях «военного похода» не сообщается, также не сообщается, почему со стороны Германии произошедшее считается нападением на Польшу и развязыванием войны, а со стороны СССР аналогичные действия – образованием пяти областей. Далее говорится, что в

«1939-40 гг. в состав СССР вошли Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, Бессарабия и Северная Буковина»,

а «В ходе советско-финской войны 28 ноября 1939 года – 12 марта 1940 гг.) государственная граница была отодвинута от Ленинграда на 150 км».

Уникальная ситуация: не сказано ничего при том, что сказано очень много. Безличные выражения («граница была отодвинута», «области вошли в состав») и закрытые конструкции предупреждают любые сомнения и вопросы. И – это работает.

Бесчеловечная война

В войне, понимаемой исключительно в качестве истории государства, не остаётся места человеческому: есть великая скорбь, но нет места персональному горю, есть великое страдание, но нет места личному состраданию (если не считать, конечно, возможностью для сострадания шанс заглянуть в кукольный концлагерь), есть враг и Герои, но нет места «обычному» человеку, есть большое «мы», но нет «я».

В результате получается очень специфическая картина: трехлетняя оккупация вообще без повседневной жизни, концлагеря без холокоста, враги и герои без лиц. Враги описываются через ужасные преступления (данные с подробностями): расправы, жестокость, фотографии повешенных и т.д. Герои описываются через награды, сохранившуюся форму, символические реликвии (партбилет, спасший жизнь и т.д.).

Третья сторона – жертвы – вовсе не имеют своего представительства: они описываются либо через преступления преступников, либо через героизм защитников, либо через художественные инсталляции с безымянными фотографиями (фотографии на веревочках на фоне черного фона). Есть еще фигура партизана, которая превратилась в символическое выражение героизма белорусского народа. Из залов о партизанском движении мы многое узнаём о героизме, и – почти ничего о партизанах. Прямая речь, рассказы свидетелей, голоса людей отсутствуют; в лучшем случае их заменяют отрывки из газет, в худшем – дикторский голос, говорящий, «как было на самом деле». Война увидена и показана некой высшей инстанцией.

Кем были все эти люди, как они жили, как относились к соседям, любили ли животных – неизвестно. Будучи вписанными в историю Великой Отечественной войны, они оказались лишены своей истории. В музее – и шире – во всей советской системе работы с прошлом созданы все условия, чтобы помнить (вечно помнить) о великой войне, но, парадоксальным образом, почти нет возможности помнить о людях.

Война и медведи

Музей, даже наполненный экспонатами-святынями, больше похож именно на памятник, чем на храм. Сейчас (в постсоветское время) в нем нет ритуалов и обязательных школьных экскурсий; содержательно он никак не связан с обыденной жизнью горожан. Вероятно, это общая судьба патетических, торжественных, величественных памятников: неся в себе однозначное послание о прошлом (о «героической борьбе», о «Победе» и т.д.), они теряют связь с настоящим и со временем начинают восприниматься как нейтральное, нулевое, «пустое» место. В московском парке Победы, например, ролеры оттачивают акробатические движения у подножия монумента «Трагедия народов», а в минском музее действует временная выставка игрушечных мишек (вход за отдельную плату), продлённая по просьбам посетителей. История, заключенная в священный кокон, – довольно прочная (ей не страшны ни секретный протокол к пакту Молотова-Риббентропа, ни игрушечные медведи), но при этом безобидная штука. Она способна существовать вне времени и пространства; расчет на вечную память оказывается первым признаком предстоящего забвения.