Оттепель или вечная мерзлота?
Возможно, зрители «Француза» увидят последний советский фильм, вопреки очевидному факту, что СССР прекратил существование почти тридцать лет тому назад. Создателем его не мог быть человек случайный. Автор «Француза» — 78-летний режиссер и актер Андрей Смирнов, сын советского писателя-фронтовика Сергея Смирнова («Брестская крепость»), борец с советской цензурой (без соавторов снял всего 5 полнометражных фильмов), первый секретарь Правления Союза кинематографистов в 1988-1990 гг., — то есть в Перестройку, когда Конфликтная комиссия сняла с «полки» многие замечательные фильмы. Творчество Андрея Смирнова отмечено историзмом, фильмы его фиксируют память о Гражданской и Отечественной войнах, подавленных большевиками крестьянских восстаниях. Он показывал носителей этой исторической памяти, угодивших в трясину советского застоя. Нынешняя его картина посвящена оттепели и сталинскому террору.
Действие фильма не так просто локализовать во времени, нижняя граница хронологии — сентябрьские события 1957 в Литл Роке (США, сегрегация в школе), верхняя граница — арест самиздателя «Синтаксиса» Александра Гинзбурга (его памяти Смирнов посвятил фильм) в июле 1960. При этом зритель должен понимать, что фильм существует по законам художественного произведения, продолжительность экранной истории — чуть более полугода. «Француз» сделан по принципу фильма-путешествия, когда основной персонаж меняет места пребывания и встречается с колоритными героями. Есть в нем немало и от плутовского романа, потому что герой-путешественник преследует некую цель, для большинства скрытую. Типологически можно связать фильм Андрея Смирнова с поэмой Гоголя: в несвободной российской земле (как бы она ни называлась) всегда достаточно много мертвых душ.
Кинематографическим путешественником в землю мертвых душ становится заглавный герой — француз Пьер Дюран. Впрочем, француз он по паспорту и месту жительства, но не по крови. Биография Пьера — перекресток европейских исторических трагедий середины ХХ века. Мать его с трудом и риском сбежала из Страны Советов, и позже, на студенческих танцах в Москве, он встретит ее отдаленного двойника, которая прямо-таки потребует вступить с ней в брак и увезти за границу. Один из его отцов погиб в нацистском концлагере, другой (вот тайна путешественника!) — просидел четверть века в лагерях советских, попутно открывая формулу существования Бога. К началу экранного действия Пьер — выпускник Эколь Нормаль, славист, коммунист, вместо кровавой колониальной войны он едет на стажировку в МГУ — учиться у Бонди, Гудзия и Дувакина. Отчасти прототипом Пьера стал добрый приятель режиссера Жорж Нива — филолог, переводчик, друг диссидентов, несостоявшийся жених Ирины Емельяновой (дочери пастернаковской музы Ольги Ивинской), высланный из СССР в годы действия фильма.
Наблюдатель и путешественник с «другой стороны» планеты встречается с персонажами, которые, подобно гоголевским, и типажи, и яркие индивидуальности. Циничный литературный функционер Николай Чухновский (Мадянов) рассказывают ему о главной советской ценности — умении молчать. Престарелые выпускницы Смольного института и ГУЛАГа — сестры Обрезковы (Дробышева и Тенякова) моментально выращивают приезжему иностранцу русское генеалогическое древо. В «иконостасе» поповского сына, преподавателя научного марксизма и советского зека Успенского-старшего (Ефремов) Пьер не без удивления видит фото Черчилля, победно вскинувшего руку. Состоится и встреча с разыскиваемым Татищевым-«Графом» — героем и жертвой.
Еще более важно, что авторы фильма покажут французу и зрителям две советские России: страну сталинских высоток, номенклатурных дач, советского балета и шампанского, солянки по рецепту Молоховец, и страну обломков ГУЛАГа, жалких трущоб, бутылки водки на троих в подъезде. Последняя лаконично была описана упоминаемым в фильме Игорем Холиным:
Дамба. Клумба. Облезлая липа.
Дом барачного типа.
Коридор. Восемнадцать квартир.
На стенке лозунг: МИРУ — МИР!
Во дворе Иванов
морит клопов, —
он — бухгалтер Гознака.
У Макаровых пьянка.
У Барановых драка.
Две России — две культуры! Есть парадная официальная культура: сочинения румяного Чухновского, Большой балет (изнанку его Пьер увидит, влюбившись в балерину Киру), композитор, который раз в два года находит себе новую красавицу-жену, прогулки молодых и веселых людей по нарядной Москве за несколько лет до создания знаменитого фильма Данелии. Но есть и культура полуподпольная, а то и нелегальная: джазовые клубы, мастерские лианозовских художников, самиздатский поэтический журнал «Грамотей» со стихами Бродского и Сапгира, Кушнера и Холина. Так авторы художественного фильма переименовали знаменитый «Синтаксис», который в 1959-1960 выпускал Алик Гинзбург, пока его не посадили в первый раз. О сути и значении этого журнала прекрасно выразился Лев Халиф в «ЦДЛ»:
Черновик, обеляющий нашу жизнь. Мы сначала живем наши строки. И только потом их пишем на память. На чью?
«Синтаксис» наш… Лианозово. Ходит-гуляет подпольный наш список. Слепок, схвативший все лучшее в нас. Это в старости мертвая маска.
Принципиально неразрывную для Смирнова связь времен подтверждает эпизодическое, но символичное участие в фильме Веры Лашковой, подруги и машинистки Гинзбурга — именно она напечатала «Белую книгу» о деле Даниэля-Синявского.
Две советские России, как и две культуры — сообщающиеся сосуды. К примеру, Оскар Рабин частным образом создает и продает свои чудесные натюрморты и городские пейзажи, но официально работает на комбинате ДПИ, оформляет культмассовые мероприятия. Основное топливо, позволяющее аборигенам и путешественникам перебираться из одной части в другую, — алкоголь, преимущественно, горькая — водка. До известной степени веселящая и примиряющя, эта жидкость отчасти размывает границы, что точно описано еще одним автором «Синтаксиса»-«Грамотея» Сергеем Чудаковым:
Переводы из Ружевича и Сэндберга ты уже прочитала
Наливаешь мне кофе и требуешь разговоров об Антониони
Я чувствую себя как окурок не в своей пепельнице
Блеск твоих связей в министерстве культуры я одобряю
Оператор снимает дождь: ему разрешили
Дождь крупный, тугой, напоминающий крутое яйцо
Мочит людей во фраках вечерних платьях смокингах и тулупах
Оптика дождя великолепно передается оператором
«Тебе интересно все это говорить?» «Нет, но я упражняюсь»
«Зачем ты грызешь ногти?» «Дурная привычка»
«Что ты делаешь сегодня вечером?» «Заказную статью об очерке в молодежном журнале —
Проблема изображения казенных подвигов бетонирования и лесоповала».
И если образ Пьера Дюрана — перекресток европейской истории, то фигура Валерия Успенского — идеальный перекресток двух Россий и культур. Сын упомянутого марксиста-зека-фаната Черчилля, Валерий работает фотографом в «Московском комсомольце», следовательно, коллега Гинзбурга. Валерий распространяет журнал и ведет фотолетопись неподцензурной Москвы (для себя и немногих). Артистическое дарование Ткачука и человеческое обаяние его героя позволяет Валерию понемногу вытеснить француза не только с экрана, но и из сердца балерины. Хотя он и попадает в лапы советских органов, но черчиллеву викторию Кира адресует именно ему. Несмотря ни на что, в фильме побеждает надежда на будущее, и воплощение ее — симпатичный талантливый парень из круга советских диссидентов.
