Драма без антрактов
гимназия № 4, г. Йошкар-Ола, Республика Марий Эл
научный руководитель Татьяна Юрьевна Нерода
В жизни каждого из нас случаются встречи, многие из которых заставляют по-новому взглянуть на себя, на прошлое своей семьи. Не знаю, когда бы я дозрела до столь серьезного и важного дела, если бы не счастливая случайность. В июле нынешнего года в гости к моему деду приехала его двоюродная сестра Татьяна Юрьевна Нерода, в девичестве Ямбикова. Они практически не знали друг друга, хотя их отцы были родными братьями. У них общие дедушка и бабушка, которых оба очень хорошо помнят. Татьяна Юрьевна, тетя Таня, не просто разбудила мое любопытство, она помогла раскопать в нашем семейном архиве письма моего деда с фронта, увлекла меня идеей сохранения семейной памяти через написание исследования по истории нашей семьи. В моем распоряжении оказались письма, фотографии, архивные документы и воспоминания деда и его двоюродных сестер Татьяны и Елизаветы Ямбиковых.
Генералиссимус и императрица
Свою работу я начала с судеб моих прапрадедушки и прапрабабушки. Их пару близкие друзья в шутку называли союзом императрицы и генералиссимуса, не только за совпадение по именам с известными историческими личностями, но и за особенность характеров. Александр Васильевич – «главнокомандующий» в любой ситуации, в том числе и в семейных отношениях. Елизавета Петровна – красивая, хорошо образованная женщина, прекрасно владела французским и немецким языками, глубоко разбиралась в искусстве, любила театр…
Александр Васильевич и Елизавета Петровна Ямбиковы родились в конце XIX века. По рождению они принадлежали к разным сословиям: Александр – из семьи зажиточного, крестьянина, Лиза воспитывалась у дяди, дирижера Казанского оперного театра. Объединяло то, что родители их хотели дать образование своим детям и сделали это, исходя из своих возможностей.
Александр первоначальное образование получил в церковно-приходской школе, немного поработал земским писарем, затем пошел учиться в открывшееся земское училище, которое позволило ему сменить свое «скучное», как ему казалось, занятие в управе на службу ветеринарным фельдшером. Работал увлеченно, практиковал в селе Сумки, поселке Юрино и окрестных селах. Многие из его друзей, бывших крестьянских отпрысков, становились в то время баржевладельцами, записывались в купеческое и мещанское сословие. Высокий (2 м с лишним), широкоплечий, уверенный в себе, он покорил белокурую, хрупкую Лизу. Трудно сказать, что привлекло ее, «тургеневскую» девушку, владеющую в совершенстве французским и немецким, играющую на фортепиано, в Александре. Говорят, противоположности притягиваются. Видимо, в нашем случае так и произошло. Не смутило Лизу и «глубокое оканье», напротив, это позволило сравнивать его с Максимом Горьким, которого она так обожала.
Их встреча произошла в оперном театре, куда случайно пришел молодой ветеринар, чтобы «занять» свободный вечер в один из служебных приездов в Казань.
К этому времени Лиза окончила Казанский институт благородных девиц и уже обучалась на юридическом факультете Казанского университета. (Того самого, откуда был исключен в свое время вождь пролетариата Владимир Ульянов). Лиза рано потеряла родителей и воспитывалась в семье дяди, где не было собственных детей. Росла в любви, на ее имя были «отписаны» пять доходных домов в Казани, ее окружали книги, театр. Уже в юности она сочиняла стихи, которые даже публиковались на страницах местных газет. В 1909 году они поженились. Лиза завершала образование, Александр практиковал ветеринарным фельдшером. Лиза в 1910 году родила сына Василия, моего прадеда, полную копию своего отца. Уже в восемь лет он пытался переплыть Волгу, мерялся силой в драках с мальчишками вдвое старше его, любил лошадей и еще в подростковом возрасте мог укротить рысака, оседлать которого не рисковали и взрослые мужики. Елизавета Петровна воспитывала увещеваниями и просьбами, а отец нет-нет да и охаживал ремнем. И он был всегда для всех сыновей (позже родятся Коля и Юра) непререкаемым авторитетом. Жили счастливо, но уже понимали, что надвигается что-то страшное.
Началась Первая мировая. Александр Васильевич ушел в действующую армию в первый год войны. В одном из боев потерял ступню – был награжден, комиссован и всю оставшуюся жизнь ходил на деревянном протезе. Это было трудно физически – при весе в 120 кг. Но тяга к жизни и желание доказать свою состоятельность позволили остаться таким же уверенным в себе, как и до войны.
Уже в 1915 году он открыл первую ветеринарную клинику в Сумках. Подтверждение этому есть и в некоторых архивах и публикациях по истории Марий Эл (komanda-k.ru/2010/mariiel). Располагалось село в устье реки Сумка, на правом ее берегу, при впадении в Волгу. Выгодное географическое расположение села Сумки на старинном сухопутном Московско-Казанском (Сибирском) тракте и вблизи волжского пути сыграло важную роль в том, что здесь исстари проводились базарные дни и ярмарки. Ежегодно осенью, на Покрова, сюда приезжали купцы, крестьяне-торговцы, коробейники, бакалейщики, лотошники из соседних уездов и губерний. На базарной площади шумел балаган, играла гармонь; народ катался на каруселях и самокатах. Елизавета Петровна не очень любила «разгул простолюдинов», но Александр Васильевич «ставил на место» свою жену. Как вспоминал позже сын Юрий, достаточно было его хмурого взгляда, чтобы жена ретировалась: «Прости, Саша, я что-то не то сказала…» И они, одевшись понаряднее (Александр в «выходном» костюме, в светлой рубахе-косоворотке, обув единственную ногу в начищенный хромовый сапог, заметно прихрамывая, поблескивая цепочкой от карманных часов; Лиза в своем «выходном» платье из синего бархата), вышагивали рука об руку по шумной, пестрой праздничной базарной площади. Их узнавали, кланялись, радостно улыбались. Население окрестных деревень и Сумок не только праздники любило, у большинства были крепкие хозяйства: свои лошади, коровы, овцы, большие пашни. Работы для ветврача было предостаточно. Александр Васильевич никогда не отказывал в помощи. Профессию любил фанатично. Позже, уже вместе с сыном Василием, он поступил в Казанский ветеринарный институт имени Баумана и получил высшее образование. Впоследствии его блестящие знания и человеческая порядочность дадут право Александру Васильевичу возглавить ветеринарную службу одного из лучших в стране конезаводов (в Починках Горьковской области).
Елизавета Петровна же никогда не оставляла надежды вернуться назад, в родную Казань. Она была юристом по диплому и не теряла надежды реализовать свою мечту – сделать адвокатскую карьеру. Так потом и случится, Елизавета Петровна станет одним из лучших адвокатов, будет зачислена в члены Коллегии Марийского республиканского суда. И придется ее адвокатское становление на самые сложные 20–30-е годы: защита «врагов» – кулаков, вредителей, священников. Но это будет позже.
В конце августа того же 1918 года, находясь в Казани, едва не лишился жизни Александр Васильевич. В город вошли белые, отыскивали красноармейцев, подозрительных. Словом, поступали ничуть не лучше, чем красные до этого. Александр Васильевич был схвачен на улице. Расстреливали прямо у стены одного из каменных зданий. Когда молодой солдат повел его к этой стене, Лиза с криками бросилась к стоявшей поодаль группе офицеров и упала на колени прямо в пыль. И случилось чудо: один из стоявших с удивлением воскликнул: «Лиза? Что такое? Встань!» Оказалось, что этим офицером был брат Лизиной подруги по институту благородных девиц. А Елизавета только и смогла прокричать – там Саша, мой муж! Последовало резкое «Отставить!» и Александра Васильевича без каких-либо проверок вывели из толпы обреченных. Наверное, самое страшное, что может быть в любой гражданской войне – это то, что люди оказываются втянутыми в смертельную бойню за какое-то мистическое счастье, лишаясь при этом простого человеческого благополучия, семейных будней и радостей… Вечером семья поспешила назад, в Сумки.
Сегодня от самого села Сумки осталось совсем немного домов, говорят, всего четыре. Во время постройки Чебоксарского водохранилища оно попало в зону затопления. К сожалению, в советское время интересы «каких-то» полутора тысяч людей оказывались такой мелочью по сравнению с масштабами соцстроительства! Сохранилась каменная церковь, построенная в 1824 году и относящаяся по своим формам к архитектурным памятникам XVIII века – она повторила облик простоявшей здесь более ста лет деревянной церкви. В 1939 г. Сумская церковь была закрыта. Здание превратили, как это случалось повсеместно в период воинствующего атеизма, в зерносклад.
Семья Ямбиковых прожила в Сумках, затем в Юрино – ориентировочно до 1929 года, до поступления Александра Васильевича и Васи в Казанский ветеринарный институт. О казанском периоде их жизни информации мало, в основном это то, что сохранилось в памяти дочери Юрия по его рассказам. Был свой дом-пятистенок, богатая библиотека. Адвокатская практика Елизаветы Петровны позволяла не бедствовать, но излишеств тоже не было, учитывая какими голодными были 30-е, особенно для Поволжья. Юрий запомнил, что вокруг них всегда было много нищих, голодных. Они знали, что Ямбиковы всегда «подают». И, действительно, милосердие отличало в семье всех: и родителей, и детей. Это качество они сумели передать и нам, их потомкам.
В 1929 году семья отправляется в Починки Горьковской области. Александр Васильевич и Василий назначаются на ветеринарную службу в элитный конезавод, основанный еще императрицей Елизаветой Петровной.
Починковская страница: И песнь во славу коммунизма, и метка черная «врага»
С 1929 по 1937 год семья Ямбиковых жила обычной жизнью советских граждан. Отец и старший сын работали с большим вдохновением. Лошади были центром внимания, любви и заботы. Вася под началом отца осваивал практику. Юрка и Коля днями пропадали в конюшнях, купали в волжских водах своих любимцев, «объезжали» молодых жеребцов. Для мальчишек лошадь стала на всю жизнь символом красоты и верности. Юра (Юрий Александрович, ставший уже после Великой Отечественной зоотехником) мог с закрытыми глазами нарисовать силуэт летящего скакуна.
Василий стал хорошим специалистом. Не очень щедрый на похвалу отец делился с Лизой тем, что «Васька у нас молодец, хороший врач получился, толковый». Юра вспоминал, что в свои 10–12 лет они с Колей прекрасно знали, что такое сап, сибирская язва, осознавали опасность слова эпидемия и пр. Они знали, как правильно ухаживать за лошадью и могли отличить здоровую от больной, в случае надобности оказать ей первую помощь. Надо сказать, что на фоне разразившегося страшного голода опасность возникновения эпидемий была вполне реальной: народ раскапывал скотомогильники, страх терялся в условиях мучительной голодной смерти. Сам же Александр Васильевич прекрасно понимая опасность инфекционных болезней, запретил захоронения туш животных без сжигания. Но в случае, если можно было после хорошей термической обработки мясо павшей лошади употреблять, его отдавали людям, ежедневно стоящим в ожидании спасения у ворот конезавода. Засуха, неурожай 1932–1933 годов сказывались и на лошадях, кормов катастрофически не хватало. Ветеринар не мог спасти животных от голода. Это понимали все, но было ясно и другое: виновный будет рано или поздно назначен. Это произошло, когда, казалось, и падеж прекратился, и кормов стало больше – в 1937 году: погибли сразу три лошади. Уже на следующий день Александра Васильевича и его сына вызвали по повестке в отдел НКВД. Допрашивали отдельно. Мало, что известно о допросах, но они сводились к одному: признаться в причастности к вредительской группе и отравлении животных. Александра Васильевича допрашивали, не позволяя сесть, это продолжалось в течение всего первого дня. Учитывая, что он был на одной ноге (вместо второй – протез), это было мучительно. Показали заявление-донос, написанный фельдшером конезавода неким Виноградовым. (Эту фамилию помнят и Лиза, и Татьяна – дети Юрия). Знают они о нем и то, что он был человеком недалеким и завистливым, а еще подворовывал медпрепараты, содержащие наркотические вещества, за что получил уже не одно серьезное предупреждение от Ямбикова-старшего. Вот и нашел способ отомстить.
Я нашла материалы, подтвержденные документами архивов, что массовые репрессии проводились в это время во всех сельскохозяйственных районах Горьковской области. В последние месяцы 1937 г. в ряде районов прошли судебные процессы над «вредителями сельского хозяйства». «Врагов народа» разоблачали в земельных органах, МТС. Работники облзо (областного земельного отдела) во главе с начальником управления С. М. Тихоновым были обвинены в уничтожении колхозного скота, срыве строительства 13 МТС, выводе из строя тракторного парка и т. д. По делу о «контрреволюционной организации правых» в облзо арестовали 116 челове. Когда я читала документы, указывающие на вредительскую деятельность тех или иных «врагов», то многое просто поражало своей абсурдностью. Например, руководитель Дивеевского района Безденежных обвинялся в том, что он специально выводил район в передовики, чтобы потом получить высокий прием в Кремле и совершить покушение на кого-либо из вождей… Быть слишком хорошим тоже получается опасно!
Вернемся к судьбе Ямбиковых. Александра Васильевича промучили допросами неделю и на удивление и радость отчаявшейся жены и младших детей выпустили. Вернулся под вечер… абсолютно седой. Слезы, вопросы. А он молчал. Елизавета Петровна, боясь его гнева, притихла. Ждала, когда сам захочет что-то сказать. Сказал мало: о том, что пережил – он много позже расскажет Юрию, уже студенту Горьковского сельхозинститута. Тогда же он сообщил Елизавете Петровне, что Васю надо спасать, для этого установить и доказать точную причину гибели последних лошадей. Ему этого не дали сделать сразу, так как забрали неожиданно. От работы отстранили, взяли подписку о невыезде. Тем не менее, были и порядочные среди коллег, по просьбе опального ветврача принесли образцы тканей умерших животных. Несколько суток просидел над микроскопом, над справочниками, колбами и пробирками.
И однажды ночью он, всегда сдержанный, знающий цену словам и эмоциям, звенящим возгласом разбудил всех: нашел, нашел, нашел! Все прибежали в комнату к отцу. Он, вымотанный физически и психологически за все эти бессонные ночи, не мог оторваться от микроскопа. Не прошли даром тревожные ночи, он все-таки обнаружил причину. Заключение, сделанное Александром Васильевичем и подтвержденное коллегами, стало основанием для написания ходатайств в разные инстанции. Здесь внесла значительную лепту и Елизавета Петровна при составлении текстов прошений, применив свой адвокатский опыт. Далее была трудная поездка в Москву, в течение месяца томительные очереди в «казенные кабинеты». Немногим так везло, но она добилась встречи с «самим Калининым». Этот факт знают все в нашей семье. После беседы с ним, не получив никаких прогнозов на будущее сына, она вернулась домой. Потянулись месяцы ожидания обещанного официального ответа. Это было тягостно, тем более что почти никто не возвращался. Арестовали многих вчерашних друзей семьи, просто знакомых. Удивительный факт – Вася вернулся через полгода, худой, сильно изменившийся. Юрий (брат) часто рассказывал своим дочерям: «Уходил в пальто, вернулся в фуфайке, явно не своего размера, руки голые торчат, разбитые сапоги и лицо не того веселого балагура, к которому привыкли все, а человека, многое пережившего. Тема разговоров о том, где был и как жил, была под строжайшим запретом. Так ничего и не узнали, в 1943-м он погиб… Может, останься живым, рассказал бы, но не пришлось».
Тридцать шесть страниц любви
Дедушка, Николай Васильевич, с нескрываемым волнением извлек из шкафчика, стоящего в гостиной, старинную медную шкатулку. В ней хранилась целая стопка пожелтевших от времени писем. Их писал мой прадедушка Василий с фронта своей жене и детям. Я понимала, что письма эти – настоящая семейная реликвия, в них память о дорогом человеке. Моему деду не исполнилось и года, а старшему брату Шурику было чуть больше полутора, когда их отец, Василий Ямбиков, навсегда покинул родной дом.
Тридцать шесть листочков, желтых, потертых. Последнее датировано июлем 42-го. Выцвели чернила, а в тех, где автор писал карандашом, многое и вовсе не прочитывается. До начала боевых действий можно найти адрес пребывания, какую-то информацию о конкретной местности. Потом – всё это тщательно вымарано.
Василий не сразу попал на фронт. В своем первом письме, датированном еще 11 мая 1941 года, он пишет, что проходит курсы в Московской Военно-Ветеринарной Академии. В воздухе уже ощущается запах войны, но людей убеждают: не паниковать, войны не будет. Отсутствие тревоги прочитывается и в первых письмах молодого ветеринара: «Дорогая Люба! В Военно-Ветеринарную Академию прибыл благополучно. Нас здесь много, нам выдали свидетельства сроком до 1 октября 1941 года – о том, что я являюсь слушателем сбора. Выдали постельное белье, матрац, койку. Я здесь оказался вместе с ветврачом Соболевым. Он работал в Шатковском районе, в совхозе “Власть Советов”. А ты постарайся получить жалованье, то, что мне причитается. В баклаборатории работникам скажи, чтобы не тужили, так как я взят только до 1 октября». Нельзя не обратить внимание на ставшее символом времени слово – «взят». Прошло всего три года, с тех пор, когда он тоже был «взят» и чудом возвратился. И теперь не призван, не командирован на курсы, а какое-то обреченное – «взят». Даже в этом маленьком слове ощущаешь тревожность, неотвратимость всего, что может произойти с каждым. И всё же это были письма с воли, их, по крайней мере, он мог отправлять и получать ответы, тогда же, три года назад, он был лишен такой возможности. «Здравствуйте, дорогие Люба и мои маленькие Шурик и Коленька!» – так начинаются практически все письма, отправленные домой. Дополнялось это обращение часто словами «любимые мои», «родные». Он очень любил свою семью. Тем тяжелее, наверное, была разлука. Поэтому в каждом письме желание помочь, защитить.
Еще там, в Академии, он узнал из писем, что у Любы проблемы с получением расчета – Вася уехал срочно, не успев оформить все свои дела. Семья осталась без средств к существованию. И свои первые же деньги, полученные на курсах (300 рублей) он отправляет «телеграфом» домой. 18-го июля 1941 года Василий пишет: «Сегодня был у начальника курсов ветакадемии. Он сказал, что если тебе не отдают деньги, сходи в военкомат, их обяжут все отдать». И следом отправляет маленькую записку, датированную тем же числом. В ней он сообщает, что отправляет денежный аттестат на ежемесячное пособие в 700 рублей. Кроме этого посылает телеграфным переводом почти всё свое жалованье.
Находясь еще в Москве, он пишет о том, что им выдали карточки на продуктовые и промышленные товары, сетует, что «купить можно всё, но посылать не разрешают». Как, наверное, хотелось порадовать родных столичными гостинцами… И везде у писем теплая концовка: «Целую крепко-крепко, родные мои Любочка, Шурик, Коленька!», «За меня не переживайте, всё будет хорошо», «Береги себя и детишек»…
Фотография, присланная в июле 1941-го Любе и сыновьям, не могла не вселять надежды, что такой сильный, уверенный в себе человек вернется к тем, кто так его любит и ждет. Ведь они нуждались в его защите, в его тепле. И ждали. Люба писала письма часто, но видимо, доходили не все, особенно, когда Вася был отправлен в действующую армию. Это следует из его слов: «я вам написал уже 20 писем, а получил только 2».
В августе 1941 года Василий сообщил, что «получил я назначение в стрелковую дивизию в качестве начальника дивизионного ветлазарета. Нахожусь сейчас в Днепропетровской области. Гор. Ново-Московск, в лагерях. Под моим началом 60 человек команды ветлазарета. Постараюсь завтра выслать не меньше 600 рублей, а, может, и больше. Все сердце изболелось, ведь ничего не знаю, как Вы там? Родная Любочка, обо мне не беспокойся, не плачь. Я не пропаду. Одно, чего прошу, чтобы Коленька и Шурик хорошо себя чувствовали. Береги их и купай каждый день, чтобы не болели. Обнимаю тебя крепко-крепко!». В одном из московских писем, когда уже шли первые месяцы войны, Василий просит Любу написать ему адреса братишек Юры и Коли, те уже были на фронте. Особенно беспокоился о Юре – совсем мальчишка, только отпраздновал выпуской и уже воюет. Коля пока учился в летной школе, была надежда, что не погибнет, может, просто не успеет – война закончится. Но уже к концу 41-го у большинства воюющих такие надежды, похоже, иссякли. Так говорил и Юрий, который уже в октябре побывал в тяжелейших боях под Москвой, выходил из окружения, шел в наступление, умирал и выживал на госпитальной койке… Он единственный из троих братьев вернется и случится это только в 1946 году. Оказавшись во фронтовой полосе, не имея достаточного времени, Василий стал писать совсем коротенькие письма. Иногда это были просто записки с информацией, что он жив и здоров. Но неизменными были вопросы о детях. С большим трепетом относился к любой информации о них. Дает необходимые советы и наказы жене по воспитанию детей. «Люба, всё твое внимание и весь твой труд должен идти на воспитание детей, я не хочу, чтоб мои Шурик и Коля были хуже кого-нибудь». «Ты, родная, узнай в Юрине, есть ли учителя музыки и танцев, спроси, как и что нужно делать и, если есть возможность обучать игре на пианино, гармонике, нужно будет учить. Я тогда 100–200 рублей буду высылать специально на это дело». Сам Василий очень хорошо умел играть на гармони. Еще до войны соседи частенько вечерами собирались во дворе их дома, чтобы его послушать.
В семье Ямбиковых все и всегда поддерживали друг друга. Я имела возможность убедиться в этом и сама, найдя неожиданно среди писем Василия два письма от его братьев, адресованные жене Василия Любе. Одно – от Коли, это даже не письмо в привычном понимании, а скорее маленькая торопливая записка. Из нее видно, что Николай просит фотографии племянников, высылает им свою. И скромное – «посылаю вам еще 300 рублей, сколько смогу, столько вышлю». Здесь же он дает адрес части Юры. Эта записка очень трогательна тем, что она – объединяющий символ для всех трех братьев, разъединенных войной. Юра в своем письме поддерживает жену брата почти по-детски: «Вася вернется обязательно, а я тебе привезу настоящих берлинских духов, обязательно пришлю гостинчиков моим дорогим племянникам!» В довоенной жизни Юру и Николая всегда защищал Вася – будь то дворовые разборки или трудная задача по химии… Война развела их по разным фронтам, по разным родам войск. Автор этой записки, совсем молодой летчик-истребитель, погибнет чуть позже Васи, успев отличиться в боях на Курской дуге.
Сохранилась найденная родными информация: копия наградного приказа от 16 августа 1943 года о награждении младшего лейтенанта Николая Александровича Ямбикова Орденом Отечественной войны 1-й степени. Он, как это случится ранее, в 1942 году, со старшим братом, «пропал без вести». Так и не найдено следов. По мнению Юрия, «сгорел он вместе с самолетом».
Последние 10 писем Василия проникнуты горькой тоской по семье. «Если б мне сейчас пришлось обнять тебя, Люба, то, наверное, раздавил бы тебя. Каждая весточка, каждое письмо от Вас – это праздничный день в моей жизни». Одной из особенностей его писем является то, что Василий всегда писал с заглавной буквы слова «Вам», «Вас», с большим уважением обращаясь к своим родным. Писал о себе и положении дел на фронте крайне скупо, особенно о своей службе: «очень много работы, воюем», кормят нормально» главным в письмах было желание согреть своих близких. Изобилие ласковых слов, пожеланий, надежды увидеть. В одном из писем, кажется, автор и сам не сомневается, что встреча состоится обязательно. Это было написано в апреле 1942 года. Помимо своих пожеланий благополучия он просит жену не волноваться за его судьбу, «а я, как ты сама знаешь, не пропаду ни в каких условиях, я видел на своем веку всякие…» Нет причин задумываться, о каких условиях говорил Василий. И действительно, как не поверить в счастливый исход, если однажды вернулся он оттуда, откуда чаще не возвращаются…
Тем временем на южном направлении шли ожесточенные бои, часть была подвергнута мощным обстрелам около города Краснограда. Василий по поводу этих событий писал: «твой муж, Любонька, уже знает запах пороха и оказался не трусом» и в последнем письме: «Твой Вася не трус и им не будет!». Зная его отчаянную смелость в мирной жизни, граничащую подчас с безумием, ни Люба, ни родители, ни брат Юрий, не сомневались, когда с середины мая 1942 года прекратили приходить письма: случилось худшее. Правда, долго теплилась слабенькая надежда: вдруг где-то в госпитале, не в состоянии подать весточку. Но время тянулось, писем не было.
И лишь только в марте 1943 года пришло страшное извещение. Сухая бесчувственная информация, означающая конец ожиданиям:
«ВХ №2669
Центральное бюро учета потерь
Главупраформа КА
21.1.1943
– донесение начальника Ветотдела Юго-Западного фронта № 1/00/414 от 16.07.42 г., – военврач 3 ранга Ямбиков Василий Александрович – бывший старший ветврач 636 стрелкового полка 411 стрелковой дивизии, – пропал без вести.
Начальник 6 отдела ВУ КА
Военветврач 1 ранга Туков
Помощник начальника отдела
Военветврач 2 ранга Вдовин».
Получается, что пропал Василий еще в мае 42-го, а информацию прислали только в марте 43-го. Полной картины майской трагедии 636 стрелкового полка нет в учебниках истории, но я ее нашла: «12 мая советское командование начало Харьковскую наступательную операцию… 17 мая немцы нанесли удар в тыл наступающим частям, и к 23 мая значительные силы 6-й и 57-й армий оказались в котле. В ходе ликвидации котла 411 сд была уничтожена».
Печален тот факт, что вердикт «пропал без вести» долгое время воспринимался в нашем обществе как метка неблагонадежности. Может, потому, что шло это от государства: пропал, а не погиб. Может, в плену? А это уже позор, даже если в бессознательном состоянии был, свои бросили раненого… Хотя ситуация с «харьковским котлом» ни в коей мере, на мой взгляд, не может быть объяснена трусостью солдат или их нежеланием хорошо воевать. Я перечитала много литературы об этом тяжелом событии Великой Отечественной. В моем понимании есть конкретные виновники ситуации – Баграмян, Хрущев и Сталин. Их просчеты, недопонимание положения и традиционное безразличие к конкретным человеческим жизням. Каждый человек рассматривался как боевая единица, не более. В итоге – «харьковский котел»: 87 тысяч погибших и 230 тысяч солдат и офицеров попали в плен. 230 тысяч семей даже похоронок не получили, им пришли извещения «пропал без вести», такие же, как и моим родным. Конечно же, это вовсе не предполагает массовой измены со стороны солдат и офицеров, их предательства или малодушия… Слишком хорошо я изучила характеры Ямбиковых, чтобы думать иначе.
У меня появилось чувство истории собственной семьи
Я попыталась изучить историю семьи Ямбиковых, охватив лишь первую половину ХХ века. Теперь даже странно, что еще недавно все они были далеки для меня, где-то в забытом времени, которое показывают в фильмах. Я стала ближе к ним.
Мне открылись страницы жизни интересных, красивых, добрых людей, родных мне. Они прожили трудную жизнь, сохраняя при этом главные человеческие качества: честность, доброту, ответственность за тех, кто рядом. И никакие внешние обстоятельства, вмешивающиеся в их судьбы, не лишили их человечности.
У меня появилось чувство истории собственной семьи, абсолютно новое для меня. Впереди – продолжение работы: вторая половина ХХ века и новые герои, которые достойны того, чтобы наша семейная память сохранила и их историю. Это мой долг. Конкурсу «Человек в истории» я признательна за тот интерес к историческому исследованию, который он сумел разбудить во мне, ведь я перечитала работы многих участников и поняла, что у меня есть, о ком рассказать. Оказалось, это такое увлекательное занятие. И еще один важный момент: я обязана найти следы «пропавших без вести» летчика-истребителя, младшего лейтенанта Николая Александровича Ямбикова и военветврача 1 ранга, лейтенанта Василия Александровича Ямбикова!