Раскулачивание: Освободили от вещей, не оставили и щей!

Татьяна Симонова
с. Мастюгино, Воронежская область

Научный руководитель М. Е. Асеева

Эта работа посвящена истории моей семьи, или, точнее, семьи моей бабушки – Марии Тимофеевны Симоновой, 1938 года рождения. Бабушка родилась и всю жизнь прожила в селе Мастюгино. Здесь жили и ее родители, дедушки и бабушки.

Написать работу про моих предков мне предложила мой научный руководитель Мария Егоровна Асеева. Именно она обнаружила в архиве нашего школьного музея важный документ: копию уголовного дела по обвинению жителей села Мастюгино, начатого 19 апреля 1931 года. На титульном листе указаны фамилии обвиняемых жителей села: 1. Симонов Иван Тимофеевич, 2. Симонов Кирилл Демьянович, 3. Симонов Тимофей Демьянович, 4. Симонов Дмитрий Захарович, 5. Трухачев Иван Тихонович, 6. Весельев Петр Стефанович.

Среди фамилий я сразу узнала фамилию своего прадеда – бабушкиного отца – Симонова Тимофея Демьяновича. В чем же обвинялись эти люди? Когда я прочитала несколько листков, то была ужасно удивлена, что мой прадед – кулак! Уж этого я никак не ожидала. Никто в моей семье никогда об этом даже словом не обмолвился: ни бабушка, ни мои родители. Я сразу же пошла к своей родной тете. Она работает в нашей школе, и я ее прямо спросила: «А бабушкин отец был кулаком?» Тетя посмотрела на меня очень удивленно и сказала, что я что-то напутала. Я засомневалась, может и вправду – ошибка, принесла ей документы. И мы прочитали все материалы этого дела вместе с ней.

Сомнений не было. В выписке из протокола заседания комитета по выселению кулаков от 14 апреля 1931 года есть постановление: хозяйство Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей Тимофея и Кирилла признать кулацким, которые «подлежат к выселению». Тетя признала, что это действительно бабушкина семья. Симонов Тимофей Демьянович – бабушкин отец, Кирилл Демьянович – его родной брат, а Демьян Григорьевич – глава семейства – их отец, бабушке он приходился дедом, значит мне – прапрадедом. Мы вместе пошли к бабушке, а по дороге размышляли, почему никто никогда в нашей семье не упоминал о предках? Тетя предположила, что бабушка родилась в 1938 году и, скорее всего, ничего не знает об этой истории.

СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ, О КОТОРОЙ (ПО СЛОВАМ БАБУШКИ) НЕЛЬЗЯ БЫЛО РАССКАЗЫВАТЬ

Мне очень не терпелось всё узнать, и бабушка ответила, что всё действительно так и было, как написано в материалах уголовного дела. А тетя с обидой сказала: «А почему нам никто никогда об этом не говорил?» На что бабушка ответила: «Это история, о которой нельзя рассказывать. Меня в детстве дразнили, что я кулацкая дочь, в школе учителя упрекали, в пионеры не приняли. Знаете, как обидно было? Я даже школу хотела бросить, а училась хорошо. Поэтому и вам никому не рассказывала. Вдруг и вам будет стыдно, что ваша мать из кулацкого рода? Мы ведь все были пионерами да комсомольцами. Вот и стыдно было за своих родителей. Тогда гордились родителями – коммунистами. А про кулаков мы даже слова сказать не смели». Бабушка заплакала. У тети тоже на глаза навернулись слезы. А я пообещала бабушке, что проведу исследование и докажу всем, кто считает наших родственников плохими людьми, что мой прадед, его брат и их отец – настоящие крестьяне-труженики, незаслуженно пострадавшие во время проведения коллективизации в нашем селе. И провести это исследование нужно для того, чтобы все бабушкины дети и внуки – больше двадцати человек – не стыдились, а гордились своей родословной. Я поняла, что настало время восстановить из небытия мою собственную родословную по бабушкиной линии, рассказать о трудной жизни нашей семьи.

Источниками моего исследования стали воспоминания бабушки, копия архивного дела № П–31636 и беседа со старожилом села Татьяной Васильевной Симоновой (моей тезкой), 1921 года рождения. Татьяна Васильевна долго работала секретарем сельского совета, и через ее руки прошло много разных документов. Ей исполнилось девяносто лет, но она хорошо помнит то время и говорит: «Что было вчера, я не помню, а что пятьдесят лет назад – помню почти до мелочей».

Бабушка многое о жизни своей семьи узнала из рассказов своей матери – Симоновой Ефросиньи Ивановны, которая прожила долгую жизнь. Но Ефросинья Ивановна никому никогда даже словом не обмолвилась про раскулачивание. Вот как силен был страх. Постепенно и я осознала, почему этот факт из моей родословной так долго оставался тайной. Это сейчас, в наше время, мы можем свободно рассказывать и писать о политических репрессиях. А раньше одно неосторожно сказанное слово могло сыграть роковую роль в судьбе человека.

МОЙ ПРАПРАДЕД – «КУЛАК»

Подробно изучив материалы архивного дела № П-21636, я многое узнала о восстании крестьян села Мастюгино в апреле 1931 года, об аресте моего прадеда (бабушкиного отца) Тимофея Демьяновича Симонова и его родного брата Кирилла. Но рассказ о них будет неполным, если не написать об их отце – Демьяне Григорьевиче Симонове, которого власти еще в тридцатом году признали кулаком и выслали из села.

Первый колхоз в селе Мастюгино образовался в 1929 году и назывался «имени Октябрьской революции». Просуществовав чуть больше года, к 1931 году он уже начинал разваливаться. В него вступило лишь двадцать крестьянских хозяйств. Остальные жители села заняли выжидательную позицию. Они с большим недоверием и подозрением относились к переменам, которые происходили в деревне. Да и кто вошел в колхоз? Местные пьяницы и лодыри. Такие «работяги» и привели только что родившийся колхоз к развалу. Местные старожилы до сих пор помнят анекдот той поры: если завелись в волосах вши, напиши на голове слово «колхоз», они и разбегутся.

А мои предки были трудолюбивые. Как рассказывала бабушке ее мать, Ефросинья Ивановна, глава семейства обоих своих сыновей с детства приучал к труду. Весной любил приговаривать: «весенний денек год кормит», осенью: «осенний денек год кормит», и летом повторял: «летний денек год кормит». Только зимой и могли немного дети подольше поспать. Вот поэтому и хозяйство у Демьяна Григорьевича крепкое было. В своем хозяйстве мои родственники всегда работали сами, без посторонней помощи. Из материалов дела видно, что батраков они никогда не имели. Естественно, ни о каком колхозе и речи не было в их большой крестьянской семье. В материалах уголовного дела, которое я рассматриваю, нет никаких документов на прапрадеда Демьяна, я просто по документам его сыновей догадалась, что к 1931 году его в селе уже не было, и в восстании он не принимал никакого участия. Демьян Григорьевич уже был выслан вместе с другими односельчанами в Казахстан. В справках с описью имущества его сыновей записано, что они являются сыновьями кулака и что 10 октября 1930 года лишены избирательных прав. А на вопрос: выслан ли кто из родственников, записан ответ: отец. Значит, к событиям, которые имели место в селе 15 апреля 1931 года, Демьян Григорьевич Симонов не причастен. И всё же на заседании комитета по выселению кулаков от 14 апреля 1931 года было решено: хозяйства Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей Кирилла и Тимофея «признаны кулацкими и подлежат выселению». Стало понятно, что власти «стряпали дело» против сыновей прапрадеда и задним числом принимали решение о раскулачивании Симонова Демьяна Григорьевича с сыновьями Тимофеем и Кириллом, когда сам Демьян Григорьевич уже полгода как находился в ссылке. Ясно, что власти готовили «необходимый пакет документов» на его сыновей, составляя различные выписки из протоколов, ставя на них даты задними числами. Чтобы было как можно больше доказательств их вины за участие в «восстании». А кого же арестовывать, как не сыновей кулака? Ведь в бунте принимало участие до пятисот крестьян. Всех же не арестуешь! Вот и пришлось во второй раз хозяйства Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей «признать кулацкими».

Итак, 14 апреля 1931 года их хозяйство признано кулацким, а 15 апреля братья приняли активное участие в бунте, 18 апреля их арестовали, а 20 мая «решением тройки при ПП ОГПУ по внесудебному рассмотрению дел» они осуждены: на пять лет лагерей – Тимофей, и на три года – Кирилл.

Я считаю, что мой рассказ о Демьяне Григорьевиче следует дополнить воспоминаниями жителя села Алексея Тихоновича Трухачева, которого выселяли вместе с моим прапрадедом. Записи этих воспоминаний хранятся в школьном музее. Алексей Тихонович рассказывал:

Арестовали меня на Троицу в 1930 году. За что, не сказали. Отец мой уже сидел в тюрьме в Воронеже. После задержания привели в сельский совет. В то время сельский совет располагался в церковной сторожке. Собрали нас там четыре человека, среди арестованных был Демьян Симонов и еще двое из числа раскулаченных. Посадили всех на подводы и вывезли в район мельницы. Родственникам запретили передавать нам продукты и одежду. На подводах привезли нас в Болдыревку, где к нам добавили еще нескольких жителей данной деревни. Охраняли нас вооруженные чекисты и милиционеры. В селе Девица снова присоединили к нам несколько человек и повезли в Коротояк, где всех поместили в Нардоме (так называлась тюрьма). Начальником тюрьмы в то время был Иванов. Под его руководством был сформирован этап, который направили пешим строем в Острогожск. В Острогожске нас посадили в товарные вагоны и направили в Казахстан. В Казахстане нас высадили в голой степи, сказали, что в этом месте будете добывать уголь для страны. Жилище пришлось строить из дерна. Выкапывали яму, накрывали дерном. Кормили очень плохо. Баланда из гнилых продуктов. Воды мало. А работать заставляли много. Условия проживания были ужасными. Через некоторое время в Казахстан была выслана и моя семья…

Я представила себе условия, в которых оказались мои земляки, и подумала, что не всем суждено было выжить. А мой прапрадед Демьян Григорьевич Симонов выжил, хотя находиться ему в ссылке предстояло долгих пятнадцать лет. За ним добровольно отправилась туда и его жена Евдокия. А были они уже немолоды, обоим по пятьдесят пять. Сколько пробыли в Казахстане мои предки, так я и не узнала. Только в 1943 году, по словам бабушки, Демьян Григорьевич уже был в селе. Я думаю, что в связи с тем, что началась Великая Отечественная война, репрессированные жители стали возвращаться в свои родные края. Татьяна Васильевна мне сказала, что в 1941 году сыновей Демьяна Григорьевича призвали на фронт, а родителей отпустили домой. Такие случаи в селе были не только с нашими родственниками. Бабушка ничего по этому поводу сказать не могла. Только повторила, что в эвакуации с августа 1942 года по февраль 1943 года дед Демьян был с ними. Это она хорошо запомнила.

И снова, благодаря трудолюбию, крестьянской закалке этого немолодого уже человека, семья смогла выжить в тяжелые годы войны и послевоенной разрухи. И принципам своим мой прапрадед был верен до конца: в колхоз его семья так и не вступила. Но это лишь часть моей семейной истории.

КАК У МАСТЮГИНСКИХ КРЕСТЬЯН ОТБИРАЛИ ЩИ ДА ВАЛЕНКИ

Итак, мой прадед Тимофей и его брат Кирилл продолжали жить в селе. Они вели совместное хозяйство. Проживали оба брата с женами и детьми в отцовской хате, которую власти не отобрали для своих нужд, так как таких хат в селе было множество. В селе их называли кулаками и лишенцами, поскольку вся семья была лишена избирательных прав. Местные активисты не прекращали систематически грабить семью. В 1931 году у Тимофея Демьяновича был такой состав семьи: Тимофей – 24 года, жена Ефросинья – 24 года, дочь Евдокия – 2 месяца, брат Кирилл – 22 года, сноха Анна – 22 года, племянница Зинаида – 2 месяца, сестра Марфа – 14 лет, бабка Ирина – 80 лет, отец Демьян – 56 лет, мать Евдокия – 56 лет. Эти сведения я взяла из справки с описью имущества. Что было в хозяйстве моих предков до раскулачивания? В справке имеются такие сведения. В 1929 году семья имела: 6,73 десятин земли, 2 лошади, 2 коровы, 6 овец, 2 сохи, 2 бороны, 2 телеги, 2 саней, хату, амбар, сарай, 1/2 ветряной мельницы. Ну, разве это такое уж большое хозяйство, если в семье десять человек? Бабушке ее мать говорила, что многое им приписывали, в хозяйстве этого не было, а по документам числилось. Я удостоверилась в правдивости ее слов. Когда рассматривала справку с описью имущества Кирилла Демьяновича, то прочитала, что у него точно такое же хозяйство. Жили братья в одной хате с семьями, вели одно хозяйство, а записали и Тимофею две коровы, и Кириллу две. Да, скорее всего, и их отцу тоже две. Вот и получилось шесть коров. Точно также лошадей, овец и так далее. Так и делали людей кулаками. Хозяйство надо было делить на троих, а власти умножили. Ведь стали кулаками они по одной простой причине – не захотели вступать в колхоз.

Слово «кулак» превратилось в клеймо, означавшее одно: конфискацию имущества, полный слом прежнего быта, депортацию, бесконечные лишения и мытарства для детей и внуков, а может быть – лагерь или расстрел.

Из рассказов бабушки и из материалов уголовного дела я узнала, что наши предки всё это испытали на себе. Далее у обоих братьев записано, как под копирку: в 1929–30 гг. «за невыполнение хлебозаготовки и семфонда» изъяты лошадь, корова, зернопродукты и другие мелкие предметы. Я очень удивилась, прочитав выражение «мелкие предметы». Спросила у бабушки, что это за мелкие предметы отобрали в их семье? Она, недолго думая, сказала: «Щи да валенки». Я подумала, что она шутит, но бабушка добавила: «Да у нашей семьи в тридцать первом году брать уже нечего было. Но, как рассказывала мне моя мать, пришли активисты Весельевы, пошарили по амбару, а там ничего нет, зашли в хату, достали из печи горшок со щами, отняли из рук матери шубу, сняли с ног старой бабушки валенки и унесли». Куда они девали вещи, никто не узнавал. Только видела бабушкина мать Ефросинья Ивановна, как носила ее шубу одна женщина в селе и хвасталась: «Колхоз дал». Мне трудно даже представить себе такое, чтобы можно было так просто зайти в дом, отобрать обычные вещи и еду, не думая о том, что семья будет есть в этот день, и в чем будет выходить во двор старенькая восьмидесятилетняя бабушка. Ведь у них тоже больше нечего было ни надеть, ни обуть, не то, что сейчас, когда у всех по несколько пар обуви и полно одежды. Это же была единственная шуба моей прабабушки и единственные валенки ее свекрови.

Похожую историю рассказала мне и вторая моя собеседница, Татьяна Васильевна Симонова: «Жили рядом с нами единоличники-односельчане, которые не хотели вступать в колхоз. Так их тоже раскулачивали несколько раз. А брать у них практически было нечего. Пришли в их дом активисты, наши местные, в чулане нашли горсть пшена, забрали, с детей поснимали валенки, из печи вынули горшок каши. Всё забрали. А отобранные вещи раздавали колхозникам, но что получше, себе забирали. Никакого контроля не было. Одевали потом и активисты и их родственники отобранное добро, не стыдились, носили, да еще и хвастались, что вот как колхоз одевает и обувает». Татьяна Васильевна еще и пошутила: «По-современному, это они колхозную жизнь рекламировали». И добавила: «Правильно один у нас на улице юморист по этому поводу сочинил: избавляли от вещей, не оставили и щей!»

Я снова обращаю внимание на материалы архивного дела № П–21 636. В момент ареста моих родственников в справке снова приводится опись их имущества. И у Тимофея Демьяновича, и у Кирилла Демьяновича уже к этому времени в хозяйстве записано: 9,63 десятин земли, хата, сарай, амбар. Из скота – одна лошадь, а коровы нет. Меня это сильно взволновало. Ведь у обоих братьев маленькие дети. Где же им брать молоко? В то время корова являлась главной кормилицей. Бабушка мне объяснила, что оставалась в хозяйстве телочка, но ее пришлось зарезать. А было это так. Перед очередным обходом хозяйств единоличников активистами, Тимофею Демьяновичу по секрету добрые люди из сельского совета передали, что снова придут к ним забирать их последнюю телочку. Решено было ее зарезать, а мясо спрятать. Ночью все было сделано, но куда спрятать мясо? Решили закопать в навоз. За сараем лежала огромная куча навоза. Завернули куски мяса в разные тряпки и закопали, все во дворе подчистили, чтобы не осталось никаких следов. До утра взрослые не могли уснуть, волновались, останется ли мясо дома или найдут и заберут. Утром «гости» были тут как тут. По двору прошлись, нет телочки. С расспросами к хозяевам, а мой прадед сказал, что давно телочку зарезал, мясо в Воронеже на базаре продал, не поверили, стали искать. А собака учуяла мясо, бегает по навозной куче, нюхает. Но, когда увидела незнакомых людей, уселась на куче и сидит, видимо, сторожит свою добычу. Активисты спрашивают у пятилетней девчонки, племянницы Ефросиньи Ивановны: «Девочка, не знаешь, где мясо спрятано?» А она говорит: «У тютюки под хвостом!» У Тимофея сердце оборвалось. Ведь «тютюкой» в селе дети называли собаку. И собака действительно сидела на навозной куче, где было спрятано мясо. Но не догадались активисты, что девочка говорила правду. Так мясо удалось спасти для своей семьи. Зато потом его ели вволю. Каждый день мои родственники варили щи с мясом, не ждали праздника, как раньше бывало, надо было скорее съесть, не то вынут из печи и унесут. В деревне, таясь друг от друга, скот резали все: и кулаки, и середняки, и даже бедняки. Впрок не оставляли, как раньше, поскорее всё съедали. Историю про мясо жена Тимофея Ефросинья Ивановна не один раз рассказывала своим детям, в том числе и моей бабушке. Так и я узнала эту историю. А бабушка моя в разговоре с маленькими детьми до сих пор собаку называет «тютюкой», а волка «бирюком».

Трудно представить, какие унижения и тяготы пережили мои предки, да и многие наши односельчане только за то, что они имели свое собственное мнение о политике власти, которая называлась сплошной коллективизацией. Они стали людьми второго сорта, которых можно было оскорбить, унизить, обобрать. И им не у кого была искать защиты. Но терпение у людей не безгранично. И им нужно было высказать все, что у них накипело. Такое случилось и у моих односельчан. Их терпение лопнуло. 15 апреля 1931 года они взбунтовались.

И ВОССТАЛО СЕЛО МАСТЮГИНО

Сигналом к бунту послужил арест священника Сергиевского храма села Мастюгино Георгия Шульженко. 15 апреля 1931 года в 4 часа утра по звону набата в центре села, возле церкви, собралось около пятисот жителей. Из воспоминаний свидетелей тех событий и из материалов уголовного дела мне стало известно следующее. С 1911-го по 1929 год в селе служил постоянный священник Тихон Баженов. В 1929 году он был выслан из села на пять лет, семья раскулачена, жена с пятью детьми укрывалась у местных жителей. И до 1931 года постоянной службы в церкви не проводилось. Тогда жители пригласили из города Воронежа другого священника – Георгия Шульженко. Поселился батюшка на квартире у одного из жителей села и исправно вел свою службу. Но недолго длилось его служение. 15 апреля 1931 года в 4 часа утра на квартиру, где жил священник, нагрянул помощник уполномоченного ОГПУ Шальнев с двумя понятыми для его ареста. Хозяин квартиры Иван Тимофеевич Симонов выскочил во двор, постучал в окно дома, где жил его сын Яков, разбудил сына, соседей, стал кричать, что арестовывают священника.

А соседями были как раз мои родственники Тимофей и Кирилл. Они стали будить население, ударили в набат, и к церкви со всех концов села повалил народ. Крестьяне вооружились вилами, дубинками. Всего у церкви собралось около пятисот человек. Здесь звучали самые разные призывы. Одни требовали освободить батюшку, другие выражали недовольство тем, что происходило в селе, предлагалось догнать сотрудника ОГПУ, побить и силой отобрать священника. Организовали погоню вслед за арестованным, искали по оврагам, но ни священника, ни сотрудника Шальнева не нашли. В этих поисках принимал участие мой прадед Тимофей. И, конечно же, как утверждают старожилы, народ высказывал свое недовольство проводимой коллективизацией.

В справке на каждого участника уголовного дела, по которому осудили моего прадеда Тимофея Демьяновича и его брата Кирилла Демьяновича, в графе «Характеристика сельсовета» на первом месте у всех без исключения записано: злостный агитатор против колхозов и всех мероприятий советской власти. У обоих моих родственников снова, как под копирку: «Агитировал против колхоза, агитация способствовала восстанию, а также против всех мероприятий советской власти». Можно ли верить этим записям? Но Татьяна Васильевна Симонова утверждает, что не только за священника решили заступиться мои земляки. Все же главной причиной бунта было недовольство мастюгинцев колхозами и «другими мероприятиями советской власти». В первых строках обвинительного заключения по следственному делу № 236 (архивное дело № П- 21636) записано:

В селе Мастюгино Коротоякского района ЦЧО Симонов И. Т. (однофамилец), Симонов Т. Д. (мой прадед), Симонов К. Д. (его брат), Симонов Д. З. (однофамилец), Весельев П. С., Трухачев Т. И. на протяжении ряда лет занимались антисоветской агитацией против проводимых мероприятий партии и правительства на селе, как то: хлебозаготовки и колхозного строительства. Вся эта указанная группа кулаков и середняков была тесно связана между собой и, пользуясь случаем ареста попа Шульженко, 15 апреля в 4 часа утра они взбудоражили часть села к массовому выступлению, начали бить в набат, кричали, что колхозов нам не нужно, ибо это есть рабство человека, кричали бейте представителей, которые арестовали нашего священника, бейте наших местных коммунистов, называя их антихристами. Все были вооружены железными вилами и кольями, и так продолжалось до 11 часов дня…

А вот бабушка Мария Тимофеевна Симонова говорит, что ничего подобного ее отец не говорил. Он просто заступался за священника, а все вышесказанное ему и другим участникам событий приписали, чтобы было, за что их посадить. Уж слишком власти хорошо помнили, что их отец-кулак и находится в ссылке. Нужно было и сыновей при любом удобном случае отправить вслед за ним.

Но, как бы то ни было, Тимофей Демьянович Симонов получил 5 лет лагерей, Кирилл Демьянович – 3 года лагерей, Симонов Иван Тимофеевич – тоже 3 года лагерей, а остальные трое из числа «организаторов восстания» получили условные сроки.

Я считаю, что мне удалось своей работой доказать, что мои предки по бабушкиной линии являлись честными и трудолюбивыми людьми и нам не стыдно за них. Как видно из всех собранных мною материалов, они не совершили никаких преступлений. И я сделала вывод, что мои предки пострадали за то, что осмелились выразить свое недовольство государственной политикой в деревне и не хотели вступать в колхоз. Вот это и есть основная причина всех их обвинений.

* * *

Как же сложилась дальнейшая судьба моих предков? Отсидев в лагерях свои сроки, ни Тимофей, ни Кирилл не захотели возвращаться домой. Сначала Кирилл, а затем и Тимофей прямо из лагеря отправились к своим родителям, которые продолжали жить на выселении. Их отец Демьян Григорьевич в своей землянке организовал молебный дом для православных христиан. К нему приходили и местные жители, и высланные верующие. Демьян был знаком со всеми церковными обрядами, умел вести службы, потому что многие годы был в мастюгинской церкви ктитором. Сыновья ему помогали, отстроили хорошую землянку, утеплили и, скорее всего, ехать домой не собирались. А у них в селе были жены и по одному ребенку. Тогда собралась в дорогу бабушкина мать – Ефросинья Ивановна к своему мужу Тимофею. Прожив в той же землянке около года, всё же Тимофей и Ефросинья возвратились в село, где и в 1938 году родилась моя бабушка Мария Тимофеевна. Кирилл тоже возвратился к своей жене Анне. Колхозниками они так и не стали. В 1941 году оба брата были призваны на фронт. Мой прадед Тимофей погиб, а Кирилл с войны возвратился, со своей семьей жил в Воронеже. Выйдя на пенсию, снова поселился в Мастюгино, здесь и умер.

До того, как я занялась семейной историей, я почти ничего не знала о раскулачивании. Я представляла, что всё это происходило с незнакомыми мне людьми, и, признаюсь честно, меня это не очень трогало. А когда я погрузилась в историю своей семьи, это произвело на меня огромное впечатление. Теперь я ясно представляю себе трагедию, которая происходила в моей семье, в моем родном селе, в моей стране в 30-е годы ХХ века. И я добилась главного: доказала своей бабушке и всем своим родственникам, что о моих предках можно рассказывать, писать и не стыдиться того, что бабушка якобы из «кулацкого рода». Очень жалко моего прадеда, незаслуженно проведшего пять лет жизни в лагере. И в то же время я горжусь тем, что, несмотря ни на что, Тимофей Демьянович Симонов в годы Отечественной войны погиб в бою с фашистскими захватчиками.