Дело Райка 1949 г.: взгляд из Югославии

Вниманию читателя предлагается яркий образец политической публицистики периода апогея холодной войны – отклик жившего в Югославии и лояльного титовскому режиму известного венгерского писателя Эрвина Шинко на нашумевший судебный процесс по делу Ласло Райка (сентябрь 1949 г.), имевший широкий международный резонанс: вследствие суда над Райком инициированная Сталиным весной 1948 г. антиюгославская кампания взошла на новый виток. В соответствии с резолюцией третьего совещания Коминформа (ноябрь 1949 г.) титовская Югославия, быстрее и успешнее других стран «народной демократии» продвигавшаяся по пути приближения к сталинской модели социализма, была объявлена страной, находящейся во власти не просто националистов, правоуклонистов и ревизионистов, но шпионов и убийц.

К началу 1948 г. югославско-венгерские отношения переживали настоящий подъем. Конечно, тяжелое наследие военных лет трудно было до конца изжить за столь короткий период. Военные столкновения весны 1941 г., расправы хортистской жандармерии над югославскими партизанами в оккупированной Воеводине и ответные (не менее кровавые) карательные акции югославских партизан против мирного венгерского населения – все это сохранялось в исторической памяти соседних народов, питая взаимные предубеждения. Вместе с тем маршал Тито и его окружение были заинтересованы в укреплении позиций левых, прокоммунистических сил в соседней Венгрии, своих потенциальных союзников в деле осуществления планов далеко идущих социальных реформ. В свою очередь для Венгрии налаживание взаимопонимания с Югославией, относившейся к лагерю победителей и завоевавшей немалый международный авторитет своим смелым сопротивлением нацистским оккупантам, имело особое значение, поскольку оно способствовало выходу этой побежденной страны из политико-дипломатической изоляции. Ситуация, правда, осложнялась тем, что Югославией были поначалу заявлены претензии на некоторые территории, принадлежавшие до войны Венгрии. Однако руководство СССР не было склонно всецело потакать амбициям Тито, резонно полагая, что это подорвет советское влияние и позиции прокоммунистических сил в Венгрии. Не сумев заручиться советской поддержкой при осуществлении своих планов, югославское руководство в конце концов в 1946 г. отказалось от территориальных претензий к северному соседу, что избавило отношения двух стран от нового груза.

Начиная с 1945 г. между Венгрией и Югославией развивалось взаимовыгодное сотрудничество в разных областях. Изначально инициатива установления и налаживания двусторонних связей принадлежала именно Югославии, ибо Венгрия, как побежденная страна, ожидавшая подписания мирного договора, была не в том положении, чтобы выступать здесь в роли инициатора; вместе с тем она с готовностью откликалась на югославские предложения о сотрудничестве, тем более что Югославия в 1945 г. первой из стран, в которых проживало венгерское национальное меньшинство, приняла ряд конкретных мер в целях обеспечения его прав, в том числе на получение образования на родном языке и полноценное культурное развитие. Оба правительства, таким образом, проявили склонность к тому, чтобы начать послевоенную политику «с чистого листа», не муссируя старых обид. Решение проблем с культурным обеспечением  национальных меньшинств (многочисленное венгерское меньшинство в Югославии и менее значительное югославянское меньшинство в Венгрии) способствовало быстрейшему налаживанию общего взаимопонимания и это повлияло на межгосударственные отношения. Обсуждались перспективы тесного экономического сотрудничества в рамках более широкого проекта – союза Дунайских государств. Особенно большие реальные успехи были достигнуты в области культурных связей 1. Как бы то ни было, активизация неблагоприятных внешних факторов могла возродить старые обиды и привести к значительному откату в двусторонних отношениях. Именно это произошло весной 1948 г.

В Москве хорошо знали не только о многосторонних, с каждым годом активизировавшихся межгосударственных связях, но и об особой близости партийных элит венгерской и югославской компартий, что особенно проявилось во время приезда Тито в Будапешт в декабре 1947 г. для подписания двустороннего договора. Еще задолго до этого, 29 апреля 1947 г. в беседе с В. М. Молотовым в Москве лидер венгерских коммунистов М. Ракоши заметил, что Венгрия хотела следовать югославскому примеру, в частности, там, где дело касается силовых структур. Более того, он ответил на вопрос Молотова, «популярна ли в Венгрии Югославия», следующим образом: «Да, она в Венгрии популярна. Надо сказать, что даже популярнее, чем Советский Союз. Дело в том, что венгерский народ не боится югославов, а вот традиционную боязнь к русским не удалось еще изжить» 2. Как отмечалось в более позднем документе (записи совещания в МИД СССР 11 июня 1949 г.), «до резолюции Информбюро (с осуждением компартии Югославии, июнь 1948 г. – А.С., К.К.) у венгров с югославами была трогательная дружба, настолько трогательная», что министр внутренних дел Венгрии Л. Райк «ухитрился» утвердить явно в угоду югославам устав Демократического союза южных славян Венгрии, в котором был пункт, что этот союз является объединением по национальному признаку и членство в нем ставится выше партийной принадлежности. По сути говоря, национальные интересы тут были поставлены над интересами партии» 3. Сталин всегда с подозрением относился к любым горизонтальным, плохо контролируемым из Москвы и расширяющим поле самостоятельных внешнеполитических маневров связям между странами советской сферы влияния, не говоря уже о проектах единения дунайских стран под эгидой амбициозного югославского лидера. Осознавая, что рассерженный на югославов советский вождь может нанести удар и по руководству венгерской компартии, М. Ракоши предпринял кардинальный поворот, можно даже сказать, головокружительный кульбит в своей политике.

В марте 1948 г. в Будапеште под знаком содружества дунайских народов прошли крупномасштабные торжества по случаю столетия венгерской революции 1848 г. Как культивирование венгерских патриотических традиций, так и актуализация идей позднего Л. Кошута о Дунайской федерации (а тем более участие в празднествах представителей выбивавшегося из-под советского контроля югославского лидера И. Б. Тито, стремившегося к региональному лидерству) вызвали явное неудовольствие в Москве, дав повод для новых подозрений 4. Однако всего через три недели М. Ракоши, желая вывести из-под удара себя, первым из руководителей партий-участниц Информбюро совершил жест лояльности Сталину, присоединившись к инициированной ВКП(б) антиюгославской кампании. 27 марта 1948 г. в адрес руководства КПЮ было отправлено письмо от ЦК ВКП(б) за подписью Сталина и Молотова с суровыми обвинениями по целому ряду принципиальных вопросов двусторонних отношений 5. Спустя 4 дня, 31 марта 1948 г., это письмо было направлено также лидерам девяти партий– членов Коминформа, и в том числе венгерской компартии для информации 6. Из всех партий, информированных о серьезных разногласиях, возникших между ВКП(б) и КПЮ, венгерская компартия отреагировала быстрее и жестче других, первой подключившись к антиюгославской кампании. Уже 8 апреля М. Ракоши отправил И. Б. Тито письмо от имени Политбюро своей партии. В нем не только была всецело поддержана позиция официальной Москвы, но и выражено недоверие югославской компартии 7. Через два с лишним месяца венгерские коммунисты также первыми вслед за Москвой приняли решение не посылать своих представителей на съезд компартии Югославии, который был запланирован на июль.

Всего этого было, однако, недостаточно, чтобы развеять недоверие Сталина. Судя по имеющимся документам, в Москве продолжали выискивать крамолу в Будапеште, в структурах ВКП(б), ответственных за межпартийные связи и деятельность Коминформа, составлялись записки о националистических, правооппортунистических тенденциях в деятельности венгерской компартии (с лета 1948 г. Венгерской партии трудящихся), имевшие много общего с записками, характеризующими деятельность югославской компартии. Они вполне могли быть востребованы в случае, если бы Сталин поставил вопрос о замене руководства венгерской партии. В Москве были среди прочего недовольны деятельностью пропагандистских органов ВПТ, их пассивностью. Так, в документе, относящемся к маю 1949 г., отмечалось, что «руководящие деятели партии и, в частности, т. М. Ракоши, заняли совершенно неправильную позицию выжидания по работе с югославской эмиграцией и усиления борьбы против клики Тито, ожидая соответствующих указаний Москвы» 8. Мы не знаем, насколько М. Ракоши был информирован о подобных оценках своей деятельности. Во всяком случае, он с первых месяцев стремился отвести любые обвинения Кремля в недостаточной лояльности, скрытых проюгославских симпатиях, попытках уклониться от магистрального советского пути к социализму и т. д.

Общий климат в двусторонних отношениях стал меняться. Поступательное их ухудшение привело к развертыванию в Венгрии мощной антиюгославской медиа-кампании. Если до опубликования в конце июня 1948 г. резолюции второго совещания Коминформа с осуждением КПЮ венгерские газеты и журналы регулярно писали о дружбе с Югославией, о важности дунайского сотрудничества и т. д., то через считанные недели тон публикаций резко меняется. Наиболее чувствительным для Белграда недружественным шагом Будапешта на начальном этапе противостояния лагеря «народной демократии» и ФНРЮ стала полная приостановка венграми уплаты предусмотренных мирным договором 1947 г. репараций в объеме 70 млн долл. США.

Антиюгославская кампания в Венгрии развивалась по нарастающей и достигла своего апогея в середине – второй половине 1949 г. В это время Ракоши, стремившийся завоевать расположение Сталина, в угоду официальной Москве организовал при помощи советских «экспертов»-силовиков наиболее громкий в Восточной Европе показательный судебный процесс антиюгославской направленности – процесс по делу видного деятеля венгерской компартии Л. Райка, позволивший вывести антиюгославскую кампанию в международном масштабе на новый уровень.

В докладе А. А. Жданова на втором совещании Коминформа (21 июня 1948 г.) была подчеркнута необходимость «чистки» компартий стран «народной демократии» от чужеродных и враждебных элементов. Это способствовало обострению внутрипартийной борьбы, которой придавалась специфическая антиюгославская окраска. Развертываются усиленные поиски «титоистов» в собственных рядах. В 1949 г. организуются судебные процессы по делам видных деятелей компартий на основании действительных или мнимых югославских связей – К. Дзодзе (Албания), Т. Костова (Болгария), Л. Райка (Венгрия) и т. д.

В сравнении с другими процессами будапештский суд над Ласло Райком представлял собой, вне всякого сомнения, самый громкий пример открытого суда, призванного осудить руководство КПЮ. Суд по делу Райка получил широкий международный резонанс как ключевое звено в массированной антиюгославской кампании, инициированной Сталиным. Ветеран компартии, видный деятель венгерского коммунистического движения стал главным действующим лицом грандиозного политического спектакля, срежиссированного в угоду Сталину и призванного послужить компрометации его заклятого политического врага – не покорившегося сталинскому диктату югославского лидера Тито. При всем вопиющем несовершенстве режиссуры, о чем пойдет речь в предлагаемом читателю, публикуемом ниже источнике, суд в общем выполнил поставленные перед ним задачи – организацией судебного процесса по делу Райка Ракоши заявил о себе на весь мир как предельно лояльный Москве и приверженный сталинской линии (и более того, зачастую идущий впереди других лидеров стран советской сферы влияния по пути ее осуществления) коммунистический политик. Суд над Л. Райком в соответствии с замыслом своих организаторов возымел большой, международный пропагандистский эффект, послужив толчком к дальнейшему разжиганию антиюгославской кампании в масштабе не только Венгрии, но всего формирующегося советского блока

Чем был мотивирован выбор Ласло Райка в качестве центральной фигуры показательного судебного процесса и какова была роль Москвы? В августе 1948 г. во время беседы посла СССР в Венгрии Г. М. Пушкина с членом политбюро Центрального Руководства (ЦР) ВПТ Э. Герё речь шла об освобождения Л. Райка от обязанностей министра внутренних дел из-за его «бонапартистских тенденций» в политической практике и «недружелюбного отношения к Советскому Союзу». При этом Э. Герё сообщил, что Л. Райк последнее всячески отрицал 9. В те же дни, 16 августа, теперь уже М. Ракоши снова акцентировал внимание советского посла на недружелюбном отношении Л. Райка к СССР как главной причине его перевода на пост министра иностранных дел. Г. М. Пушкин высказал свое беспокойство в сообщении в Москву: по итогам беседы с М. Ракоши у него возникло такое ощущение, что у Л. Райка, видимо, создалось неправильное впечатление, что его удалили с поста министра внутренних дел по требованию СССР. Это могло негативно сказаться на общении посла с Л. Райком теперь уже в роли министра иностранных дел 10.

В советских партийных документах о ситуации в венгерской компартии не столько Райк, сколько сам лидер партии Ракоши обвинялся в «националистических ошибках», игнорировании СССР и т. д. Но складывается впечатление, что Ракоши, который, судя по документам, в свете своей прежней близости с югославами не вызывал доверия в Москве и, очевидно, мог опасаться за свое будущее, сумел в течение считанных месяцев «перевести стрелку» на Л. Райка как на главного «титоиста» и югославского агента в Венгрии. Дело облегчалось тем, что у Райка не было тесной связи с Москвой и он едва ли мог рассчитывать на заступничество КПСС или советских спецслужб. Если пытаться выявить роль советского фактора (во всех его разносторонних проявлениях), его влияние на подготовку судебного процесса, важно заметить, что отношение к Л. Райку в Москве не всегда было одинаковым, недоверие к нему постепенно углублялось.

В биографии Райка, уроженца Трансильвании, с 1931 г. активного участника коммунистического движения в Венгрии, Чехословакии и других странах, было немало темных моментов, дававших повод для подозрений в его «двойной игре». Впоследствии М. Ракоши, пытавшийся снять с себя ответственность за дело Л. Райка и переложить ее на Л. Берию и его людей, признал в мемуарах, что личность Райка была «удобна для провокаций» 11. В самом деле, еще в 1931 г., во время первого своего ареста в хортистской Венгрии, 22-летний Л. Райк для того, чтобы оказаться на свободе, давал подписку, что не будет заниматься политикой, хотя вскоре нарушил свое обязательство. Во второй половине 1930-х годов, после поражения республиканцев в гражданской войне в Испании, Л. Райк в числе других коммунистов-интернационалистов, сражавшихся на стороне республиканской армии, оказался в лагере для интернированных во Франции, где в принципе легко мог быть завербован различными спецслужбами. Был в его биографии и эпизод, связанный с временным исключением из компартии в конце 1930-х годов по обвинению в принадлежности к троцкистам. Покрыты мраком неизвестности также обстоятельства возвращения Л. Райка в Венгрию в годы Второй мировой войны, не ясной была его роль в самороспуске подпольной венгерской компартии в 1943 г., начавшей вскоре функционировать под другим названием («Партия мира»). Арестованный крайне правым, нилашистским правительством в декабре 1944 г. и оказавшийся затем в концлагере на западе Германии, Л. Райк не только выжил и сохранил здоровье, но был в числе первых освобожден американскими оккупационными войсками, посодействовавшими ему к тому же в возвращении на родину в мае 1945 г. Это также вызывало подозрения в том, что он был заброшен в Венгрию в качестве агента. Между тем, огромное влияние Л. Райка в среде венгерских коммунистов-подпольщиков способствовало его избранию в политбюро венгерской компартии через считанные недели после возвращения домой. Вдобавок ко всему родной брат Л. Райка был видным членом крайне правой нилашистской партии, бежавшим в начале 1945 г. на Запад (именно он в конце 1944 г., по некоторым сведениям, сумел спасти брата от расстрела нилашистами), тогда как жена Л. Райка, будучи участницей подпольного коммунистического движения, обладала связями с троцкистскими группами и имела репутацию троцкистки.

Компрометирующие Л. Райка факты биографии были известны в Москве от унаследованных от распущенного в 1943 г. Коминтерна структур, ведавших кадровыми вопросами мирового коммунистического движения (так называемые НИИ № 100 и 205). Существовало к тому же предубеждение, что «движение Сопротивления в Венгрии руководилось английской разведкой» 12, что, разумеется, бросало тень на одну из виднейших фигур в этом движении в 1943–1944 гг. Таким образом, Ласло Райк явно не был «человеком Москвы», а его деятельность с марта 1946 г. по август 1948 г. в должности министра внутренних дел Венгрии дала повод для нового недовольства со стороны советских спецслужб. В частности, уже в 1946 г. он попытался несколько отодвинуть от руководящих должностей в политической полиции тех венгерских коммунистов, которые находились ранее в СССР, воевали в советских партизанских отрядах, что привело его к конфликту с Союзной контрольной комиссией (СКК), всецело контролируемой Советским Союзом. Он отказался также от создания института советских советников при министре внутренних дел, а в 1947 г., при ликвидации СКК, потребовал передачи венгерскому МВД списков советской агентуры, находящейся в Венгрии (это не могло не быть воспринято как неслыханная дерзость). Москва терпела слишком самостоятельного и амбициозного Л. Райка в роли министра внутренних дел побежденной и ждавшей определения своего послевоенного статуса Венгрии только в силу его активности в деле устранения из политической жизни противников компартии. Роль этого не слишком разборчивого в средствах политика в установлении коммунистической диктатуры в Венгрии была весьма велика, а его реальный облик мало походил на тот мифологизированный образ борца со сталинизмом, который возник в 1956 г., после реабилитации Л. Райка, на реформ-коммунистической волне, порожденной XX съездом КПСС.

Будучи сторонником жестких мер в борьбе с противниками коммунистов, Л. Райк вместе с тем (хотя это может показаться парадоксальным) давал повод упрекать себя в недооценке партийного влияния в органах МВД. Так, в начале ноября 1947 г., во время пребывания М. Ракоши в СССР, он издал приказ о роспуске всех парторганизаций в полиции. Поскольку там уже с 1945 г. преобладали коммунисты, это коснулось прежде всего их. Тем самым министр внутренних дел, стремившийся ко все большей независимости, вступил в конфликт с руководством своей партии. Ракоши опасался слишком амбициозного Райка, пытавшегося не только всецело подчинить себе политическую полицию (а значит, сделать ее потенциальным орудием в собственных политических играх), но и установить непосредственные связи с Москвой по линии спецслужб. В августе 1948 г., когда в Венгрии уже существовала монополия ВПТ на власть, он добился перевода его на пост министра иностранных дел, менее влиятельный в силу того, что Венгрия в тех условиях не обладала значительным полем для самостоятельных маневров на международной арене. В должности министра внутренних дел Райка сменил считавшийся в то время менее самостоятельным коммунистическим политиком Я. Кадар.

В аппарате ЦК ВКП (б) знали о Л. Райке и как об активном стороннике сближения Венгрии с титовской Югославией. Впрочем, линия на активизацию всесторонних связей с Югославией, представительницей победоносной антифашистской коалиции, страной, с резко возросшим за годы войны международным престижем и к тому же быстро продвигавшейся по пути коммунистических реформ, была вплоть до весны 1948 г. общей установкой руководства венгерской компартии и Райк здесь особенно не выделялся. Известны более поздние, относящиеся к октябрю 1956 г., нашумевшие в то время вследствие сенсационной публикации 13 свидетельства социал-демократа П. Юстуса, проходившего с Л. Райком по одному судебному делу, но выжившего. Согласно П. Юстусу, весной 1948 г. Л. Райк якобы выступил вразрез позиции ВКП (б) и М. Ракоши за сохранение близких отношений с Югославией и за венгерское посредничество в разрешении советско-югославского конфликта. Однако эти свидетельства не подтверждаются другими известными нам источниками. Нам представляется, что верность Л. Райка своим прежним проюгославским симпатиям делала невозможным его назначение на пост министра иностранных дел в августе 1948 г., в условиях, когда внешнеполитические ориентации страны следовало резко изменить именно на югославском направлении.

Как бы то ни было, компрометирующих фактов было в биографии Л. Райка достаточно, при фабрикации в 1949 г. судебного дела охотно использовалось все, что подтверждало концепцию, в соответствии с которой Л. Райк с 1931 г. был агентом венгерской охранки, а с 1943 г. англо-американским шпионом, работавшим совместно с югославскими агентами тех же разведок. Таким образом, существовавшее в Москве стойкое недоверие к Л. Райку, как и стоявшая за ним репутация последовательного приверженца венгерско-югославского сближения, делали его очень удобной фигурой для выдвижения на роль главного подсудимого, причем именно на процессе по делу антиюгославской направленности. В условиях, когда Сталин ждал от «проштрафившихся» близостью к Тито венгерских коммунистов все новых и новых свидетельств лояльности генеральной линии мирового коммунистического движения, организация такого процесса выглядела вполне закономерной.

М. Ракоши задумал проведение суда по делу Райка, в определенной мере играя на опережение. Как уже говорилось, он знал, что и над ним могут сгуститься тучи. В Москве были хорошо информированы о том, что и он, едва ли в меньшей степени (!), нежели Л. Райк, был в 1945–1947 гг. активным протагонистом венгерско-югославской дружбы. Посол СССР в Венгрии Г. Пушкин в мае 1949 г. выражал недовольство также стремлением М. Ракоши создать ручную политическую полицию, не имеющую связей с СССР, «или, в крайнем случае, связь должна проходить только через него»; по словам Пушкина, М. Ракоши внимательно следил за тем, чтобы в Москву не проникала нежелательная для него информация о положении в Венгрии – в той мере, в какой это было возможно 14.

В этих условиях М. Ракоши приступил к подготовке большого судебного процесса, который должен был подтвердить наличие мощной югославской агентуры в венгерской компартии, выведя вместе с тем из-под удара самого себя как лидера ВПТ. Проведение такого процесса в полной мере соответствовало ожиданиям Сталина, жаждавшего новых громких разоблачений Тито и его окружения. В качестве ведущего фигуранта судебного дела был избран видный деятель ВПТ Ласло Райк, к которому в Москве, как уже отмечалось, испытывали мало доверия.

Конкретные обстоятельства ареста Л. Райка и подготовки судебного дела неоднократно становились предметом исследований 15. Здесь стоит лишь заметить, что на первых допросах Л. Райк, арестованный 30 мая 1949 г., несмотря на жестокость обращения с ним, категорически отрицал свои какие-либо шпионские связи, отвергал все обвинения. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь с приездом в Будапешт советских советников во главе с генерал-лейтенантом госбезопасности М. И. Белкиным, хорошо знавших технологию фабрикации показательных процессов. По версии «следствия», Л. Райк впервые встретился с Тито в Париже, когда тот занимался комплектацией интербригад для помощи республиканской Испании, а с будущим шефом югославской госбезопасности А. Ранковичем находился в лагере для испанских беженцев во Франции уже после победы генерала Франко в гражданской войне. Используя имевшиеся данные о реальных контактах Райка с югославскими коммунистами и прибегая во многих случаях к домыслу, организаторы дела разработали версию, согласно которой он еще в 1930-е годы установил прямые связи с югославскими агентами иностранных разведок, а позже сам был завербован для шпионажа в пользу разведок – сначала английской, затем американской, а к 1945 г. и югославской. Стремление к криминализации своих политических оппонентов М. Ракоши в полной мере унаследовал от фабрикаторов больших московских процессов 1930-х годов – ему важно было показать, что его противники были не людьми идеи, а заурядными провокаторами, орудием в руках Тито и А. Ранковича (правда, как будет показано ниже, избранные методы разоблачения Райка в ходе процесса были не слишком адекватны для решения этой задачи). В соответствии с поставленными задачами и разрабатывалась вся концепция обвинения. Ракоши был осведомлен о готовившемся в Болгарии процессе по «делу Трайчо Костова», оба разоблачительных процесса готовились параллельно и с участием советников из СССР, причем ставилась задача доказать, что Тито и А. Ранкович «хотели сделать в Болгарии на базе личности Т. Костова то же, что сделали на базе личности Райка в Венгрии» 16.

В момент приезда в Будапешт Белкина и его команды недоверие к М. Ракоши в Москве сохранялось, советские «эксперты» приехали с определенным предубеждением против венгерского лидера, в ходе совместной работы возникали конфликты. Однако масштабный показательный процесс антиюгославской направленности был нужен Сталину для дальнейшей эскалации обвинений против Тито, для консолидации стран–сателлитов СССР на антиюгославской платформе. Поэтому инициативе Ракоши по проведению процесса по делу Райка уже в конце мая был дан ход из Москвы. За подготовкой этого дела все более внимательно следили в Кремле, конкретные детали обсуждались в относящейся к августу-сентябрю переписке Сталина и Ракоши 17, а также во время приема Ракоши советским вождем 18. Судя по имеющимся документам, у венгерского коммунистического лидера непросто складывались отношения с советским послом Г. М. Пушкиным, отзыв которого совпал с активизацией работы по фабрикации дела. Еще в середине мая 1949 г. посол жаловался эмиссару Информбюро С. Заволжскому на то, что М. Ракоши по сути дела запретил политической полиции заниматься разработкой троцкистов и других враждебных лиц в партии, на то, что слишком большое доверие оказывается коммунистам, вернувшимся в Венгрию с Запада, тогда как в аппарате МИДа до сих пор остаются неразоблаченными явные шпионы 19. На самом деле в эти дни уже началась волна арестов, захватившая среди прочего и коммунистов, приехавших с Запада, и работников МИДа.

Процессом по делу Л. Райка Ракоши, таким образом, стремился убить сразу двух «зайцев» – избавиться от опасного конкурента и выслужиться перед Сталиным, развеяв его недоверие. Не меньшую активность в реализации дела Райка проявил давно находившийся с ним в сопернических отношениях влиятельный министр обороны и заместитель генерального секретаря ЦР ВПТ М. Фаркаш. Есть основания считать, что именно ему первым пришла в голову идея сделать Райка главной фигурой большого показательного процесса. Это дало возможность М. Ракоши уже после XX съезда КПСС, весной 1956 г., в условиях активизировавшихся нападок со стороны внутрипартийной оппозиции, попытаться переложить главную ответственность за суд над Л. Райком с себя именно на Фаркаша. Внушавшие подозрение эпизоды были и в биографии партийного работника Т. Сёни, приобщенного к делу Л. Райка. Живя во время войны в эмиграции в Швейцарии, он, как и некоторые другие коммунисты, работавшие в пользу СССР, получал деньги от американской благотворительной организации, контролировавшейся шефом американской разведки в Европе Алленом Даллесом (будущим директором ЦРУ и родным братом будущего госсекретаря в администрации Д. Эйзенхауэра Джона Фостера Даллеса). Полученный весной 1949 г. новый компромат на Т. Сёни, касавшийся его связей времен войны, стал отправной точкой в процессе фабрикации дела Райка.

Усилиями генерала Белкина и его сподручных концепция будущего процесса постепенно обретала свои очертания и антиюгославская составляющая в ней усиливалась. Приданию делу Л. Райка антититовской направленности способствовало подключение к нему югославского коминформовца, одно время дипломата в Будапеште Лазара Бранкова, который был специально доставлен из Москвы. Согласно выработанной концепции, Бранков не только активно вербовал агентуру в Венгрии для подрывной работы в пользу Югославии, именно через него как посредника осуществлялась связь Райка и ряда его сообщников в высших органах власти Венгрии с Тито и Ранковичем в целях свержения действующего правительства и установления проюгославского.

Наряду с антиюгославской сохраняла, впрочем, актуальность и антиамериканская составляющая следственно-судебной конструкции, которую обеспечивал арестованный в мае 1949 г. в Праге и доставленный по настоянию Ракоши в Будапешт левый американский журналист Н. Фильд, одно время сотрудничавший с советской разведкой. Именно руководимая Фильдом в годы войны благотворительная структура, находившаяся в Швейцарии, с санкции ЦРУ перечисляла средства восточно-европейским коммунистам, боровшимся с нацизмом. Согласно разработанной версии, Райк якобы был завербован американскими спецслужбами в лице Фильда и после освобождения из концлагеря получил задание вернуться на родину с тем, чтобы сразу же приступить к дезорганизации коммунистического движения. Его связи как с американцами, так и с югославами были, по замыслу, звеньями единой разведывательной сети. При отборе конкретных персонажей для участия в показательном процессе учитывались любые биографические детали, подтверждавшие связи с Югославией. Так, один из главных осужденных, бывший заведующий отделом кадров в центральном аппарате венгерской компартии уже упомянутый Т. Сёни вернулся в Венгрию в 1945 г. из Швейцарии через Югославию, имел определенные связи в этой стране, которым была дана соответствующая интерпретация, подтверждавшая сконструированную версию о шпионской деятельности. Широко использовались против Райка показания бывшего при нем руководителем пресс-службы МВД Ш. Череснеша, которому в 1945 г. разведка югославских партизан действительно предлагала заняться в Венгрии агентурной работой; сам Череснеш, вернувшись в Венгрию, уведомил компартию о своих югославских контактах. Что касается Л. Райка, то его, по всей вероятности, единственная рабочая встреча в декабре 1947 г. в роли министра внутренних дел с шефом югославской госбезопасности А. Ранковичем, будучи преподнесенной в криминализированном виде, интерпретировалась как важнейший этап в подготовке заговора.

С конца мая в Венгрии началась волна арестов. В ходе фабрикации дела Л. Райка всего через допросы прошло около 200 человек, в том числе группа генералов и офицеров – параллельно с делом Райка велась подготовка дела о военном заговоре во главе с генералом Д. Палфи. В соответствии с задуманным действия проюгославски настроенных генералов при прямой военной поддержке маршала Тито и усилия партийно-государственных функционеров во главе с Л. Райком рассматривались как звенья одной цепи в процессе достижения общей цели – захвата власти, устранения правящей верхушки во главе с М. Ракоши, отрыва Венгрии от СССР, установления проюгославского режима, а затем и реставрации капиталистических порядков.

Политический спектакль по «делу Райка» открылся 16 сентября 1949 г. во Дворце профсоюза металлистов в Будапеште. 47 корреспондентов коммунистической и левой печати из 14 стран получили разрешение присутствовать на процессе, югославские журналисты не были допущены в зал заседаний. В качестве корреспондента газеты «Правда» присутствовал и в «нужном» духе освещал события лауреат сталинской премии Борис Полевой. В опубликованном еще 10 сентября обвинительном заключении подсудимым инкриминировалось руководство организацией, ставившей своей целью свержение народно-демократического строя, ликвидацию независимости Венгрии при вооруженной поддержке «банды Тито», отрыв страны от СССР. Дело Райка было представлено как заговор международного масштаба, все обвиняемые признали себя виновными, выступив в соответствии со сценарием с четко прописанными, заученными ролями. В признаниях акцент был сделан на югославские связи, выступавшие ссылались на якобы имевшие место непосредственные указания Тито и Ранковича, которые в свою очередь согласовывали свои планы с США. Югославские связи «банды Райка» персонифицировала на процессе очень удобная фигура Бранкова (тоже сидевшего на скамье подсудимых и приговоренного к пожизненному заключению – его, как и Череснеша, решено было «приберечь» для новых разоблачений югославских деяний), который, как «выяснилось», завербовал в 1945 г. Л. Райка в югославскую разведку, зная о его симпатиях к Тито. С каждым днем, по мере выступлений подсудимых, всплывали все новые и новые «коварные замыслы» югославских лидеров – причем в отношении не только Венгрии, но и других стран. Тесные связи Венгрии с Югославией в 1945–1947 гг., планы дунайского и балканского сотрудничества с участием Венгрии – все это подавалось как результаты сознательной подрывной работы Райка и его приспешников, завербованных Белградом.

Вынесение окончательных судебных приговоров было вновь согласовано со Сталиным, который в письме от 22 сентября в свете прозвучавших на показательном процессе признаний обозначил свое мнение: «Cчитаю, что Л. Райка надо казнить, так как любой другой приговор в отношении Л. Райка не будет понят народом» 20. По сути дела именно Сталин решил судьбу Л. Райка, хотя иногда, разыгрывая свой собственный спектакль, он давал понять М. Ракоши, что предоставляет венгерской стороне самостоятельность в ведении следствия и выборе меры наказания. Детали действительно определялись Ракоши и его советниками из советских спецслужб. Это касалось и подбора «актеров» на определенные роли (в том числе судей и адвокатов). Источники свидетельствуют о многочисленных указаниях М. Ракоши, подобных указанию подобрать на роль адвоката «еврея неприятной наружности», не способного вызвать симпатий у большинства присутствующих в зале суда. Об этом хорошо известно, в частности, из относящихся к 1956 г. показаний Г. Петера, шефа венгерской политической полиции, впоследствии арестованного.

Л. Райк до самого конца процесса послушно играл роль, отведенную ему по сценарию. В последнем слове он осудил Тито и его «американских хозяев». Главный обвиняемый временами проявлял даже слишком большую готовность признать собственные преступления и, более того, выступить в качестве рупора для изложения коминформовской версии событий, что заставило многих западных (и югославских вроде Шинко) наблюдателей решительно усомниться в достоверности показаний, проводя при этом параллели с большими московскими процессами 1936–1938 гг., выполненными менее «топорно». По сообщениям западных посольств, многие венгерские коммунисты верили в невиновность Райка, который был довольно популярен в партийной среде. В свою очередь люди, далекие от партии, зачастую оставались безразличны к процессу, считая его внутренней разборкой в среде коммунистов.

Что заставляло людей оговаривать себя? В этом пытался потом разобраться один из оставшихся в живых подсудимых, бывший зав. отделом печати МИД Венгрии и талантливый публицист Бела Сас в известной книге «Без всякого принуждения», написанной и впервые опубликованной в эмиграции 21. Несомненно, наряду с угрозами применялись и другие средства – стремление сыграть на коммунистической убежденности Л. Райка, Л. Бранкова и др., убедить их в том, что своими признаниями они окажут неоценимую услугу комдвижению. Процесс нужен был для свержения власти Тито, и ради этого убежденных коммунистов просили взять вину на себя ввиду сложностей международной обстановки. При этом нельзя исключать, что организаторы процесса обещали сохранить подсудимым жизнь и применительно к некоторым выполнили свое обещание.

В советских внешнеполитических структурах не было полной удовлетворенности проведенным показательным процессом. Эмиссар внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б), курировавший Венгрию, С. Г. Заволжский, констатировав решение задачи по разоблачению Тито, вместе с тем выразил недоумение в связи с нелепостью отдельных сцен показательного процесса, заставляющих усомниться в справедливости обвинений и достоверности всей конструкции. Ему не понравилось, в частности, что части подсудимых и в первую очередь самому Л. Райку «удалось разыграть из себя на процессе политических деятелей, идейных людей. Часто Л. Райк выступал на процессе не как свидетель, а как лектор, дающий марксистский анализ прошедших событий. Вряд ли целесообразно было давать подсудимым политически разглагольствовать, а тем более, когда преступники начали в своих выступлениях агитировать за Советский Союз, за вождя трудящихся М. Ракоши и т. д. Средний человек, слушая такое выступление, мог подумать, что это инсценировка» 22. Эти слова полностью подтверждают справедливость впечатлений югославского венгероязычного писателя и публициста Эрвина Шинко, отклик которого на процесс по делу Райка предлагается читателю ниже.

Сомнений в инсценированности процесса не было и у многих восточноевропейских коммунистов. Так, в документе от 30 сентября 1949 г. зафиксировано, что чехословацкие дипломаты в частных беседах со своими румынскими коллегами рассматривали процесс по делу Л. Райка как инсценировку, главную роль в подготовке которой сыграли московские «эксперты». «При этом они заявляют в частных беседах, что эта инсценировка подготовлена очень плохо, что в ней не сходятся концы с концами, что ряд фактов, приводимых на процессе, явно неправдоподобны и вообще процесс совершенно недокументирован»; большие московские процессы также могли быть инсценированными, однако там все же фигурировали более убедительные факты 23.

Смертные приговоры Л. Райку, Т. Сёни, А. Салаи, вынесенные 24 сентября, были приведены в исполнение 15 октября. Более кровожадный Фаркаш предлагал такую меру для всех подсудимых, но более предусмотрительный Ракоши с этим не согласился исходя из сугубо прагматических соображений – он строил планы проведения новых процессов. По его мнению, в частности, Л. Бранкову необходимо было, как уже отмечалось, сохранить жизнь для дальнейшего разоблачения «клики Тито» (эта задача отнюдь не считалась исчерпанной), а деятелю социал-демократии П. Юстусу для разоблачения некоторых бывших социал-демократов. Не мифический, как Л. Райк, а реальный враг венгерского коммунистического режима кардинал Миндсенти, за полгода до этого поносившийся министром иностранных дел Л. Райком на пресс-конференции, мог теперь наблюдать за его казнью из окна своей тюремной камеры, что отразил впоследствии в воспоминаниях 24.

В дни процесса по делу Райка югославская пресса и агентство ТАНЮГ выступили с опровержением звучавших на нем обвинений в адрес белградского руководства. Так, еще накануне первого заседания суда, 15 сентября, газета «Борба» опубликовала протест 100 ветеранов югославской компартии, находившихся во время гражданской войны в Испании в рядах республиканских войск, по поводу предъявленных в предварительно опубликованном судебном заключении обвинений в адрес югославских лидеров. Среди подписантов был и К. Мразович, действующий посол Югославии в СССР, находившийся в это время в Белграде. В обвинительном акте по «делу Райка» было указано, что Мразович занимался «шпионской провокационной деятельностью в Испании и затем в концлагере», был тесно связан с Райком и позже, организовав (уже в роли посла в Венгрии) тайную встречу Райка с Ранковичем в октябре 1948 г., на которой будто бы обсуждался план вооруженной оккупации Югославией части венгерской территории и «физического уничтожения» отдельных членов венгерского правительства (после этой публикации Мразович был объявлен в СССР персоной non grata, ему было запрещено возвращение в Москву). С обвинениями в адрес югославов был связан наибольший «прокол» на показательном процессе – в ходе выступлений обвиняемых, в том числе самого Райка, был назван ряд членов КПЮ, которые якобы воевали вместе с Райком в Испании, хотя на самом деле их там не было. Эрвин Шинко называет в этой связи видного деятеля КПЮ (а позже СКЮ), многолетнего члена ее руководства Светозара Вукмановича (известного также по партийной кличке Темпо). Все это не только давало югославам повод для громких протестов, но и указывало на явную надуманность обвинений, направленных на то, чтобы подлить масла в огонь антиюгославской истерии. Именно в таком ключе и комментировала процесс по делу Райка западная пресса 25.

То, что М. Ракоши взял на себя инициативу организации большого судебного процесса по делу Л. Райка, видимо, прибавило ему самоуверенности – амбициозный венгерский коммунистический политик претендовал на главную роль в проведении антиюгославской кампании в масштабе всей Восточной Европы, по крайней мере на роль первой скрипки в дирижируемом Сталиным оркестре. С этим связаны и направленные им в Прагу и Варшаву «для информации» лидерам соответствующих партий показания на некоторых видных деятелей этих партий, выбитые из Райка и других подсудимых (в этом списке фигурировал даже временно попавший в опалу виднейший деятель польского коммунистического движения В. Гомулка). Некоторые из этих показаний были действительно впоследствии востребованы в острой и подчас кровавой внутрипартийной борьбе.

Вынесение смертных приговоров по делу Райка 24 сентября 1949 г. привело к дальнейшей эскалации напряженности в отношениях между Югославией и странами формирующегося советского блока. Уже 27 сентября Будапешт потребовал от Белграда отзыва 10 членов югославской миссии в течение 24 часов. В конце сентября сначала СССР, а затем и Венгрия, а также другие страны «народной демократии» расторгают в одностороннем порядке договора о дружбе и сотрудничестве с Югославией. Белград сразу же выступил с жесткими антисоветскими заявлениями. Международный резонанс имело, например, заявление видного деятеля КПЮ М. Пьяде о том, что нельзя считать свободной страну, экспортирующую виселицы.

В свете процесса по делу Райка прежние обвинения в адрес югославов уже казались Сталину недостаточными. 16-19 ноября 1949 г. в Будапеште состоялось третье (последнее) совещание Коминформа, принявшее резолюцию «Компартия Югославии во власти убийц и шпионов». В ней утверждалось, что руководство Югославии установило в стране фашистскую диктатуру и является «наймитом империалистической реакции». Борьба против него была объявлена одной из важнейших задач коммунистических партий и всех «прогрессивных сил» в мире. Ставился вопрос о целесообразности создания в Югославии новой, подпольной компартии, которая была бы «революционной и интернационалистической», способной на «решительную борьбу» за освобождение «от ига узурпаторов». После третьего совещания Коминформа в странах советского блока поднялась кровавая волна репрессий, в каждой из них искали своих «Л. Райков».

Вследствие процесса по делу Райка резко возросла напряженность на венгерско-югославской границе. Югославы, опасаясь провокаций, пододвинули к границе с Венгрией дополнительные воинские соединения. Венгерское правительство в свою очередь попросило СССР увеличить советский воинский контингент, находившийся на территории Венгрии в соответствии с Парижским мирным договором 1947 г. для поддержания коммуникаций с советской зоной оккупации в Австрии, и эта просьба была выполнена. Численность венгерской армии также увеличивается вопреки положениям мирного договора. Как писал Ракоши в мемуарах, «югославы, вполне понятно, ожесточенные тяжелыми и, как потом выяснилось, беспочвенными обвинениями в свой адрес, которые прозвучали во время процесса, с пеной у рта нападали на нас и, в особенности, на меня лично. Отношения с ними все более ухудшались, один инцидент следовал за другим» 26.

Таким образом, интенсивное многостороннее сотрудничество, наладившееся к весне 1948 г., в течение считанных месяцев уступило место с обеих сторон крупномасштабным идеологическим акциям разоблачительной направленности, осуществлявшимся в соответствии с актуальным политическим заказом. Нанесенные при этом Югославии психологические травмы оказались настолько тяжелыми, что весьма затруднили новый процесс взаимного сближения, начавшийся в середине 1950-х годов, после смерти Сталина 27.

Процесс по делу Райка проходил в самый разгар холодной войны, в условиях, когда господствовал принцип «кто не с нами – тот против нас» и западные интеллектуалы были поставлены перед выбором – быть другом (а значит апологетом) или врагом сталинского СССР. Многие симпатизанты коммунистического движения предпочитали закрывать глаза на явные изъяны судебной конструкции, неубедительность организованного политического спектакля, объяснять политическую целесообразность проведенного действа необходимостью разоблачения главного сталинского врага – маршала Тито. Альтернативой такой позиции было – открыто порвать с компартиями, левыми, просоветскими движениями, а значит быть объявленным ренегатом. Граф Михай Каройи, первый президент Венгерской республики в 1918–1919 гг., а с 1947 г. посол Венгрии в Париже, настойчиво пытался убедить свое правительство в том, что открытый процесс по делу Райка сильно ударит по репутации Венгрии в мире, а когда убедился в бесперспективности своих усилий, подал в отставку. В конце августа он еще раз приехал в Будапешт, но услышал лишь циничное предложение Ракоши понаблюдать за процессом с галёрки. Герё, приняв Каройи, не менее цинично ему заявил, что дело, собственно говоря, не в виновности или невиновности Райка, а в том, что югославская схизма представляет угрозу для мирового коммунистического движения и для ее искоренения хороши все средства. Выехав, теперь уже навсегда, во Францию, Каройи 13 октября отправил в Будапешт телеграмму с предложением о повторном слушании дела, но она даже не удостоилась ответа и леволиберальный по своим убеждениям граф предал ее гласности, после чего режим Ракоши объявил Каройи своим заклятым врагом (Райка же поспешили казнить). Ушел в отставку (с поста атташе посольства Венгрии во Франции) и зять Каройи Золтан Сабо, впоследствии один из виднейших публицистов венгерской эмиграции. Ференц Фейтё, позже ведущий французский эксперт по восточноевропейским делам Франсуа Фейто (а в 1949 г. пресс-атташе венгерского посольства), участвовал в левых движениях хортистской Венгрии, был лично знаком с Л. Райком еще по 1930-м годам. Он также порвал с дипломатической службой в пользу режима Ракоши, а в ноябре 1949 г. выступил в левой газете «Эспри» со статьей под заголовком «Дело Райка: международное дело Дрейфуса». В статье автор убедительно показал, что весь процесс был сконструирован, главная же его функция – довести до сознания общества идею о том, что «вне советской модели нет благодати» 28.

Особым было положение интеллектуалов в самой Югославии – встать на сторону Сталина и Коминформа в развязавшемся конфликте означало предательство режима, сурово каравшееся. При всей вынужденности позиции защиты Тито и его режима для интеллектуала, жившего в Югославии, знание духовной и творческой эволюции писателя-коммуниста Эрвина Шинко (1898 – 1967) дает мало оснований заподозрить его в неискренности. А с другой стороны, писателю не откажешь в праве проводить параллели исходя из собственного жизненного опыта. Так сложилось, что Шинко провел более года в СССР как раз в период больших московских показательных процессов, свидетелем которых стал и описал свои впечатления о сталинской Москве второй половины 1930-х годов, ее духовной атмосфере в дневниковых заметках, позже изданных под названием «Роман вокруг романа»: фрагменты недавно опубликованы на русском языке в прекрасном переводе, с предисловием и примечаниями Т. Воронкиной в «Киноведческих записках» (№ 100/101), ждет выхода в свет и полный перевод.

Эрвин Шинко был членом венгерской компартии с момента ее основания в ноябре 1918 г.; в период венгерской революции 1918-1919 гг., увенчавшейся установлением на 133 дня коммунистического режима, вошедшего в историю как Венгерская Советская республика, он в свои 20 лет был членом будапештского центрального рабочего совета, военным комендантом г. Кечкемета. Эмигрировав после падения коммунистической диктатуры в Вену, занялся журналистикой, затем обратился и к художественному творчеству, писал прозу, эссе, пьесы и стихи. В 1926 г. поселился в Югославии, с 1932 г. жил в Париже, где сблизился с графом Каройи, познакомился с Ромэном Ролланом, симпатизировавшим СССР. Поездка Шинко в Москву, где ему пришлось задержаться, была связана с предполагаемой (в то время так и не состоявшейся) публикацией его романа «Оптимисты», яркого произведения, создающего образ революционной Венгрии 1918-1919 гг. Принадлежа перу убежденного коммуниста, оно в то же время не вписывалось в приемлемые для СССР 1930-х годов схемы изображения социалистической революции.

После Москвы – опять Париж. А в 1939 г. Шинко навсегда поселился в Югославии, был свидетелем ее распада после нападения в апреле 1941 г. нацистской Германии, к которой присоединились Италия, Венгрия и Болгария (каждая из этих стран имела к Югославии территориальные претензии). Как неблагонадежный элемент был интернирован в Далмации итальянскими войсками. После войны жил по преимуществу в Загребе, но долгие годы возглавлял главную в Югославии кафедру венгерской филологии в Нови-Саде, где продолжают и сегодня хранить память о Шинко и сложившиеся при нем традиции. Едва ли можно назвать другого венгерского интеллектуала, который оставил столь неизгладимый след как в сербской, так и в хорватской культурной жизни XX века.

Отклик Шинко на процесс по делу Райка заставляет задуматься над масштабом и абсурдностью сталинских фальсификаций, заставлявших народ поверить в то, что в корне противоречило не только здравому смыслу, но и пережитому опыту (нельзя забывать о том, что в Югославии с ее массовым движением сопротивления погиб примерно каждый десятый). Прошло всего 4 года по окончании Второй мировой войны, еще не зажили раны и были совершенно свежи у всех воспоминания о войне и раскладе сил на полях сражений. Но политическая конъюнктура требовала, чтобы миллионы людей «забыли» о том, на чьей стороне воевала народно-освободительная армия Югославии под предводительством маршала Тито. Оказывается, вся освободительная борьба народов Югославии была чистейшим обманом, никакого вооруженного сопротивления не было, одна имитация, ведь во главе его якобы стояли не антифашисты, а лица, действовавшие по приказу гестапо. Для того чтобы объявить Тито и его окружение союзниками нацистской Германии, надо было оскорбить миллионы живых участников героической эпопеи, назвав их в лучшем случае слепыми жертвами гитлеровской провокации, и фальсифицировать всю историю Второй мировой войны, поставив фундаментальные вещи с ног на голову. Подобного рода обвинения против Югославии не только оттолкнули от СССР немало симпатизантов из числа западной леволиберальной интеллигенции, но сплотили на платформе безоговорочной поддержки своего режима граждан весьма проблемного многонационального государства, заставив их на время забыть о межэтнических распрях и взаимных обидах. Внести раскол в югославское общество по большому счету не удалось, процесс по делу Райка, как и вся антититовская кампания, явился в конечном итоге поражением Сталина, продемонстрировав миру его неспособность решить главную задачу. Контр-эффективность антиюгославской кампании в том виде, в каком она проводилась, осознавалась и в окружении Сталина, о чем лучше всего свидетельствует тот факт, что уже в самые первые месяцы после кончины «отца народов» его соратники взяли курс на нормализацию отношений с Югославией. Позже Н. С. Хрущев на закрытых партийных форумах неоднократно называл в качестве наглядного примера неразумной сталинской внешней политики именно абсурдные обвинения в адрес югославов (как можно обвинять их в том, что они воевали на стороне Германии, хотя всем известно, что они воевали с фашистами так, как дай Бог каждому, говорил он). О невиновности Райка и надуманности обвинений впервые на пленуме ЦК КПСС заговорили еще в июле 1955 г., правда, в духе того времени все валили на Берию.

Анализ Эрвином Шинко несовершенства сценария и режиссуры, разоблачение многочисленных несостыковок в искусственно созданной следственно-судебной конструкции представляют и сегодня интерес для исследователей механизмов сталинской репрессивной практики.

Эрвин Шинко

Те, кто не знает стыда, или публичное воскресение отца Эскобара

Автор этих строк – не юрист. Он профессионально занимается плодами собственного и чужого воображения. И, как ему кажется, имеет все основания – исключительно с профессиональной точки зрения – выразить упрек устроителям будапештского процесса29 в том, что те отработали явно спустя рукава, как с точки зрения деталей, так и композиционно. Теперь-то, конечно, и они уже знают то, что им надо было знать с самого начала, – действие романа срежиссировать не так-то легко. Криворукие непрофессионалы всегда недооценивают трудности. А ведь для того, чтобы плоды воображения действовали «как в жизни», или для достижения правдоподобия» – если воспользоваться замечательным русским словом, – требуется преодолеть серьезные трудности. Не хочу, чтобы кто-то подумал, будто я упомянул русское слово с целью продемонстрировать свои скромные лингвистические познания: для сценаристов будапештского процесса русское выражение было привычней венгерского 30, именно поэтому я его и употребил – исключительно из вежливости.

Если не учитывать вероятность того, что эти сценаристы намеренно работали так неряшливо, специально, чтобы их скандально неуклюжая режиссура скомпрометировала заказчиков; если не учитывать вероятность того, что эти сценаристы сами были тайными троцкистами-заговорщиками – вдруг это обнаружится в будущем, в ходе какого-нибудь сенсационного судебного разбирательства – если мы отрицаем такую возможность, придется признать: «разработчики» будапештского процесса недооценили значимость усилий, которые обязательно требуются при создании детективного романа, пусть и самого среднего пошиба.

Однако, скорее всего, будапештский процесс оказался настолько вызывающе неудачным и шитым белыми нитками вовсе не из-за дилетантизма и тайных троцкистов. В этом случае, возможен и третий вариант. Давняя практика Святого престола состоит в том, чтобы провозглашать «истины», противоречащие здравому смыслу. Догмы Святого престола способны взорвать любую логику. Почему? Да потому, что они призваны унизить греховную человеческую гордыню, убить в человеке веру в разум, человеческое достоинство, независимость, задавить всякое сопротивление власти и авторитету Святого престола. Задача состоит в том, чтобы воспитать такую паству, которая будет подчиняться без условий и рассуждений. Именно так с древних времен действовала Церковь.

И действительно, может, этот процесс специально был организован так по-дурацки, а каждое слово, обвинение и самооговор стали такой звонкой пощечиной любой логике, чтобы коммунисты усвоили: правда, логика, право и смысл не значат вообще ничего, идет ли речь о непокорных, или о приказах Великого Кормчего? Последователи должны знать, а если не знают, пусть усвоят: Иегова делает то, что захочет, вопреки любой возможной правде, смыслу, свидетельству или логике, а если захочет, прикажет выдвигать абсолютно бессмысленные обвинения и оговаривать себя. Каждая голова должна помнить о возможности оказаться в петле. Останутся ли головы (любые головы) на плечах, или полетят в корзину, зависит от Великого Кормчего и только от него. Почему? Да потому, что Иегова – это Иегова, и ему надо служить в покорности и страхе – в страхе и без рассуждений.

То, что было устроено в Будапеште под названием судебного разбирательства, гроша ломанного не стоило даже в качестве карикатуры на детективный роман. Карикатура может развлечь, когда в ней есть разнообразные, явно неправдоподобные придумки, но, в таком случае, непременным условием становится энтузиазм. А эти режиссеры, эти авторы – как они работали? При самом беглом взгляде на их слабый, дурно сыгранный бульварный роман, любой здравомыслящий человек начинает размышлять об одном, задает себе один-единственный неразрешимый вопрос: неужели авторы исходили из того, что я, зритель – полный идиот, или они, эти авторы, сами идиоты?

Ясно одно: устроители процесса недооценили трудности своей грязной профессии. Они думали, стоит придумать какое-нибудь действо, которое соответствует указаниям Коминформа 31, подобрать и сгруппировать под это действо персонажей, которые послушно «признаются» во всем, что напишут им авторы – и все пойдет как по маслу.

Что касается самой задумки, следует признать – сама по себе, как идея, она не так уж беспомощна, пусть и не оригинальна и является лишь подражанием московским процессам 32, но чего стоит эта задумка! Все решает исполнение, а исполнение передано было в такие кривые руки, что тут и критиковать нечего. Задумка была не просто не беспомощна, она была почти великолепна. Представим себе: те самые знаменитые письма 33 «товарищеская» критика, подписанная величайшим из живущих ныне авторитетов рабочего движения, следующий шаг – нагнетание атмосферы посредством известного Постановления34 о ситуации, сложившейся в коммунистической партии Югославии, и далее – постоянное нагнетание, все яростней, все агрессивнее, все менее «критически», с нарастающим пылом, угрозами с пеной у рта, вплоть до дипломатических протоколов35, которые «неопровержимо» доказали, будто Югославия перешла в империалистический лагерь, да и вообще принадлежала к нему с самого начала, а вся эта народно-освободительная война была чистым обманом, и в Югославии, в конечном итоге, был введен фашистский гестаповский режим, а коммунистам в Югославии ничего не светит, ведь там все цветы расцветают только для капиталистов и кулаков, а страной там управляют заклятые националисты, враги прогресса, мира во всем мире и вообще всего человечества, а главное, враги Советского Союза и стран народной демократии.

Если не задействована дружеская критика, приходит черед призывать к «здоровым элементам», а если и на это никто не реагирует, то, чем меньше действуют перечисленные доводы, тем сильнее голоса обвинителей срываются на фальцет, тем агрессивнее и мрачнее становятся сами обвинения, – действовать-то они действуют, только не в задуманном направлении, а совсем наоборот, ведь с тех пор, как вокруг Югославии устроен весь этот концерт, югославский народ еще решительней и упрямей принялся следовать по избранному пути под руководством партии и Тито.

И что прикажете делать с таким неисправимым народом? Как повлиять на народ, который не намерен идти на смерть, даже в том случае, когда из Москвы доносится призывный свист? Апеллировать к нему бесполезно, поэтому устроители безумного концерта меняют тактику. Точнее, отказываются от нее, дирижер теряет голову, топает ногами и машет руками в разные стороны. Появляются разные новости, например, 26 августа 1949 г. в газете «Мадьяр Неп» («Венгерский народ») на главной странице огромными буквами, занимающими четверть листа, набран заголовок:

По нацистскому рецепту:

ТИТО ПРИКАЗАЛ ПОДЖЕЧЬ

СУХОГРУЗ «ПАРТИЗАНКА»

И под заголовком текст, похожий на лихорадочный предсмертный бред – нагромождение ужасов, без намека на логику, только чтобы повизжать, и в конце утверждение, будто Тито, кроме «Партизанки», распорядился поджечь почему-то именно 17 августа:

«Огромные зернохранилища, находящиеся в Триесте, на территории, находящейся под контролем Югославии, где – а этот фрагмент уже набран шрифтом помельче, зато курсивом, – было уничтожено огромное количество пшеницы». В финале указано, что все эти безусловно интересные новости сообщают из Вашингтона, а источник информации – «одна албанская газета».

Подобное принято называть безумием бессильного гнева. Поскольку в самой Югославии, несмотря на оглушительный вой, блокаду и воинственные угрозы, продолжается и даже набирает обороты работа по строительству социализма, строятся новые цеха, гидроэлектростанции, жилые дома, шоссе, железные дороги, множатся крестьянские кооперативы, и нет ни малейших признаков того, что югославский народ собирается совершить самоубийство, остается лишь одно – попытаться изолировать эту непокорную, упорствующую в своей глухоте, но на самом деле обладающую отличным слухом кучку еретиков от остальных свободолюбивых народов мира, как в средние века изолировали прокаженных. Как этого добиться? Следует создать видимость, попробовать убедить мир, особенно соседние народы, которым югославская зараза угрожает в первую очередь, что нет большей опасности для мирового счастья, чем непослушная Югославия. Надо попытаться внушить, что Югославия – источник всех бед, очаг пожара, представляющий угрозу для всех и вся, и что эта Югославия тайком готовится поработить, колонизировать все близлежащие страны и даже те, что расположены чуть подальше.

Как можно такое подтвердить, если все факты говорят о том, что Югославия – отнюдь не воплощение зла, или исчадие ада, а обычная земная страна, где с необычайным упорством строят новую, свободную социалистическую жизнь и культуру с глубочайшим стремлением к миру и братскому сотрудничеству. Ведь речь идет о стране, где во время последней войны один из десяти жителей отдал жизнь в борьбе против милитаризма, борьбе за мир для всех народов, речь о стране, которая сумела освободиться, проявив беспримерное мужество, а теперь вся превратилась в стройку, и жажда созидания, построения новой жизни свидетельствуют о единственном желании: установить мирное и братское сотрудничество между свободными народами, не теряя собственной свободы.

Убедить надо как раз в том, что факты, однозначно свидетельствующие о положительном, – лишь бесовское наваждение, пускание пыли в глаза, а чтобы мир поверил в это, надо всем внушить, что руководители этой страны все поголовно, начиная с лидера, с рождения являются опасными, грязными шпионами, врагами всего на свете, наймитами, заговорщиками, бессовестными предателями и, вероятно, отъявленными убийцами.

В Средние века инквизиторам удавалось находить свидетелей, которые своими глазами видели, как женщина, подозреваемая в ведьмовстве, тайком ходила на свидания с дьяволом. Эти люди видели, как ведьма ласкала, обнимала черта, слышали ее разговоры с ним, им даже удавалось расслышать, как ведьма и дьявол обсуждали, каким образом лучше всего уничтожить урожай, деревню, город, а то и весь мир. Инквизиторы умудрялись находить тех, кто клялся, будто видел подобные сговоры и своими ушами слышал непотребные разговоры.

Режиссеров будапештского процесса осенила гениальная идея: зачем привлекать в свидетели простых смертных – против ведьмы, групп ведьм перед судом должен свидетельствовать сам дьявол и его черти. Именно дьявол должен признаться, что состоял в постоянном сговоре со злонамеренными югославскими душами, он должен сам появиться перед народным судом и подробно, во всех деталях поведать о разнообразных тайных договоренностях и пактах, заключенных между ним и югославским государством, лидерами югославских коммунистов. Авторы талантливой выдумки руководствовались следующей логикой: если дьявол сам скажет, что эти пропащие югославские души являются его приспешниками, друзьями, старыми товарищами и даже застрельщиками всех безобразий, поскольку они, эти пропащие югославские души чернее самого дьявола, – тогда никакие доказательства уже будут не нужны, и будет неопровержимо доказано, что все руководящие лица Югославии – злодеи и обманщики.

Единственная проблема – представить перед народным судом воплощенное зло, самого дьявола, – но она легко решается. Наивные устроители решили проблему следующим образом: несчастный Райк, точно так же, как и Палфи,36 и все остальные должны во всеуслышание продемонстрировать, по-настоящему убедить нас, чтобы мы поверили, будто в них нет ни тени человеческого, а сами они – негодяи, предатели, шпионы, пусть сами скажут, что заслужили всяческие наказания, унижение и виселицу.

Именно так поняла задание, цель спектакля и венгерская пресса, которая на протяжении всего процесса изобиловала «поэтичными описаниями настроений». Так, например, госсекретарь/начальник департамента Иван Болдижар37 в номере газеты «Фюггетлен Мадьярорсаг» («Независимая Венгрия») от 19 сентября в пространных, на две страницы, рассуждениях непроизвольно выбалтывает цель процесса:

«Все то, что мы за последнее время узнали о предательстве Тито и его клики из дипломатических меморандумов СССР и речей Матяша Ракоши, обретает плоть и кровь, принципиальные заявления приобретают драматический характер, предательство распадается на отдельные действия…»

После чего следует пропаганда дьявола. Иван Болдижар пишет:

«…в эту минуту открывается дверь, охранник изолятора в лилово-синей форме, а за ним, в черном, Райк, Палфи, Бранков 38… В том, как они ненавидящим взглядом обводят зал суда, демонстрируя при этом превосходство и равнодушие, выражается вся их сущность… Способны ли эти люди вообще на какие-либо чувства?… Этот человек прямо перед микрофоном спокойно, используя тщательно продуманные фразы, не моргая признается… Человек с нормальным мозгом и совестью даже не в состоянии осознать все то, что перечисляет и подтверждает здесь эта личность (Райк) в таких подробностях. На часах почти одиннадцать, многие присутствующие потянулись в буфет. Предлагаю одному венгерскому писателю угощение. «Не могу есть, – отвечает он. – Кусок в горло не лезет».

Легко можно понять, отчего этот венгерский писатель потерял аппетит, особенно, если он по опыту может предположить, что напишет этот недалекий, невежественный Иван Болдижар в завтрашней передовице «Фюггетлен Мадьярорсаг». У того же Болдижара мы обнаруживаем еще и такие утверждения. Вот подзаголовок: «МЕЖДУНАРОДНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ». Именно так, сплошные прописные буквы, а за ними текст – и это не шутка, излагает он буквально следующее:

«Мы находимся лишь в начале погружения. До сих пор мы лишь видели, как человек может пасть ниже дантовых фантазий. (!) Средневековым преступникам было бы чему поучиться у этих предателей».

В этом бессмысленном, нескладном утверждении интересно только одно – господин государственный секретарь тоже упоминает в связи с процессом Средние века, инквизицию и суды над ведьмами.

18 сентября другая венгерская газета – «Мадьяр Неп» («Венгерский народ») соревнуется с коллегой Болдижаром в пропаганде дьявола:

«Райк выдает текст чуть ли не с удовольствием: говорит о том, как ему удалось привести в полицию двести строительных рабочих. Кичится, объясняет, что не только сотрудничал с Палфи, но и давал тому распоряжения. Гордится тем, что именно он был главным предателем из всех, первым среди палачей… Это политические азы в духе Тито и Райка, уничтожение рабочих и трудящихся крестьян, восстановление власти капитала, яростная гримаса антисоветчины, животный национализм».

После чего пропаганда дьявола перескакивает с непосредственных обвиняемых на тех, против кого выдвинуты косвенные обвинения. В этом всех превзошел центральный орган Венгерской партии трудящихся «Сабад Неп» («Свободный народ»), где во время процесса вместо передовиц публиковались «яркие зарисовки», так, к примеру, 21 сентября первую страницу издания украсило набранное курсивом лирическое размышление:

«С точки зрения безнравственности, члены банды Райка все на одно лицо: самым мерзким и отвратительным кажется тот, кто дает показания в данную конкретную минуту, свидетельствуя о том, какие вампиры (снова Средние века! – прим. автора) жиреют на вонючем болоте империализма. ТИТО – ТАКОЙ ЖЕ ВАМПИР».

В оригинале последнее предложение тоже набрано заглавными буквами, между делом встречается и элемент самолюбования, что даже при этих невеселых обстоятельствах делает статью невозможно комичной: «Мы уже знали из признания Райка, что Ранковичу39 ничто не доставляет таких хлопот, как смелость, решительность, знания и авторитет лучших лидеров венгерских коммунистов и венгерского народа».

Газета «Сабад Со» («Свободное слово») не допускает и мысли, чтобы уступить коллегам в соревновании по пропаганде дьявола. 17 сентября и здесь на месте передовицы выходит дайджест лирических впечатлений. Цитировать можно прямо с первого предложения:

«Перед судом народа предстали хищные волки: неприкрытым цинизмом веет от пустых взглядов Райка и его подельников… Из уст Ласло Райка исторгается бесконечное перечисление преступлений, он признает все, в чем обвинил его народ. А что ему еще остается?»

 – спрашивает автор статьи и тут же одним махом силой поэтического воображения превращает волков в крыс, совершая новое открытие в крысиной психологии. Мы узнаем, что крысам перед смертью свойственно чуть ли не священника звать для исповеди. Кто не верит – прочтите на первой странице газеты «Сабад Со» за 17 сентября, что делает крыса, когда попадает в ловушку? «Скулит и – еще раз подводит итоги собственной жизни».

Автор этих строк готов под присягой подтвердить, что все это действительно было напечатано жирным шрифтом, нелегкими трудами венгерского народа на им же заработанные деньги в венгерской газете. В этой же статье можно прочесть о видениях, посещающих автора: «Райк стоит спиной к публике, и, порой, кажется, будто у него из горла с ухмылкой таращится лицо Тито». В лирическом порыве и, судя по всему, находясь еще под влиянием сравнения с крысой, он продолжает фантазировать: «Райк был грязными руками тех, кто обирает народ, опасными руками, источающими яд… злодей, один из тех, которые жаждут лишь одного – вредить, вредить всему миру, как можно больше…»

Если после всего этого кто-то еще сомневается в том, что перед будапештским народным судом предстал дьявол собственной персоной, ему будет достаточно ознакомиться с самими «признаниями»40, и сразу станет очевидно: они составлены таким образом, что даже сам черт не смог бы нарисовать себя страшнее, чем это сделали сами обвиняемые.

Таким образом, сам дьявол, сами черти первыми признаются в том, что они черти, а руководители югославского государства – злые колдуны, вступившие с ними в сговор. Тем самым подтверждается, что руководители партии и правительства Югославии суть дети Сатаны. И вот, пожалуйста, сразу после публичного предъявления обвинения и еще до начала судебных слушаний газета «Сабад Неп» в редакционной статье попросту объявляет признание дьявола абсолютным доказательством вины. «Неопровержимые обвинения, тысячи доказательств и отягчающих обстоятельств» – так говорится в статье «От редакции „Сабад Неп“» 16 сентября 41. Там же узнаем, что в Югославии «подражают ужасам гестаповского режима и даже превосходят их», а с другой стороны, в Венгрии, в связи с процессом над Райком «страна с песней приветствует мудрого руководителя нашей великой партии товарища Ракоши».

Отправной точкой в конструкции всего спектакля служит то, что произошло во французском лагере для интернированных борцов за свободу Испании. Эти события становятся фундаментом для всего здания, ведь в этих лагерях Райк должен был связаться со ста пятьюдесятью югославскими борцами за свободу, которых перевербовало гестапо и в качестве собственных агентов заслало обратно в Югославию. Замысел великолепный, совершенно в духе упомянутого выше крещендо. Ведь если в известном письме руководству советской коммунистической партии от 4 мая 1948 г.42 речь идет лишь о том, что успехи польской, чехословацкой, венгерской, румынской, болгарской и албанской компартий не уступают достижениям югославских коммунистов, то здесь уже делается следующий важный шаг в нагнетании обстановки, тут уже нас заставляют заподозрить, что югославские бойцы, которые участвовали в организации народно-освободительной борьбы в Испании, а затем столь успешно использовали опыт ведения военных действий, полученный в Испании, в ходе народно-освободительной войны в Югославии под предводительством Тито, на самом деле, никакого вооруженного сопротивления и антифашистской борьбы не организовывали, а действовали по приказу гестапо. В обвинении данный тезис обрисован лишь в общих чертах, однако в ходе театрального представления, названного процессом, он будет расширен, углублен, снабжен подробностями, так что в финале, как раз на основании прозвучавших в суде «признаний» – раз сам Дьявол говорит, что это так, значит это правда – выяснится, что «Тито уже в начале войны жаждал крови лучших сыновей югославского народа», отправляя их на верную смерть, как было заявлено в выпуске «Сабад Неп» от 21 сентября. «Оказалось», что вся народно-освободительная война и миллион семьсот тысяч ее жертв – отнюдь не героическая эпопея, но очевидный результат провокации со стороны гестапо.

Утверждение, надо признать, исключительно оригинальное, с этим не поспоришь. В радикально новом свете предстает не только национально-освободительное движение в Югославии, но и гестапо. Из данного утверждения следует, будто горы и долины, леса и реки, луга и поля этой страны стали братской могилой для немецко-фашистских и итальянских дивизий, а также их союзников – хорватских усташей, сербских четников, болгар и венгров только потому, что гестапо именно в Югославии заразилось непреодолимым стремлением к массовым самоубийствам. Причина, по которой война югославов за национальную независимость разворачивалась при поддержке гестапо, могла быть только одна: все эти дивизии и полки, потерпевшие многочисленные поражения в тяжелых боях с югославской народной армией, искали вечного покоя, и вот неожиданность – именно югославские партизаны сумели с поразительной обстоятельностью исполнить это необычное и неутолимое желание.

Очень хорошо понимал, что нужно для придания будапештскому процессу «доказательности», писатель Федор Гладков43 (это его Максим Горький упрекал когда-то в отсутствии уважения к читателю). 25 сентября он пишет в московской «Литературной газете»: «уже в 1941 г. сердце политического карьериста и авантюриста себя разоблачило». Сердце это, если верить Гладкову, – сердце Тито. Работник советской литературы вывел югославского лидера на чистую воду: «Он уже тогда пообещал Гитлеру, что капитулирует, если тот даст ему возможность возглавить марионеточное правительство в Югославии. Молниеносное наступление советских войск не оставило камня на камне от намерений Тито».

То, в чем Горький упрекал молодого Гладкова, судя по цитируемой статье, приобрело у писателя в старости болезненные масштабы. Не мог же он считать своих читателей за полных идиотов, полагая, будто у них не хватит ума понять, что между 1941 и 1944 г., когда советские войска подошли к границам Югославии, прошло определенное время, которое никак не соответствует идее молниеносности. Однако Гладков, похоже, решил не утруждать себя правдоподобием: с чего это именно он должен принимать во внимание доводы разума, а не устроители процесса, которые наделали аналогичных ошибок уже в прологе театрального представления.

Даже если дьявол существует, и мы ему – как дьяволу – верим, то и тогда ему не позволительно обманывать нас так беспомощно, чтобы раскрыть обман мог любой ребенок. Райку и тут не повезло – таким же неубедительным оказался и обвинительный документ, в котором Беблер, Коста Надь, Гошняк, Масларич и Мразович 44 были названы агентами шпионской организации. В довершение своих неудач, выступая перед судом, Райк добавил имя Вукмановича, «известного как Темпо» 45 – и по всей Югославии разнесся хохот, услышанный во всем мире. Выяснилось – позволю себе употребить столь любимое газетой «Сабад Неп» слово, – действительно выяснилось, что дьявол слишком хорошо выдрессирован: он, бедняга, думал, чем больше югославских имен назовет, тем лучше. Но в этом проклятом мире на добрых намерениях далеко не уедешь. Люди не позволяют себя оскорблять, даже когда клеветники лгут по приказу Великого Кормчего – тут люди настолько теряют страх, что готовы назвать обман обманом. Так они, например, говорят и доказывают, что Светозар Вукманович не только никогда не был во французских лагерях для интернированных, но и в Испанию-то не ездил и до начала войны вообще ни разу не покидал пределы Югославии 46.

Райку велели, по возможности, назвать имена всех виднейших югославских коммунистов, военных и политических деятелей, которые во время нашей борьбы и после победы народной революции приобрели известность за границей. Перед Райком была поставлена задача – одним решительным движением переместить носителей этих имен из настоящего в мир собственных воспоминаний, полученных во французских лагерях для интернированных бойцов испанского сопротивления. Имя Вукмановича-Темпо было Райку знакомо; обвиняемый послушно вставил в свое признание Вукмановича и той же исключительной покорностью послушного клеветника присовокупил к его имени фатальную фразочку: «известного как Темпо». Выходило, что Райк не только встречался с Вукмановичем во французском лагере, но и знал, что того прозвали Темпо. Райк умудрился поместить Вукмановича в лагерь для интернированных как раз на тот момент, когда товарищ Вукманович сидел в тюрьме в Черногории и ни он сам, ни все остальные не подозревали, что в будущем к его имени добавят прозвище «Темпо» – ведь так его стали звать только с 1940 года.

«Это произошло в октябре 1940 г. на пятом съезде партии. Будучи делегатом сербской партийной организации, я говорил о необходимости ускорить темпы партийной работы. Товарищ Тито был со мной согласен, но, поскольку мы все тогда жили на нелегальном положении, не знал, как меня зовут, и в своем выступлении заявил, что поддерживает идеи, высказанные товарищем Темпо. Так я и получил это прозвище». Приведенная цитата – заявление товарища Светозара Вукмановича, сделанное им корреспонденту информационного агентства «Танюг» в связи с данным вопросом.

Что же касается остальных упомянутых Райком персонажей, то ни Беблер, ни Мразович, ни Масларич вообще никогда не видели этих лагерей, получается, что и Райк познакомился там с ними исключительно по доброй воле вымысла, причем весьма неудачного. Таким образом, уже с самого начала вся выдуманная конструкция пошла трещинами. Если сюда добавить уже упоминавшийся факт, что Райк был не единственным, кто остался в живых из венгерских участников испанского сопротивления, и что все до единого ветераны испанских событий до самого процесса не подозревали, что их партийный секретарь Ласло Райк был предателем и якобы еще в Испании был изгнан из партии 47 – то пора говорить уже не о трещинах, которыми покрылось это выдуманное строение, но и об опасном расшатывании самого фундамента.

И еще кое-что. Понаблюдаем за стилем Райка, за тем, как он говорит, как описывает и оценивает ход событий и политическую ситуацию. Был ли он когда-нибудь полицейским шпионом 48 – не знаю, но очевидно, что на этот момент, то есть в ходе процесса, говоря о Югославии, об освободительной роли Советского Союза, о югославских учреждениях и политических методах, он будто бы диктует или читает передовицу печатного органа Информбюро 49 – Райк стопроцентно смотрит на все глазами этого учреждения, выступая как последовательный выразитель его идеологии. Предполагаемый троцкист рассуждает о троцкистах с таким же идейным пафосом, что и Вышинский 50 в бытность свою государственным прокурором на московских процессах. Если Райк троцкист, как он может соглашаться с Вышинским? Говоря о Югославии, обвиняемый упоминает «националистическую и, по сути, антисоветскую политику» Тито, югославский народный фронт у него «строится на националистических принципах», мы слышим, как его голос произносит: «Тито в своей политике ориентируется на Соединенные Штаты Америки» и «ни Тито, ни остальные члены югославского правительства никогда не хотели, чтобы в Югославии был социализм… они были вынуждены делать вид, будто хотят социализма, ведь им приходилось считаться с Советским Союзом и вновь образованными странами народной демократии» – редакция «Сабад Неп» удовлетворенно подчеркивает последние слова. Венгрия теперь одна из стран Информбюро, и Райк, предполагаемый враг этой страны, рассуждает так, будто зачитывает решение этого Информбюро или советский меморандум, адресованный Югославии. Точно так же считает и «Сабад Неп», печатая жирным шрифтом признание Райка о том, что в Югославии «коммунистическая партия не играет самостоятельной, независимой роли», и, если все это прочесть, возникает вопрос: кто предстал перед судом – шпион, или пламенный ортодоксальный пропагандист, говорящий на сербо-хорватском эмиссар будапештского радио, призванный просветить югославских товарищей относительно правильного понимания марксизма, основательно переработанного силами Информбюро. Этот обвиняемый заявляет то же самое, что написано в последних меморандумах советской дипломатии, то есть что тут у нас преследуют коммунистов, что наша пресса вынуждена поносить Советский Союз и что мы просто-напросто фашистская страна. Председатель суда 51 совершенно согласен с Райком и мешает в одну кучу свет наших очей, нашу гордость, югославскую народную армию и вооруженные фашистские банды.

«Райк: В ходе разработки своего плана Тито, наряду с этой вооруженной бандой, рассчитывал привлечь также подразделения бывших полицейских и фашистских охранников, состоявшие из солдат Хорти и Салаши 52, которые находились на Западе, в англо-американской зоне… на тот момент, когда надо будет развязать путч, эти силы также будут находиться в его распоряжении.

Председатель: Скажите, как по-вашему, если бы эти фашистские и югославские подразделения попали на территорию Венгрии, что бы они стали тут делать? Вы думали тогда об этом?

Райк: Наверняка это превратилось бы в жестокую расправу с этими демократическими силами, что повлекло бы за собой самые серьезные последствия…”

Чтобы этот ответ Райка насчет югославской армии прозвучал еще более жутко и устрашающе, «Сабад Неп», в духе романа ужасов, набирает приведенные выше слова пугающе жирным шрифтом. И если теперь кто-нибудь осмелится заявить, будто подстрекательство против югославского народа может быть еще более низменным, демагогическим, искусственным и клеветническим, а способы ведения подобной пропаганды еще менее честными, то, по моему убеждению, подобное заявление – обман.

Что же до авторов, то придется упрекнуть их в незнании самых элементарных законов композиции, иначе все до одного обвиняемые не стали бы изъясняться на языке Информбюро – все, без исключения. Никаких «идеологических» отклонений или следов индивидуального стиля. Палфи, например, сообщает, будто стремился к тому, чтобы «и в Венгрии вместо партии руководство перешло к народному фронту, общественной организации, где правила будет диктовать городская и деревенская буржуазия». В точности, как это имеет место в Югославии. Редакция «Сабад Неп» восторженно и не без удовлетворения печатает это «признание» курсивом, подобно тому, как учитель красной ручкой пишет на сочинении «отлично», а потом еще и подчеркивает оценку. Этот бывший хортистский офицер цитирует решение Информбюро – без ссылки на источник, естественно, – когда заявляет, что хотел внедрить в венгерской коммунистической партии такой же «диктаторский режим без внутренней демократии», как и тот, что царит в югославской партии. Что касается статей и речей, в которых наши (то есть югославские – примечание переводчика) лидеры подчеркивают, что между социалистическими странами должны сформироваться равноправные социалистические отношения, то, по утверждению Палфи, это не более, чем «пропаганда, направленная против СССР и стран народной демократии». Тот же Палфи «признается», что «Югославия, как известно, собиралась сделать из Албании свою колонию» 53, а товарищ Ранкович «проводит шовинистическую политику» – и не только в Югославии, но и в Венгрии! Также Ранкович якобы давал Палфи указания «проводить шовинистическую политику среди венгров в Венгрии» в интересах югославского империализма. Странный империализм: стремится разжечь националистические страсти в народах стран, которые намеревается завоевать – то есть, действует против себя же! Это уже какой-то особенный, возведенный в высшую степень интернациональный шовинизм, а если точнее, то чистая фантастика.

Еще один стопроцентно идеальный идеолог Информбюро – доктор Тибор Сёни 54. Этот обвиняемый тоже говорит о «югославской ситуации», где «партия не играет заметной роли в политической жизни страны, ее место занимает народный фронт», – буквально заимствуя текст постановления Информбюро 55.

Все это стиль Юдина 56, юдинская дикция, юдинская глубина, юдинский «марксизм» и юдинский бездуховный дух – можно подумать, будто все обвиняемые прилежно зазубрили его уроки. И тот, кто так подумает, не ошибется.

Главное требование, которое предъявляется всякому порождению фантазии, – сделать так, чтобы публика забыла, что имеет дело с плодом воображения. Добиться этого автор может только в том случае, если досконально изучит место и время обсуждаемого деяния, подробнейшим образом ознакомится с материалами по теме. Автор должен снабдить плод своей фантазии реальными атрибутами, а уж если он размещает действие в конкретном пространстве, скажем, в Венгрии 1945 года, то необходимо разбираться в отношениях, существовавших в это время в соответствующей стране.

Хочу, чтобы мы друг друга правильно поняли: Шекспиру позволительно рассказывать о чешском море, Шекспир может себе позволить вывести на сцену фей и призраков. А почему? Да потому, что он, тем самым, никого не обманывает, но сообщает, что творцом здесь становится воображение. И это правда.

Совсем иначе обстоит дело с нашими горе-авторами, чьи фантазии пополнили коллекцию постыдных проявлений человеческого разума под заголовком «будапешский процесс». Задача их состояла в том, чтобы «разогнать» собственное воображение и нагромоздить преступления кучей друг на друга, а там, где нельзя сконструировать преступление, как, например, в случае с югославскими политиками, присочинить преступные намерения – но, увы, в отличие от Шекспира, сделать это надо было таким образом, чтобы скрыть, насколько все это является лишь продуктом богатой фантазии сочинителей. Так что у них не было той творческой свободы, которая позволила бы поместить чешскую империю на берег моря. Каждый атрибут их «действа» должен был сохранять видимость настоящего.

Режиссеры будапештского процесса не уделили должного внимания этому требованию. Слабое представление о месте действия, бездумное игнорирование общеизвестных фактов, полное пренебрежение элементарнейшей логикой и поверхностное отношение к оформлению отдельных фрагментов привели к тому, что сценаристы сами постоянно разрушали систему, на которой зиждилось все их здание 57. Публика не склонна прощать: если задуманный эффект пропадает из-за слишком большой географической удаленности, или из-за того, что авторы не сумели как следует освоиться в стране, выбранной в качестве места действия, винить придется лишь себя. Неблагодарные зрители испытывают одно чувство – отвращения, воспринимая топорные и вопиюще глупые страшилки как нечто низкопробное.

Авторы сценария будапештского процесса полагали, будто следует как можно меньше говорить об отдельных не слишком «удобных» поворотах сюжета – в противном случае могла пострадать достоверность, и их могли уличить в обмане. Сам по себе этот принцип не так уж плох, но бывают ситуации, когда чрезмерная немногословность свидетельствует, как минимум, о неуверенности.

«В конце мая 1945 г. Ласло Райк вернулся в Венгрию. Ему удалось скрыть свое прошлое и представить себя в роли закаленного в испанской войне коммуниста, пережившего многочисленные гонения. Райк стал секретарем партийной организации Будапеште, депутатом парламента, министром внутренних, а затем иностранных дел».

Так выглядит соответствующий пассаж обвинительного заключения. Удалось скрыть свое прошлое. Удалось. Как поется в популярных будапештских куплетах: «Одному удалось, а другому – нет…» Только речь здесь идет не о песенке, а о выяснении кровавых, очень даже кровавых обстоятельств. Сам Райк, который часами наговаривал целые диссертации о том, какой он подонок и мразь, упоминает об этом лишь вскользь. Мол, удалось скрыть свое прошлое. И все. Ни слова больше. Как удалось? Удалось.

Если бы кто-то вдруг решил заработать денег на этом сценарии, сняв по нему фильм, то, наверняка, помер бы с голоду, не заработав ни форинта. Ведь чтобы казаться правдоподобными, порождения фантазии должны быть осязаемыми, обладать конкретикой. Даже не самые талантливые писатели знают: для создания иллюзии реальности необходимо точно описать место и время действия. Подобное бегство от деталей свидетельствует об осторожности, но никак не о присутствии таланта. Устроители халтуры под названием «будапештский процесс» рассчитывали на деликатность и такт со стороны народного обвинителя и заседателей. И правильно делали. Ни один из заседателей не нарушил ход представления неделикатным вопросом. Они вообще не задавали вопросов. Адвокаты защиты также проявили себя наилучшим образом: обвиняемые чернили себя так, будто появились на свет без каких-либо представлений о человеческом достоинстве, – и адвокаты им в этом ни разу не помешали. Да и председатель строго следовал предписанной роли, выступая как суфлер, а не как судья, задающий вопросы. Все это, однако, лишь видимость решения. Создателям всей этой конструкции следовало меньше экономить на усилиях и внести в сценическое действо побольше остроты. Суд может быть деликатным, но человеческий мозг по природе своей дьявольски любопытен, и чересчур сдержанный суд не вызывает у него доверия, дает повод заподозрить плохую режиссуру 58.

Спасая свою халтурную работу от гнева заказчиков, авторы, наверняка, будут ссылаться на вынужденную необходимость как можно скорее и без огласки обойти некоторые щекотливые вопросы. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, надо признать: задача перед ними стояла непростая. Но, несмотря на это, хозяева будут с полным правом упрекать горе-драматургов в том, что те проявляли порой полное легкомыслие, забывали о мелочах, которые каждый может проверить, а ведь именно мелочи могут поставить под угрозу столь дерзкое предприятие 59. Позволю себе выделить одну такую мелочь из целой череды деталей – ту часть признания Райка, которую вкладывали в уста каждому из обвиняемых. В сокращенном виде она изложена в обвинительном заключении:

«Американский шпионаж в Венгрии все чаще выдвигал на первый план югославских агентов иностранной разведки, посланцев Тито. Дипломатические представители Тито и прочие официальные лица принялись самым бесстыдным образом выстраивать свою шпионскую сеть с той самой минуты, когда в начале 1945 г. ступили на венгерскую землю, подло злоупотребив при этом братской симпатией, которую венгерская демократия испытывала к рабочему народу Югославии. В первую очередь, они поставили себе на службу Ласло Райка, зная, что в прошлом тот был полицейской ищейкой и шпионом. Райк с готовностью передавал самые разнообразные сведения главе югославской военной миссии полковнику Цицмилу60, послу Югославии Мразовичу, поверенному в делах при посольстве Бранкову и целой веренице югославских шпионов, обращавшихся к нему».

«Братская симпатия», значит, «которую венгерская демократия испытывала к рабочему народу Югославии». Обратим внимание на дату: «начало 1945 г.». Так говорится в обвинительном заключении. Но кому мы должны верить: обвинительному заключению или генеральному секретарю Венгерской коммунистической партии, чье мнение относительно венгерской демократии отнюдь не было столь положительным даже в 1946 г., ведь он еще 28 сентября 1946 г. заявил:

«Безусловно, необходимо начать и демократизацию венгерской дипломатии. (Одобрительные возгласы, аплодисменты) В этой области мы еще находимся в самом начале пути. Наша партия должна сделать все для того, чтобы на место старых сотрудников внешнеполитического ведомства, которые, в большинстве своем, не симпатизируют демократии, быстро пришли демократические силы, обладающие соответствующими профессиональными навыками и знанием языков. Наша партия довольно слабо представлена в структурах венгерского МИДа – в этой области еще очень много надо наверстать, и мы наверстаем. (Аплодисменты)»

Кому мы должны верить: тексту обвинительного заключения или заявлению Ракоши, который утверждал в отношении партии мелких хозяев, участвовавшей в тогдашнем венгерском правительстве в качестве коалиционной партии, что «на сегодняшний день в партии мелких хозяев большинство уже составляют те, кто противится мощному продвижению демократии… пытаясь распространить свою власть на всю страну» 61.

Кому мы должны верить: тексту обвинительного заключения или министру (от компартии – прим. переводчика) Эрнё Герё, который и в 1946 г. видел ситуацию совсем не так, как описывается 1945 г. в самом обвинительном заключении:

«Наша дипломатия, за небольшими исключениями, остается хортистской дипломатией. Самые червивые ветви действительно отвалились, но ствол-то остался. С такой дипломатией, с таким дипломатическим аппаратом невозможно проводить внешнюю политику, которой требует от нас новая народно-демократическая Венгрия… И в этой сфере мы также можем взять пример с наших южных соседей – с обновленной, демократической народной Югославии 62 .

Достоверные материалы, представленные в другой книге, изданной венгерским Министерством информации в 1947 г., подтверждают, что ни Ракоши, ни Герё отнюдь не сгущали краски. Издание называется «Белая книга», подзаголовок: «Документы – свидетельства заговора против венгерской республики и демократии» 63. Из книги следует, что еще в 1947 г. лидеры крупнейших правящих партий участвовали в заговоре против венгерской республики и демократии. Целью заговорщиков было «возвращение „законного“ правителя, адмирала Хорти, и весь заговор был проникнут расистским духом империалистического венгерского шовинизма.

К чему преуменьшать заслуги венгерских коммунистов, которые лишь ценой упорной борьбы сумели очистить страну от гнезд мрачнейшей реакции? Но правомочно ли рассуждать в обвинительном заключении о тогдашней венгерской демократии как о питающей братские чувства к рабочему народу Югославии? Разве могли Ференц Надь, Бела Ковач, д-р Дёрдь Донат, Балинт Арань, Янош Хедер, Эндре Миштет 64 и им подобные симпатизировать рабочему народу Югославии? Подобные построения явно предназначены для создания мелодраматической оппозиции: с одной стороны, злобные-презлобные югославы, а с другой – благородные, добросердечные, простодушные венгры.

Что же касается югославской шпионской сети в 1945 г. и полковника Цицмила, о котором авторы обвинительного заключения случайно проговариваются, что он прибыл в Венгрию в качестве главы югославской военной миссии, тут можно лишь посетовать на халатность создателей документа – в этой части они оказались настолько некомпетентными относительно места и времени действия, что их хозяева могли бы с полным правом призвать их к ответу. Югославская шпионская сеть в начале 1945 г.! Зачем югославам была нужна тогда шпионская сеть? Венгрия – оккупированная территория. Высшая инстанция в стране – Союзная контрольная комиссия, состоящая из представителей СССР, Великобритании, США, Чехословакии и Югославии. Члены этого совета обладали неограниченными правами, они имели право контролировать весь госаппарат Венгрии, занятой войсками союзников. Кроме этого, в рамках договора о возмещении ущерба, в Будапеште заседала комиссия по возмещению ущерба в составе СССР, Югославии и Чехословакии. Комиссия была уполномочена контролировать все предприятия и имела доступ к их документации 65. Любой участник комиссии мог, при желании, завладеть какой-нибудь «тайной» – для этого ему нужно было просто официально запросить интересующие его сведения. Какие «секреты» мог поставлять «югославским шпионам» обвиняемый Райк? Вот его показания об этом:

«Председатель: Какой характер носила эта передача данных? На что фактически распространялись эти данные?

Райк: Например, на венгерский бюджет – эта информация особенно интересовала югославское правительство. Также на сведения о Ференце Наде, о заговоре под предводительством Белы Ковача и прочих. Они получали от меня данные по функциональному и служебному регламенту полиции. Югославские круги получали все это от меня через Бранкова как государственную тайну».

Райк перечисляет выданные им «тайны», и что может быть характернее: те, кто формулировал это «признание», и сами посчитали необходимым, чтобы Райк назвал эти данные «государственной тайной».

Согласно сочинителям процесса, Югославия – самое беспомощное государство на Земле, каких свет не видывал, если ей нужно держать в соседней побежденной Венгрии шпионов, целую шпионскую организацию, агентурную сеть для того, чтобы вызнать тайны – такие, например, как функциональный и служебный регламент полиции и документы о контрреволюционном заговоре, которые венгерское Министерство информации уже опубликовало, снабдив фотокопиями, в «Белой книге»; саму книгу потом даже послали из Будапешта в Загреб автору этих строк с просьбой перепечатать ее в югославской прессе целиком, а, если это окажется невозможным, то хотя бы частично… У кого хватило глупости прижать ухо к стене, чтобы услышать то, о чем говорят во весь голос с целью донести свои слова до всего мира?

Вступительная статья Александра Стыкалина и Каори Кимуры (Япония)

Примечания Александра Стыкалина

Перевод с венгерского языка Оксаны Якименко

перевод выполнен по публикации в журнале: Társadalmi Szemle (Budapest). 1990. № 12.