«Я не верила, что буду жить…»

Татьяна Трашкова
г. Великие Луки, Псковская область

Научный руководитель И. А. Мамедова

К сожалению, людей, прошедших войну, осталось очень и очень мало. Четыре моих прадеда воевали. Двое из них пропали без вести. Все попытки родственников отыскать их могилы после войны не принесли результата. Мой прадед Александр Петрович Петров дошел до Берлина, имел много наград, среди них был и орден «За отвагу». Очень жаль, что при жизни не были записаны его воспоминания о годах войны.

Война другого прадеда, Иосифа Степановича Капралова, длилась всего 17 дней: 1 августа 1944 года его призвали в 504 стрелковый полк, где он, в звании сержанта, был назначен командиром отделения, а 17 августа после тяжелого боя был уволен в запас по ранению. Прадед получил осколочное ранение в голову, в результате чего потерял зрение. В 19 лет он стал инвалидом. О своих прадедах я слышала с самого раннего детства. Память о них хранится в нашей семье. Но я решила расспросить свою прабабушку, Антонину Павловну Капралову, о том, что она пережила в годы войны. Ей в октябре исполнилось 85 лет. И к своему удивлению, я узнала, что бабушка находилась в немецком трудовом лагере.

Оказалось, что живя с родным и близким человеком, моей прабабушкой, я почти ничего не знала об ее судьбе. Прабабушка прожила долгую и трудную жизнь. Она не воевала, а была угнана в Германию, в город Любек, в трудовой лагерь.

Она не любила рассказывать о военном времени, и самое удивительное, что в семье эта тема вообще не обсуждалась. На вопрос: «Почему бабушка вам об этом не рассказывала?», – моя мама затруднилась ответить. Но сейчас я узнала, что в советское время быть угнанным в Германию на работы считалось недостойным для советского человека, это приравнивалось к предательству. Говорить об этом было стыдно.

Я узнала, что все военнопленные считались неблагонадежными, и многие по возвращении из плена опять попадали в лагеря, но уже на родине. Наверное, моя прабабушка боялась этой участи, поэтому молчала. Героями тогда считались те, кто воевал на фронте, имел награды. А моя прабабушка трудилась на фашистскую Германию, хотя она это делала не по своей воле.

Я сейчас понимаю, сколько же ей требовалось мужества, сил и выносливости, чтобы выжить в тех условиях. И я рада, что сегодня могу видеть свою прабабушку, разговаривать с ней и собирать по крупицам историю своей семьи и узнавать историю своей страны, историю войны из уст очевидца и свидетеля тех событий.

ДО ВОЙНЫ

Антонина Павловна Капралова родилась 14 октября 1924 года в деревне Чирки Великолукской области. Ее отец, Павел Арестович Родионов, был разнорабочим в колхозе, мать, Наталья Пантелеевна Родионова, работала дояркой. Семья состояла из 9-ти человек, семеро из них – дети. Прабабушка была самой старшей в семье. Большая семья жила в доме, который построил отец. Лес на строительство дома выделил колхоз. Как говорит прабабушка, они считались «середняками». Не голодали, но и лишнего не имели, так как было много детей. В своем хозяйстве имели корову, овец, свиней, кур, а также 40 соток земли.

До войны деревня Чирки насчитывала 46 дворов. По тем меркам она считалась большой. В деревне были клуб и даже детский сад. Во время войны деревня была уничтожена фашистами. Они сожгли все дома.

Этим летом мы вместе с мамой съездили в деревню Чирки. Деревня небольшая, в ней всего две больших улицы. Нам удалось поговорить с жительницей деревни, Антониной Ивановной Кудрявцевой, которой сейчас 77 лет. Во время войны она была девочкой. Помнит, что деревня была сожжена, и рассказала нам, как люди обустраивались после войны. Жили в землянках, работали в колхозе, плохо питались. Антонина Ивановна хорошо помнит семью прабабушки. Так же мы посмотрели на то место, где до войны стоял дом прабабушки. Оказалось, что и дом, который был построен после войны на этом месте, тоже сгорел. Сейчас там пепелище и заросли высокой травы.

Когда моей прабабушке пришло время идти в школу, родители купили ей тетради, ручку, перья, чернила. Мать сшила ей форму из своего платья, а отец сделал деревянный пенал, который был ее гордостью (такого ни у кого не было). Холщевая сумка на длинной лямке с большой пуговицей-застежкой была также сшита матерью и тоже являлась предметом гордости.

Прабабушка вспоминает, что в школе ей нравилось, училась она хорошо. Очень любила свою учительницу, и до сих пор помнит, что ее звали Мария Никандровна Тихомирова. В 10 лет прабабушку приняли в пионеры, она очень гордилась этим, так как носить пионерский галстук в то время было почетно.

В 12 лет, после окончания начальной школы, ее перевели в среднюю, находившуюся в 4 км от родной деревни. В новой школе она проучилась только два дня. Отец больше учиться не разрешил и сказал, что нужно работать. Не помогли ни слезы, ни уговоры учителей.

Так моя прабабушка стала членом колхоза. Для меня удивительно, что в возрасте 12 лет в то время уже брали на работу. Когда я спросила, хотела ли она работать, прабабушка ответила, что у нее не было выбора, она не могла пойти против воли отца.

Где она только не работала: на уборке сена, льна, копала картофель, молотила зерно, пасла скот, чистила скотники. Работала за трудодни. Складывали трудодни семьи и выделяли зерно, картошку, яблоки, мед. После работы нужно было помогать матери по хозяйству и присматривать за младшими детьми. Очень уставала. Хотелось побегать со сверстниками, а когда видела, как подружки шли в школу, – плакала.

Прабабушка вспоминает, как они вдвоем с братом нянчили младшую сестру, очень капризную. Пока качали в люльке – лежала спокойно, когда отходили – заходилась плачем. Из-за этого они не успевали выполнять поручения отца по дому и частенько бывали наказаны. Самое страшное наказание – порка. Страрушка-соседка посоветовала им напоить сестренку маковым молоком. Дети вскипятили молоко и добавили туда собранный мак. Этим отваром была напоена крикливая сестра. Девочка спала до позднего вечера. За это время прабабушка и ее брат успели накопать ведро картошки, нарубить хряпы свиньям и переделать кучу других дел. Всё открылось, когда вечером мать взяла сестренку на руки, обеспокоенная ее долгим сном. У малышки началась рвота маковыми зернами. Гнев отца можно себе представить.

Однажды отец отправил Тоню вместе с братом Колей в поселок Насву в магазин за осьмушкой табака. Я спросила прабабушку, что такое осьмушка. Она сказала, что это около ста грамм табака, который продавали на развес. Сигарет тогда не было, а папиросы были очень дорогие. Так же удивительно было для меня, что детям продавали табак. Но бабушка сказала, что в округе их все знали и доверяли. Самое интересное, что дети по дороге забыли, за чем их послал отец. И вместо осьмушки табака они купили осьмушку дрожжей, которые тут же и съели. За это им очень влетело от отца.

Из довоенной жизни бабушка любит вспоминать, как ходили в церковь на Пасху, на крестный ход и всенощную службу. Как шли нарядно одетые, с узелками, в которых были крашеные яйца и пироги. Как бы не уставали за день, всё равно шли, хотя идти было далеко. В церкви можно было встретиться с родственниками и знакомыми. Это были новые впечатления, которых так не хватало. Мне очень странно, как бабушка, будучи пионеркой, а в дальнейшем и комсомолкой, верила в бога и ходила в церковь. Но бабушка рассказала, что молодежь ходила в церковь из любопытства и по настоянию родителей, особенно бабушек. Также в церковь ходили тайно, чтобы не знали райкомовские работники и председатель колхоза.

Все работы в деревне прекращались 28 августа: праздновали праздник Успения Пресвятой Богородицы. К празднику готовились: гнали самогон, варили пиво, пекли пироги, резали овец, гусей. В праздник ходили друг к другу в гости, пели песни.

В 15 лет прабабушка вступила в комсомол. Ее приняли за хорошую работу в колхозе. Ходила в Насву на собрания, училась на трактористку.

Наступил 1940 год. Отца забрали на Финскую войну. Прабабушка говорила, что тогда все готовились к войне. Когда она начнется – не знали, но что будет, не сомневались. Правительство успокаивало народ, говорило, что войны не будет, ведь в 1939 году Германия и Советский Союз подписали договор о ненападении. Оказалось, что народ обладал большей интуицией, чем правительство страны.

Вернулся с Финской войны отец. Рассказывая о своем отце, прабабушка утирает слезы. Отец был очень строгим, но при этом справедливым человеком, хорошим хозяином, любое дело было ему по плечу. Прабабушка вспоминает и по сей день, прежде всего, не наказания отца, а то, что он в 41-ом добровольцем опять пошел на войну, оставив беременную жену и шестерых детей. С этой войны он так и не вернулся.

В ОККУПАЦИИ

На мой вопрос о том, как прабабушка узнала о начале войны, она рассказала, что в этот день в колхозе велись обычные сезонные работы. О том, что началась война, узнали от председателя сельсовета. Он объезжал рабочие бригады на полях и сообщал страшную весть. Женщины плакали. Бросив работу, народ собрался у сельсовета, чтобы послушать у репродуктора сообщения из Москвы. Но никто не думал, что война продлится так долго, а тем более, что немецкие сапоги вскоре будут топтать землю родной деревни.

Началась мобилизация. Ушел добровольцем и отец моей прабабушки, оставив семью без кормильца. Ей в то время было 17 лет, а старшему брату всего 13.

В июле за деревней появились два бункера-бомбоубежища. Их вырыли молодые ребята-комсомольцы. Рыли они их добровольно, чтобы женщины и дети могли там прятаться от бомбежек.

А уже августе 1941, во время работы на уборке сена, рабочие увидели колонну мотоциклистов. Это были немецкие части. Проехав деревню, они направились в Насву, где развернули свой штаб. Завидев немцев, люди, работавшие на полях, разбежались по домам. Все готовились к худшему. Было решено колхозных коров и телят отогнать в леса на дальние пастбища, чтобы не достались немцам. Деревня жила в большом страхе. Все были наслышаны о зверствах фашистов. Периодически немецкие солдаты на мотоциклах делали выезды в деревню за продуктами. Все боялись за свою жизнь, а особенно за жизнь детей. Ради развлечения немецкие солдаты любили пострелять кур. Я спрашивала несколько раз у прабабушки, не отбирали ли немцы личное имущество? Ответ всегда был отрицательный. Однажды несколько девушек и парней из села решили уйти в партизаны, но когда они уже были за деревней, их догнал староста и сказал, что если они не вернутся, их семьи будут расстреляны, а дома сожжены.

По рассказам прабабушки, деревенские жители больше боялись не немцев, а русских партизан, мародерство которых не знало границ. Прабабушка рассказывала, что в деревне был случай, когда партизаны зарезали одну семью, забрав припасенные на Пасху продукты.

Немцы в деревне не остановились, и в домах у жителей не жили. Так же, как вспоминает прабабушка, немцы не трогали жителей, не отбирали личный скот, а забирали только колхозную собственность. Жители деревни продолжали выращивать для себя на своих огородах овощи и фрукты.

«Новые хозяева» в деревне назначили старосту, им стал Герасим Богданов – бывший председатель колхоза. Немцы об этом не знали, а местные жители предпочитали молчать. Он должен был следить за порядком, выставлять ночные дозоры, чтобы партизаны не ворвались в деревню. Если кто-то из местных жителей уходил в лес и пытался связаться с партизанами, староста непременно их отыскивал и приказывал вернуться. В случае неповиновения грозил расправой над семьей. Оказывал староста для немцев, по их же требованию, и такую услугу: отбирал молодых девушек и отсылал их в немецкую баню в Насву. Сопротивляться молодые девушки не могли. Судьба этого человека трагична, в 1946 году Герасим Богданов был казнен, как немецкий пособник. Его сдали властям женщины, которые вернулись из фашистского лагеря. Прабабушка рассказывает, что этот человек не пытался скрываться, прятаться. Видимо, не считал себя виноватым.

Прабабушка вспоминает, что молодежь прятала свои комсомольские билеты. Свой комсомольский билет она зарыла в картошку на колхозном поле – не порвала, а спрятала. Наверное, прабабушка надеялась его потом найти, хотя, я думаю, он вряд ли мог сохраниться в земле.

УГНАННАЯ

В апреле 1942 года были составлены списки молодых парней 1923–24 годов рождения, а особенно 1922 года, тех, кого не успели призвать в армию. Им сказали, что они поедут в Германию, чтобы привезти лошадей. Всем было приказано явиться с комплектом сменного белья на вокзал в Насву. Молодые люди были из близлежащих деревень: Заречье, Чирки, Малахово, Воево, Ровни, Киселевичи. Их провожали родные и близкие с плачем и молитвами. Домой никто из них не вернулся и дальнейшая их судьба неизвестна.

В мае были готовы списки по девушкам 1923–24 годов рождения. Список староста составил очень добросовестно, только «забыл» включить в него двух своих сестер. Девушкам также было приказано явиться на вокзал с вещами, с предупреждением, что вещи красного цвета брать нельзя.

Прабабушка вспоминает, что их погрузили в товарные вагоны-телятники по сорок человек. Вагоны находились под надзором вооруженной охраны. Состав тронулся, и первая большая остановка была в Польше. Прабабушка вспоминает, что все были очень напуганы, боялись неизвестности, пугало расставание с родителями. И не покидало чувство жуткого страха, от которого не хотелось ни есть, ни пить. На каждой остановке будущие узницы замечали, что состав становился всё больше и больше. В Польше их водили строем под вооруженной охраной в баню, а личные вещи были подвергнуты досмотру и отправлены на обработку в дезкамеру. Следующая остановка была конечной.

Германия запомнилась прабабушке красивой, чистой, аккуратной, богатой. Под окнами многих домов стояли автомобили. Девушек привезли в город Любек.

Из интернета я узнала, что дармовую рабочую силу с Востока любекские предприятия использовали вовсю, ведь мужское трудоспособное население воевало. Поэтому цеха военных заводов, фабрик, мастерских заполнялись молодыми и здоровыми юношами и девушками, мужчинами и женщинами, каждый день прибывавшими специальными транспортами, в большинстве своем с Востока. В основном в Германию угоняли молодежь в возрасте от 15 до 30 лет. Называется различное количество «принудительных рабочих» – от 8 до 10 миллионов. Только из Украины их было вывезено около 2,5 миллионов.

А в Любеке до сих пор сохранились и работают, хотя не все 86, но многие предприятия, использовавшие подневольный труд. Это «Dornier», «Luftgansa», «IG-Farbenindustrie», «Drоgerwerk», «Flender Werft», «Schwartauer Werke» и многие другие, производившие в то время продукцию для нужд вермахта. На них было занято тогда около 20 тысяч иностранных гражданских лиц и военнопленных. В то время на территории Любека находилось несколько лагерей: трудовой женский, в котором находилась прабабушка, лагерь для военнопленных и концентрационный лагерь. 

Лагерь, в который попала прабабушка, находился на окраине города. Территория его была окружена бетонной стеной с колючей проволокой, у входа стояла вооруженная охрана. Узниц расселяли по баракам, в соответствии с национальностью: русские (около 700 человек), полячки, латышки, украинки. У каждой национальности была униформа определенного цвета. Русские носили одежду в крупную сине-белую клетку. Им выдали фланелевые платья с длинным рукавом, на которых на груди и на плече была нашивка со словом «OST», что в переводе означает «восток». Эти платья носились как рабочая форма, менялись только тогда, когда сносятся. Бараки были разделены на комнаты, в комнате находилось по 16 человек. Кровати были двухъярусные, на каждой лежал соломенный матрас. Всем выдали постельное белье. Раз в 10 дней, после бани, комендант менял грязное белье.

Латышки в лагере имели привилегии: в город их выпускали свободно, они жили и работали отдельно, причем рабочий день у них был короче.

Начальником лагеря был не военный человек. Когда их привезли и выгрузили из вагонов, он отсчитал определенное число девушек. Их построили и повели в лагерь. Одна девушка из бабушкиной деревни захотела быть вместе с ними, но ее просьбы и мольбы не помогли. Видимо, в лагерь требовалось строго определенное количество работников. И та девушка попала в лагерь в Гамбурге.

Работали по 12 часов, в две смены: 1-я неделя – день, 2-я – ночь. Основной работой была расчистка завалов после бомбежек. Узниц грузили в машины и под охраной вывозили в Берлин или Гамбург, которые в то время подвергались сильным бомбардировкам. Прабабушка говорила, что работать было очень тяжело, отдыхать во время работы было нельзя. Охраняли и следили за их работой полицейские с собаками.

Подъем в лагере был в шесть часов утра. На завтрак узницы получали по кружке кофе низкого качества без сахара. На неделю каждому человеку выдавалось 1,5 кг хлеба из опилок. Хлеб можно было съесть сразу, а можно было растянуть на неделю. Затем работа до обеда. На обед получали суп из стручковой фасоли. После обеда опять работа. Очень часто девушки работали без обеда, были голодными до ужина. В лагерь приезжали чуть живые, очень хотелось есть. На ужин получали ковшик баланды, чаше всего это была жидкая каша на воде. Прабабушка уже не верила, что сможет когда-нибудь наесться вдоволь хлеба. По субботам дополнительно выдавали столовую ложку сахарного песка, 2 картофелины и ложку подливы. Но этой еды было ничтожно мало – узников постоянно мучило чувство голода. Мяса не видели вообще, продукты были гнилые, низкокачественные.

Так как по выходным дням не работали, немцы разрешали узницам выходить в город, но с обязательным условием – нашивки на груди и плече. Но девчонки умудрялись слабо их пришить, а после выхода в город оторвать. У прабабушки сохранилась фотография того времени. На этой фотографии она изображена вместе со своими подругами из трудового лагеря и двумя парнями. Когда я спросила бабушку, кто эти парни, она рассказала, что в один из выходных дней они познакомились с двумя парнями из мужского трудового лагеря. Они были уроженцы Ленинграда и работали на немецком аэродроме. По выходным их тоже выпускали в город. На обратной стороне фотографии написано, что она сделана 3 октября 1942 года. На фотографии видно, что девушки одеты в легкие летние кофточки, а моя прабабушка стоит в светлом летнем платье, парни одеты в костюмы и белые рубашки. Интересно, что одежда узников трудового лагеря не похожа на рабочую форму, которую мы привыкли видеть на фотографиях, где изображены узники фашистских концлагерей лагерей. Обычно это тяжелая темная роба в полоску. В начале, я подумала, что у парней из кармана пиджака виден носовой платок, но бабушка сказала мне, что это нашивки, которые обязаны были носить узники.

Прабабушку увезли в Германию в мае 1942 года, значит, прошло пять месяцев, как она стала узницей трудового лагеря. На фотографии молодые люди выглядят еще достаточно хорошо, не видно, что они измождены голодом, угнетены и даже кажется, что они довольны. Создается впечатление, что фотография сделана во время какого-то праздника. Но пройдет немного времени, и, как сказала прабабушка, они все похудеют, устанут от непосильного труда, от постоянного голода, от тоски по родине, по своим близким и от безвыходности положения. Одну фотографию прабабушка собиралась отослать своей сестре домой. На обратной стороне фотографии написано: «Фото на память дорогой сестрице Шуре о сестре Тони. Дорогая сестрица, посмотри на меня, какая я была и какая я стала. 3 октября 1942 г.». Вот эта фраза «какая я стала» говорит о том, что прабабушка до приезда в трудовой лагерь выглядела совсем иначе. Однажды их знакомые парни из другого лагеря принесли девушкам геркулесовые хлопья из своего пайка. Девушки пронесли их в лагерь, а вечером ели их вместе с другими девушками в своей комнате. Но переводчица увидела это и донесла на них коменданту лагеря. В комнате провели обыск, и все продукты изъяли. Эту переводчицу звали Маша, сама она была из Харькова. Как сказала прабабушка, она была «стукачкой», следила за девушками, доносила на них, участвовала в обысках. За это ее освободили от работ, она получала дополнительный паек и жила отдельно от всех. Ее судьба была трагичной – когда союзники освободили лагерь, ее убили сами узники.

Иногда им выдавалась незначительная сумма денег, на них очень мало что можно было купить. В центр города их, конечно же, не пускали, поэтому они гуляли на территории вблизи от лагеря. Тем более что рядом находились река и лес. Там же располагался немецкий поселок, куда узницы ходили наниматься, на прополку огорода, уборку урожая. Платой за труд была еда – суп или бутерброды.

Я спросила прабабушку, была ли у нее возможность убежать во время таких прогулок. Она ответила, что бежать не было смысла. Они находились в чужой стране, немецким языком не владели, кругом немцы, даже в какую сторону бежать они не знали, местное население их не защитило бы и не спрятало.

Время прогулки было ограничено, часы отбытия и прибытия отмечали в журнале. Женский трудовой лагерь был отделен забором от мужского лагеря для военнопленных. Тот лагерь был интернациональным: помимо русских и поляков, там также находились французы, англичане. Узницам строго воспрещалось подходить к забору, а тем более общаться с военнопленными. За это самое малое, что могли сделать, – отругать, самое большое – избить. Бабушка вспоминает, что военнопленные находились в ужасном состоянии, и узницы, выезжая на работы, видели, как практически каждый день из лагеря выносили трупы.

Меня поразило, что «остовцам» разрешали переписываться с родственниками. Прабабушка рассказала, что она переписывалась с сестрой и братом. Однажды брат прислал ей посылку с сухарями, которую немцы осмотрели, изъяли и потом выдавали ей по 200 грамм сухарей один раз в неделю. Бабушка делила сухари на всех соседок по комнате. До сегодняшнего дня она вспоминает вкус хлеба, присланного ей из родной деревни.

В 1943 году из письма брата она узнала о смерти матери. Это событие так ее потрясло, что она потеряла сознание, а потом и речь, в результате чего фельдшер из лагеря отправил ее в городскую больницу, где она пришла в себя. Потом ей рассказали, что 2 месяца она лежала, не приходя в себя, на третий месяц начала чувствовать руки и ноги, потихоньку восстанавливалась речь. Удивительно для бабушки было то, что медперсонал больницы к ней, хотя она была русской и узницей трудового лагеря, очень хорошо относился. Они ее подкармливали, заботились о ней. Так же удивительно было то, что они извинялись перед ней за то, что их страна воюет с Россией, говорили, что их мужья на фронте, что многие погибли, что они не виноваты в этой войне.

После больницы с рекомендацией врачей, что ей необходима более легкая работа, прабабушка была направлена на рыбокомбинат и проработала там три месяца. Это работа только называлась легкой, рабочий день был также 12 часов, труд не менее тяжелый, чем разбор завалов. Единственное преимущество – работала под крышей и имела возможность достать что-то съестное. Но так как рыба была соленая, много ее нельзя было съесть. Бабушка работала с немцами, и вспоминает, что отношение к ней было нормальное. Выносить ничего не разрешалось. Но бабушка не могла не помочь своим оголодавшим подругам, и несколько раз, сильно рискуя, проносила небольшие рыбешки в складках юбки. Несколько раз приносила своим соседкам по комнате ведро рыбных отходов. В бараке эти «деликатесы» слегка обваривали и ели несоленые, полусырые. Отходы прабабушка приносила с сопроводительной запиской, в которой указывалось, что она их не украла, а забрала как отходы.

В конце 1944 – начале 1945 началась усиленная бомбежка Любека. Иногда в день над городом пролетало около 700 самолетов. Узниц перестали вывозить за пределы города. Во время одной из бомбежек пострадал лагерь: в результате падения бомбы был разрушен польский барак и незначительно пострадал латышский. Прабабушка рассказывает, что она была разочарована тем, что снаряд попал не в ее барак. Узницы на то время были так измождены, что хотели умереть. Они уже не верили, что будут спасены и освобождены, не имели никакой информации о том, что происходило на фронте, и не знали, что территория СССР освобождена и наша армия уже воюет в Европе.

«СЕЕМ НА РЕШЕТО…»

В начале мая 1945 года лагерь был освобожден войсками союзников. Прабабушка вспоминает, что бетонную стену снесли бульдозером. Их всё еще держали на территории лагеря, но они были предоставлены сами себе, на работу их больше не водили. Они могли общаться с узниками соседнего лагеря, союзники их только кормили и водили на допросы. Прабабушка вспоминает, что в это время союзники их очень вкусно и хорошо кормили: они начали получать мясо, консервы. Допросы союзников велись в очень корректной форме, и, скорее всего, это были даже не допросы, а расспросы: как попали в лагерь, на каких объектах работали, как с ними обращались. На мой вопрос, предлагали ли прабабушке переехать на место жительства в Америку, она ответила отрицательно.

В августе бывших узниц перевезли в расположение советских частей, в район аэродрома, где также велись допросы. Что спрашивали на допросах советские военные, прабабушка толком так и не рассказала. То ли оттого, что уже не помнит, то ли оттого, что не хочет вспоминать. Единственное, что она всё время повторяет – очень боялись допросов русских, потому что они допрашивали в более грубой форме: унижали, запугивали, давили на них. Любимой поговоркой одного из следователей была: «Мы сеем на решето, а в Союзе вас будут сеять на сито». Некоторым из девушек предлагали службу в армии. Как видно из слов прабабушки, отношение было неуважительное и даже оскорбительное.

После нескольких месяцев допросов их погрузили в поезда и отправили по домам, выдав справки, что они были угнаны и находились на территории Германии.

Она вернулась домой, а там голод, разруха – отходя, немцы сожгли деревню. Оставшиеся местные жители жили в землянках. Встречала ее соседка, дальняя родственница. Обнимались, плакали, радовались, что выжили. Из рассказа родственницы прабабушка узнала о судьбе своей семьи: отец не вернулся с войны, мать умерла в 43-м от тифа, двухгодовалый братишка умер в скором времени после матери, другого брата в армию забрали, сестра ушла на батрачество в Латвию. Остальных детей в детдом отправили.

Недолго пожив в деревне, прабабушка, также как и ее сестра, уехала в Латвию. Там была возможность заработать на кусок хлеба. В родной деревне есть было нечего и жить было негде.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Три года она прожила в Латвии, где фактически батрачила за кусок хлеба, а в 1948 году вернулась в родную деревню и почти сразу же вышла замуж и сменила фамилию. Ее сосватала родная тетка за Иосифа Степановича Капралова, который стал в войну инвалидом по зрению, он ослеп. Прабабушке шел 25 год. Она пережила тяжелую войну, а Иосиф был хорошим трудолюбивым парнем, в то время в деревне мужчин было мало, многие с войны не вернулись. Вначале прабабушка работала в колхозе, а через несколько лет семья переехала в город. В семье родились три дочери и один сын. Одна из дочерей, Валентина Иосифовна Петрова – моя бабушка. Но она умерла в 2004 году. Сегодня жива только одна дочь моей прабабушки – Нина Владимировна Клопова, которая проживает в деревне Тверской области, и сын Виктор Иосифович Капралов, проживающий в нашем городе. У моей прабабушки 9 внуков и 15 правнуков.

Вместе с моей мамой мы обратились в государственный архив города Великие Луки, чтобы найти документы, подтверждающие, что Антонина Павловна Родионова находилась в плену на территории Германии во время войны. 31 августа 2010 года мы получили ответ. В нем сообщается, что в просмотренных документах архивного фонда и в опросных листах граждан, которые возвратились на Родину из германской неволи по Новосокольническому району за 1946 год, Родионова Антонина Павловна не обнаружена. Так же сообщается, что документов периода гитлеровской оккупации Новосокольнического района (июль 1941 – февраль 1944) и похозяйственных книг деревень Новосокольнического района в архиве нет. Следовательно, архив не может нам выдать справку о насильственном вывозе (угоне) в немецкое рабство Антонины Павловны и об ее возвращении на Родину. Я считаю, что документы сгорели во время войны. В 1946 году, как нам сказали в архиве, проводилась перепись населения. В это время прабабушка находилась на территории Латвии – я думаю, именно поэтому и документов на нее в архиве не оказалось. У прабабушки имеется удостоверение, по которому она имеет право на льготы и преимущества для бывших несовершеннолетних узников фашистских лагерей. Удостоверение выдано в 2002 году. Как прабабушка попала в списки малолетних узников – неизвестно. Об этом она ничего не могла рассказать. Моя поисковая работа продолжается. Мы с мамой будем подавать повторный запрос в архив, но на фамилию прабабушки по мужу.

Я благодарна судьбе, что моя прабабушка осталась жива, я горжусь, что, пережив ужас войны, пройдя через суровые испытания, она нашла в себе силы жить дальше, устроить личную жизнь, работать, растить детей, внуков, правнуков.

Во время написания этой работы моей прабабушке была вручена юбилейная медаль к 65- летию Великой победы. Вместе с прабабушкой в кадетскую школу, где участникам войны и узникам вручали медали, пришли и мы с мамой. Прабабушке было очень приятно получить медаль. Мы тоже радовались за нее.

Моя прабабушка рассказала мне о том, что в Германии и Советском Союзе был создан Фонд взаимопонимания и примирения, который в конце прошлого – начале нынешнего века произвел (уже дважды) выплаты бывшим узникам нацизма, чей рабский труд использовался на территории Германии. Выплачивала немецкая сторона. То есть, Германия признала свою вину перед узниками лагерей. В 1992–93 гг. Антонина Павловна получила 800 немецких марок, а несколько лет назад – 750. Эти деньги выплачивались в несколько этапов.

Я очень рада, что моя прабабушка еще жива, что она может мне многое рассказать. И я благодарна за ее воспоминания, за то, что многое узнала о том страшном времени. Даже сегодня разговорить ее было очень трудно, она путалась в фактах, что-то уже забыла, о чем-то просто не хотела говорить. Но и то, что она рассказала, мне кажется очень важным. Ведь людей, которые пережили ту страшную войну, живых свидетелей того времени осталось очень мало. Я рада, что эти воспоминания войдут в архив нашей семейной истории.