KGB files: очковтирательство, политический спиритизм и «правые хиппи»
— Что именно произошло с архивами украинских спецслужб в 2015 году?
— В 2015 году закончился процесс открытия архивов, который шел давно, пусть и неравномерно. Началось все, как и в России, в начале 90-х — некоторые дела начали рассекречивать, историки уже тогда изучали их. Но доступны были не все дела, и не каждый желающий мог попасть в архив. Был как бы полуоткрытый режим: например, тебе могли сделать копию с заретушированными фамилиями или еще как-то скрыть часть информации.
Потом, в 2008 году, новым директором архива СБУ стал историк Владимир Вятрович. Он ярый сторонник открытия архивов, и впоследствии был одним из авторов и инициаторов законов о декоммунизации. Когда он пришел на этот пост, доступ для исследователей стал легче. Но в 2010 поменялась власть, Вятровича сняли. И руководство СБУ времен Януковича, наоборот, взяло курс на ограничение доступа. Звучали формулировки вроде «Все, что надо было изучить и рассекретить, уже изучено и рассекречено. Хватит, наигрались, не нужно этим заниматься». А в 2011 году на историка Руслана Забилого даже пытались завести дело за разглашение государственной тайны из-за публикации архивных документов. Его задержали на вокзале, повезли на допрос в СБУ, изъяли флешки и ноутбук. Но поднялся шум, за него вписались историки из разных стран, начались протесты, и дело ничем не закончилось.
После революции чуть больше года двери архивов были открыты, хотя под это еще не было законодательной базы, которая бы регламентировала доступ к делам. Весной 2015 года были приняты законы о декоммунизации, и в одном из них четко прописано, что все люди, вне зависимости от гражданства, рода занятий или степени родства с кем бы то ни было, имеют полное право на доступ к делам советских репрессивных органов. И там нет никаких ограничений, скрытых персональных данных — например, фамилий следователей.
В законе о декоммунизации есть оговорка. Если ты знаешь, что на тебя или твоих родственников есть дело и не хочешь, чтобы оно было доступно всем, то в течение нескольких месяцев после принятия закона ты мог подать заявление с просьбой оставить это дело секретным. За все время этим правом воспользовались родственники одного чекиста, который уже умер, и один диссидент, который отсидел. Оба заявления удовлетворили, их дела получить нельзя. Вообще, были противники рассекречивания, которые говорили, что начнутся какие-то вендетты, родственники репрессированных будут мстить чекистам или их детям. Но ничего подобного за все годы с принятия закона не произошло.
— Какие самые важные виды документов, недоступные, например, в России, доступны у вас?
— В наибольшем объеме сохранились уголовные дела. Начиная от ЧК и заканчивая КГБ. Частично не сохранились оперативные дела — то, что в простонародье называется досье на человека. То есть за диссидентом или просто подозрительным человеком следили, собирали на него всю возможную информацию, весь компромат. Такие дела очень интересные и ценные: они были заведены на множество выдающихся людей и могут быть прекрасным источником. Но их очень мало.
— Их заводилось много, но сейчас очень мало? А что случилось?
— За историю КГБ было три волны уничтожения документов. Первая — еще при Хрущеве, после смерти Сталина. В архиве был огромный массив информации на всех, в том числе на партийных лидеров. Хрущев фактически дал указание уничтожить часть таких документов. Мы не знаем точно, сколько, но речь идет о тысячах и тысячах дел на территории всего СССР.
Потом что-то подобное произошло в конце 70-х. Эта волна была чуть поменьше и без политических мотивов — просто внутренняя реорганизация.
Но больше всего архив пострадал в 1990–1991 годах. Говорят, на главу КГБ Крючкова произвели впечатление события в ГДР, где толпа в Восточном Берлине просто зашла в штаб Штази, и таким образом получила доступ к документам. После этого появился приказ №00150, где регламентировались сроки хранения документов разных типов. Уголовные дела надо было хранить вечно. А, например, про оперативные дела или агентурные была хитрая формулировка, с учетом контекста ситуации она фактически означала «уничтожайте все, что сможете». В России эти дела уничтожались такими же темпами, как и в Украине. И даже если что-то сохранилось — по сравнению с тем, что было, это крохи. Просто у нас они доступны, а у вас — засекречены.
Кроме самих дел, уничтожались и учетные карточки — например, картотека агентов. И не обо всех уничтоженных делах мы вообще знаем: данные о них записывались в отдельный журнал, и такие журналы тоже частично исчезли.
— Вы изучаете эти архивы с 2018 года. Как вы к этому пришли?
— Я историк, еще в студенческие годы начал исследовать тему украинских националистических организаций конца 80–90-х годов прошлого века. Потом я защитил об этом диссертацию в 2015. Пошел работать журналистом, но параллельно продолжал собирать материалы — были разные идеи, например, издать монографию. Конечно, я знал о том, что приняли закон о декоммунизации и окончательно рассекретили эти документы. А организации, которыми я занимался, не могли не быть под наблюдением КГБ. О многих лидерах и организациях годами ходят слухи, что они изначально были проектом чекистов. Я подумал: почему бы не съездить в Киев в архив и прояснить, что есть на эту тему. И впервые поехал туда в 2017 году.
Когда я начал что-то искать по своей теме, то был разочарован, потому что нашлось мало что. Краткая, обрывочная, неточная, в основном уже известная мне информация. Никаких открытий я не совершил и, конечно, не выяснил, кто был агентом. Уже впоследствии я понял, почему: хронологические рамки моей темы — поздняя перестройка, когда уголовных дел на этих людей уже не заводили. Понятно, что за ними наблюдали и вербовали агентов, но это как раз две категории действий КГБ, документы о которых пострадали сильнее всего.
Но пока я искал что-то по националистам 80-х, параллельно натыкался в этих же делах на самые разные документы. Увидел много таких интересных сюжетов, что решил не ограничиваться темой своей диссертации.
— Как изменилось ваше представление о спецслужбе с того момента, когда вы впервые пришли в архив?
— Какие у меня были, так сказать, разрывы шаблона? Прежде всего, у меня, как и у всех, был в голове образ этой организации — всемогущей, всезнающей, держащей все под контролем. Если тобой интересовались, думал я, то органы были в курсе про каждый твой чих. Но в первую очередь на примере националистов я увидел, что это далеко не так. Чекисты как будто не замечали их в своих отчетах и докладах многие организации, события и людей, которые заслуживали внимания.
В дальнейшем, работая с архивными документами, я часто спрашивал у участников событий или историков, которые глубоко в теме, насколько то или иное сообщение КГБ соответствует действительности. И очень часто содержание документа оказывалось какой-то ерундой. Скажем, описан какой-то митинг — сколько было людей, откуда они. Я показываю документ участнику этих событий и говорю: «Расскажите, как было на самом деле». Понимаю, что к оценкам очевидцев надо относиться критично, но во многих ситуациях им просто нет смысла лукавить. Например, при наружном наблюдении сфотографировали кого-то и подписали, что это человек X, брат человека Y. Я показываю фотографию человеку Y, а он говорит: «Нет, это не мой брат».
В документах много неточностей и откровенных фантазий. Много некомпетентности, притягивания за уши, придумывания виртуальных угроз, приписывания себе несуществующих заслуг. Наверное, это самое главное, что я не учитывал раньше и что теперь имею в виду. И чем дальше я изучал архивы, тем более критично относился к сообщениям КГБ и понимал, что какой темы ни коснись, там вряд ли будет точная информация.
Причем это проявлялось на всех уровнях. Например, есть массив документов, который сохранился более-менее полностью — это докладные записки, отчеты и справки, которые шли в ЦК Партии. Иногда попадаются и московского уровня: например, справка за подписью Андропова к Брежневу о каком-то явлении или событии. Понятно, что это такие документы проходили несколько бюрократических уровней, начиная с информации, которую давали местные оперативники. Но у меня был такой стереотип, что раз что-то ложится на стол Брежневу или Щербицкому, то это должны были перепроверить двадцать раз. Но как ни странно, первым лицам государства приносили много откровенной ерунды. Они это читали, делали выводы и принимали решения.
Про некомпетентность. Я часто публикую в телеграм-канале документы, где КГБ рассуждает о молодежных неформальных движениях. Там встречаются очень забавные пассажи. Например, начало 1970-х, приехали музыканты из ФРГ. В отчете КГБ о концерте пишут: музыкант со сцены показывал пальцами жест «V», «который используется на Западе неонацистами и так называемыми правыми хиппи».
Среди разных молодежных движений Хиппи традиционно считались главной угрозой для социалистического строя вплоть до конца 80-х. Только в начале 80-х их на пару лет оттеснили панки, но потом было официально заявлено, что панков мы побороли, punks are dead. А вот хиппи… Такое впечатление, что все эти офицеры, от среднего уровня до самого высокого, впервые услышали о них в конце 60-х–начале 70-х, и пока существовал Советский союз, даже не интересовались, стало их больше или меньше. Мы понимаем, что в конце 80-х хиппи — это совершенно безобидная микротусовка. Но раз за разом о них сообщали, и партийные секретари продолжали считать, что главные угрозы советской молодежи — радио «Свобода», западные фильмы, видеотехника и все те же хиппи. А мы знаем, что в конце 80-х резко стали набирать численность футбольные фанаты, которые были в десятки раз опаснее для режима, потому что это движение массовое, агрессивное и политизированное, в Украине — по большей части националистическое. А КГБ их просто не замечал, или по крайней мере не ставил в известность партийное руководство.
Другой факт — не знаю, можно ли это назвать разрывом шаблона, о нем я раньше не задумывался. Когда читаешь эти сообщения, отчеты — в 99,9% случаев КГБ предстает как структура, которая действовала только законными методами, боролась за справедливость и никогда не нарушала Конституцию СССР, Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы.
Мы знаем, что даже в годы сталинских репрессий у Вышинского, который был одним из двигателей этой системы, был такой принцип: чтобы с формальной точки зрения все было по закону. И это следование букве закона сохранялось на протяжении всей истории советских спецслужб. Мы понимаем, что многие «оперативные меры», которые принимались КГБ, были незаконны. Но если ты не знаешь контекста, не читаешь между строк, не понимаешь, чем на самом деле была советская система, то можно даже стать фанатом Советского Союза.
В сообщениях в ЦК о незаконных вещах умалчивали. В уголовных делах тоже — там каждая бумажка должна была соответствовать закону. Вот в оперативных делах, во внутренней переписке, чекисты были более откровенны. И отдельной частью их работы была так называемая легализация доказательств. Например, если за человеком следили и раздобыли какую-то улику — скажем, засняли на видео, как он что-то кому-то передает — это не должно было прозвучать в суде. Это сейчас можно сказать: мы с санкции прокурора проводили слежку, вот доказательства преступления. А в те времена, когда дело доходило до суда, была задача объяснить, как органы все это узнали. Придумывались какие-то схемы, подставные люди писали заявления. Например, агент КГБ писал: «Я, такой-то, шел по улице и случайно увидел, что гражданин, впоследствии арестованный, занимается тем-то».
Хотя бывали и исключения. Например, один из немногих случаев, когда КГБ в сообщении Щербицкому открыто признает, что они совершили что-то незаконное — когда в начале 70-х хотели пожениться родственники двоих классиков украинской литературы: племянник Леси Украинки и внучка Ивана Франко. Племянник жил в США и имел американский паспорт, а внучка — в Украине. КГБ была поставлена задача сорвать этот брак, потому что он был политически невыгоден Советскому Союзу: наследница такого заслуженного поэта уедет в США, будет рассказывать там какую-то антисоветчину. И вот, они уже подали заявления, остается только прийти в ЗАГС и расписаться. Жених специально для этого приехал из США. Как чекистам все же удалось сорвать этот брак? Обычно в таких случаях они прятали свои действия за формулировками вроде «приняты оперативные меры». А тут прямо написали: «Нами было организовано похищение сумочки Веры Франко, в которой лежал ее паспорт».
— Итак, приверженность формальным процедурам, документам, регламентам — неотъемлемое свойство этой структуры. А как менялись органы госбезопасности в разные исторические периоды?
— Принципиальный момент, не всегда заметный в документах, но известный нам из истории — что после ареста Берии Хрущев и его преемники приложили огромные усилия, чтобы всегда держать КГБ под контролем. Чтобы это органы госбезопасности боялись партию, а не наоборот, как в сталинские времена. Чтобы чекисты ничего не делали без ведома партии, не вербовали партийных работников, не арестовывали их без согласия партийных органов и так далее.
Другая черта — со времен Хрущева, с 50-х годов, ставится четкий курс на то, чтобы меньше сажать и больше профилактировать. Особенно если речь о политических вещах. Это, кстати, тоже было для меня некоторым разрывом шаблона. Например, читаю документ: поймали в 70-х какого-то антисоветчика, но не заядлого. Он свалил памятник Ленину, но раньше ни на чем таком не попадался и божится, что все это было просто по пьяни. Случись это раньше, я бы был склонен думать, что его посадят. Но оказывается, во времена застоя, если человек сам не признавал за собой каких-то антисоветских мотивов или даже признавал, но каялся и обещал, что такое никогда не повторится — его, как правило, не сажали.
— Это звучит скорее как снисхождение, а в чем заключалась профилактика?
— Проводились беседы. Могли вызвать человека в органы и прочитать ему, грубо говоря, лекцию о том, что страна в опасности и так далее. И человек должен был заверить, что больше того, что он делал, не повторится. Начиная с 60–70-х лайт-антисоветчика если ловили, то не сажали, а выписывали официальное предупреждение: еще раз попадешься — посадим. Даже в КПК была прописана такая мера. В 30–40-х, понятное дело, о таком и речи быть не могло. Особенно старались не сажать человека до последнего, а профилактировать, если он с какой-то громкой фамилией — как Вера Франко, которую я упомянул.
— А завербовать не пытались?
— Пытались, конечно. Но кого завербовали — тоже тайна, потому что документы не сохранились.
Еще кое-что важное про то, как менялась советская госбезопасность. В конце 80-х в КГБ из ЦК приходили распоряжения, что наступила перестройка, теперь они должны следовать определенным принципам, быть более открытыми и так далее. Они согласно кивали, внешне действительно стали более открытыми, их пресс-служба стала активней. Но когда читаешь документы тех времен, понимаешь, что в их головах все так же была Холодная война и Запад, который хочет нас покорить. Единственное, что поменялось — в это время они уже не могли реагировать на новые вызовы по-старому. Например, в 1988 году они сообщают, что во Львове или в Киеве собралось 100 человек с сине-желтыми флагами. Понятно, что еще 3-5 лет назад всех их быстро бы разогнали, свинтили и пересажали. А теперь чекисты просто описывают это как свершившийся факт. Они уже ничего не могут с этим сделать.
При этом они отлично умели переобуваться в воздухе. Есть два документа — сообщения КГБ руководству УССР. Одно датировано 20 августа 1991 года, это второй день путча и еще непонятно, чем все закончится. И они докладывают в таком духе: «жители республики с одобрением встретили известие, что вводится чрезвычайное положение, что наконец наведут порядок, и только небольшой кучке отщепенцев (дальше перечисляются какие-то диссиденты, националисты и почему-то спекулянты) эти меры пришлись не по нраву». Два дня спустя, когда путч провалился, а лидеров арестовали, за подписью тех же людей к тем же адресатам отправляется записка о том, что «трудящиеся республики с осуждением отнеслись к попытке кучки заговорщиков организовать антиконституционный переворот». Это довольно забавно звучит, — и мы понимаем, что в таких документах спецслужба следовала только конъюнктуре.
— Какая история из всех, что вы нашли в архивах, запомнилась вам больше всего?
— Я опишу два дела, причем они оба связаны со зловещим образом Троцкого. У меня по мотивам обеих вышли статьи на «Настоящем времени».
Первая история. 30-е годы, в газете «Коммунист» вышла фотография корпуса строящейся фабрики и деревьев рядом.
Знаете, в интернете есть целые паблики, посвященные тому, как какие-то абстрактные предметы напоминают человеческие лица. [Это называется парейдолией]. И вот на фотографии тоже кто-то с большими усилиями разглядел в деревьях очертания Троцкого. Если подключить воображение и знать, где его искать, то в принципе можно его там заметить, хоть и с большой натяжкой.
Но так как это был 1937 год, арестовали фотографа и художника-ретушера. Начали их допрашивать. Фотографу не повезло: его арестовали из-за этого снимка, но потом следователи быстро перешли на другую тему: выбили из него показания, что он польский шпион. Тогда как раз начиналась т.н. массовая польская операция, и его расстреляли.
Художнику повезло. Он ничего на себя не взял, говорил на допросах, что никакого Троцкого в процессе ретуширования снимков не пририсовывал. Фотографию отправили на экспертизу. Экспертиза показала: действительно, со снимком были произведены какие-то манипуляции, и подобие Троцкого на нем есть. Но, видимо, художник родился под счастливой звездой: дело передали в суд, а не рассмотрели тройкой, которая бы даже не стала разбираться. В суде обвинение начало разваливаться, так как особых доказательств не было. Эксперта вызвали в суд. Он пришел и говорит: «Вы меня немного не так поняли. Я вообще сначала не там, где следствие, этого Троцкого разглядел. А потом уже мое руководство, которому подсказал прокурор, подсказало мне, где я его должен найти». И художника оправдали. Потом он погиб во время войны.
Вторая история. Это происходило уже после войны, в 1947 году, в городе Белая Церковь под Киевом. Несколько человек: библиотекарь, скульптор, художник — в общем, провинциальная интеллигенция — развлекались тем, что проводили спиритические сеансы. Это было довольно массовым увлечением в начале XX века, при царе. А они достали какую-то дореволюционную книгу о том, как вызвать духа, при помощи верчения тарелочек или какой-то такой технологии. Понятно, что они просто хотели убить скуку.
Сначала вызывали родственников, потом перешли на Горького, а потом увлеклись и стали вызывать Ленина, Аллилуеву и Троцкого. И задавать им политические вопросы. Например, «Будет ли война?» — тогда все боялись, что скоро будет война с Америкой и Англией. Троцкий сказал: да, будет. У Ленина спросили, гениален ли Товарищ Сталин, и он ответил, что нет. У Горького и Аллилуевой спрашивали настоящие причины смерти. Дословно там ответы не приведены, но выходило так, что виноват Сталин.
Потом к этой компании присоединилась женщина, которая то ли была завербована ранее, то ли просто решила донести. Всех арестовали. В итоге инициатору дали 25 лет — это был максимум, потому что тогда на короткое время в СССР отменили смертную казнь по большинству статей. Отправили в самые жесткие лагеря, а у него было подорванное здоровье, и через пару лет он умер. Девушкам, которые были с ним, дали поменьше: лет по 6-10.
— Вы историк и журналист, и понятно, почему вы занимаетесь этими документами. А что касается обычных украинцев — часто ли вы встречаете в архивах людей, которые зашли туда не по работе?
— Их достаточно, чтобы читальный зал был всегда заполнен больше, чем наполовину. Но меньше, чем могло бы быть. До сих пор не так много людей знают, что это просто и это доступно для всех. Мне пишут многие подписчики канала или читатели статей, спрашивая, как найти дело своего родственника. Меня так часто об этом спрашивали, что в 2018 году я просто написал статью, где изложил все пошагово: как составить запрос, кто может по закону смотреть то или иное дело и так далее. Есть люди, которые хотят найти не дело родственника, а свое. В основном это не репрессированные, а те, кто подозревает, что за ним следили, или те же профилактированные. Но, к сожалению, пока такого не было, чтобы человек ко мне обратился, и его дело нашлось.
А бывает наоборот: я читаю, что кого-то профилактировали по антисоветским мотивам и начинаю гуглить, что с этим человеком сейчас. Многие оказываются публичными людьми, я их добавляю в друзья в фейсбуке и скидываю им документы: «Смотрите, вы это видели? Тут про вас пишут». Они делятся впечатлениями, рассказывают, что там правда, а что нет. И некоторые после этого хотят получить полное дело на себя, но обычно опять-таки им приходит отрицательный ответ — потому что дела были уничтожены.
— Я правильно понимаю, что доступ к украинским архивам сейчас абсолютно свободен, и никто не пытается чинить никаких препятствий — например, разрешать копировать страницы только за большие деньги, мешать фотографировать или что-то в таком духе?
— Ничего такого нет. Проблема в другом: что в архиве СБУ нет единого целостного каталога. И часто искать приходится вслепую. Ты отправляешь в архив запрос с фамилиями, событиями и другой информацией о документах, которые хочешь найти, но сам ты их искать не можешь. Доступа к базам, где перечислены все уголовные дела, оперативные дела и другие документы — у обычного читателя нет. В отличие от ситуации в той же Польше, куда я ездил работать по обмену — там ты забиваешь в базу фамилию, ключевые слова и сразу получаешь подробный ответ. У них все очень хорошо описано и сразу видно, что есть в архиве.
— А почему у вас этого нет?
— Может быть, со временем это появится. Вообще, закон о декоммунизации, принятый в 2015 году, предусматривает создание архива национальной памяти. То есть отдельного архива при Институте национальной памяти, куда будут переданы все дела из архива СБУ, прокуратуры, МВД, службы внешней разведки и других силовых структур, а также из судов. Они будут объединены под одной крышей, описаны и четко каталогизированы, и постоянно будет вестись работа по сканированию и переводу всех этих данных в цифровую форму.
По закону это уже давно должно было произойти. Но несколько лет все тормозилось из-за того, что для архива не было подходящего здания. Год назад выделили здание на окраине Киева, но теперь там должен пройти ремонт, и этот проект тоже немного затормозил из-за пандемии. В лучшем случае он займет два года, потом начнется передача дел — не знаю, насколько затянется этот процесс. И только потом появится возможность делать единый каталог.
Еще одно неудобство, которое должно быть устранено при создании нового архива — что каждый раз, отправляясь в архив СБУ, ты должен сначала зайти в их главную приемную и минимум за день заказать пропуск. То есть нельзя просто с утра встать и подумать: «У меня свободный день, съезжу-ка в архив». Поскольку это режимный объект, и у них такое общее правило, в какое управление СБУ бы ты ни направлялся. Это отнимает время, но обещают, что в новом архиве такого не будет.
— Слушаю я вас, сравниваю с тем, что происходит в России. У нас не только большинство документов засекречены, но и к остальным ограничивают доступ. Например, есть такая практика, что некоторые архивы запрещают делать копии документов и фотографировать их. Разрешают только переписывать от руки. Хотя Верховный суд уже признавал такую практику незаконной. Прямо сейчас идет процесс между «Мемориалом» и Карельским УФСБ по этому поводу. Немножко завидую вам, честно говоря. Надеюсь, у нас тоже когда-нибудь так будет.
— Я тоже на это надеюсь. Многие историки и журналисты мечтают о такой возможности — поработать с московскими архивами. Потому что в Киеве есть много классных сюжетов, но все-таки это в какой-то мере вторично по сравнению с тем, что может быть в Москве.
