«Тарас Бульба»: польский взгляд

Мы публикуем отзыв Дариуша Клеховского, литературоведа-полониста, докторанта Лодзинского университета (Польша), на «Тараса Бульбу» Владимира Бортко – фильм, вызвавший множество дискуссий в России, Украине и не оставшийся без внимания и в Польше. 

Автор, принимая во внимание, что объектом его рассмотрения становится коммерческое кино, рассчитанное на массового зрителя, размышляет о задачах фильма (создание мифологического образа казачества, укрепление государственной идентичности россиян), о сложном взаимодействии картины с её литературным прототипом, о возможностях гармонии в киноэпопее между реальностью и мифом, разбирает отдельные сильные и слабые моменты получившейся киноинтерптерации. Взгляд Д. Клеховского обращает внимание на многие стороны этой экранизации, до сих пор остававшихся за рамками широкого обсуждения.

Сразу хочу подчеркнуть, что не считаю фильм «Тарас Бульба» Владимира Бортко сознательно антипольским, как это подсказывают некоторые польские критики (например, Вацлав Радживинович на страницах «Газеты выборчей»[1]). Думаю, что режиссёр, хоть и снимал фильм, выполняя конкретный государственный заказ, не ставил себе, как, впрочем, и заказчик, столь близоруких политических целей. Если же кому и можно было бы адресовать такой упрек, хотя тоже с осмотрительностью, то это автору литературной основы фильма.

А замечательным материалом, как подчеркнул сам В. Бортко, почти готовым сценарием для фильма был, конечно, текст Николая Гоголя. Изданная первый раз в 1835 году (вторая редакция в 1842 году) романтическая повесть (лучше сказать романтическая эпопея), создавшая миф о казачестве, с самого начала вызвала разнообразные эмоции у читателей: от абсолютного восторга до абсолютного отрицания. Восторг – у русского читателя. Это понятно, ведь повесть связала историю запорожских казаков с идеей великой, царской, православной России. Отрицательно она была принята частью украинских читателей, посчитавших её фальсифицирующей историю этой части мира. Польским читателем повесть Гоголя была воспринята как антипольская. Лучше всего свидетельствует об этом тот факт, что между первым польским изданием сочинения Гоголя (1850 год) и вторым прошло 150 лет. Иначе и быть не могло. Текст Гоголя подталкивает к полемике. Ведь Украина была предметом споров для многих народов, которые претендовали на владение этим клочком земли. Объективная интерпретация истории Украины XVI и XVII вв. – задача пока невыполнимая. Я уже не говорю о казачьем мифе, который подвергался и подвергается самым разнообразным интерпретациям.

Владимир Бортко, опытный режиссёр, решил измерить себя этим мифом. Однако думаю, что у него не было особых шансов на успех уже в момент принятия решения о съёмках фильма. Кто даёт деньги, тот ставит определенные условия. Понятно, какие цели преследует государственный заказ. Фильм в своей основе должен крепить дух российской государственности и соотноситься с определённым пониманием истории. Ясно при этом, что система такого рода заказов действует в каждом государстве. Достаточно посмотреть на американский, английский и польский опыт в этом деле. Но хороший режиссёр сумеет даже в столь сложном положении осуществить свою интерпретацию, в данном случае исторических событий и литературного произведения. Как справился с этой задачей В. Бортко?

Начало фильма разочаровывает, потому что воспринимается как однозначная любезность по адресу заказчика. Первая сцена, представляющая своего рода эпиграф к фильму, соотносится с 9 главой повести. Это речь Тараса, подготовляющая казаков к решающей битве под осаждённым ими городом Дубно. Впрочем, она показывает и то, что режиссёр не собирается до конца быть верным оригинальному тексту. Чёрно-белые кадры под дождём и при отзвуках грома, с акцентируемым актёром текстом являются в большей степени обращением к современному российскому зрителю, который должен помнить о традиции предков (идея содружества и казачьего товарищества), столь необходимой сегодня, но не пользующейся большим уважением в обществе. Итак, слова Гоголя превращаются в часть пропагандируемого единства России. Это, к сожалению, и определяет направление фильма.

Если эту композиционную перестановку можно понять, то другие отступления от текста Гоголя заставляют задуматься. Чтобы в глазах зрителей оправдать поступки казаков, режиссёр вводит сцену с убитой ляхами женой Тараса. У Гоголя же мотивация казачьих действий часто связана с импульсом, с желанием получить временную пользу. Как заявляет об этом главный герой, казак должен погулять, это отвечает его природе. Слово «погулять» содержит массу смыслов, но меньше всего в нём серьёзных политических намерений. Хоть это слово Бортко сохраняет, всё равно он старается сделать из Тараса мстителя и борца за веру и родину. В фильме сцена прибытия товарищей Бульбы с трупом его жены в запорожскую крепость даёт главному герою мотив для мести. У Гоголя же Тарас становится мстителем только в конце повести, после исполнения приговора его старшему сыну Остапу. До того, как кажется, гоголевским Тарасом управляло безграничное чувство свободы. В этом он весь, настоящий, а слова о защите родины и веры в повести – скорее, уже знаки XIX в., отчасти условные и предназначенные современникам писателя.

Особенностью казачества XVII в. было их нежелание покориться кому бы то ни было: туркам, полякам, Москве. Но казаки не создали собственной государственности. Их свобода – особенная, свобода вплоть до анархии. Бортко пытается придать казакам черты, которых у Гоголя не так много (и они могут быть оправданы жанровыми характеристиками эпоса) и которые мало согласуются с историческими обстоятельствами того времени.

В фильме, на мой взгляд, нарушается гармония между реальностью и мифом.

И если уже об этом речь, то стоит немного сказать о специфических чертах исторической эпохи, изображённой в повести и в фильме. Гоголь говорит об истории XV в., что, конечно, является литературным вымыслом, потому что описываемые события датируются первой половиной XVII в. Но в произведении историческое время лишено конкретности специально, ведь писатель ставил перед собой задачу создать мифологический образ Запорожской Сечи. Рассказчик у Бортко говорит о XVI в., но реалии исторической эпохи относятся к 30-м годам XVII в. Фильм, действительно, визуализируя, уточняет то, что в произведении остается невыявленным: детали казачьей и польской одежды, архитектуры, вооружения.

Например, приятные, не только для глаз польских зрителей, образы польских гусаров с огромными крыльями, прикреплёнными к спине. Однако эта деталь, как и в фильме «1612» Владимира Хотиненко, слабо соотносится с реальной военной практикой. Крылья эти были очень неудобными для всадников. Их надевали только перед битвой в открытом пространстве, где гусарам можно было развить большую скорость, благодаря чему ветер, шевеля крылья, создавал специфический шум, пугавший лошадей противника. В фильме же польские гусары ездят с этими крыльями постоянно. Понятно, это создает эстетический эффект. «Эстетское» изображение поляков – на мой взгляд, аргумент против тех, кто считает фильм антипольским. Поляки в фильме изящно одеты, горды, умело защищают осаждённый казаками город. Их позиция кажется вполне обоснованной, ведь они пытаются сохранить пределы своего влияния. Иногда они доходят до жестоких мер (режиссёр это подчеркнул в сцене исполнения приговора казакам, которой нет у Гоголя), но в этом не чувствуется какой-то особенной ненависти к противнику, скорее всего, это наказание с целью устрашения. Ляхи, конечно, враги, а врагов любить и восхищаться ими нельзя. Жаль только, что режиссёр опустил то, что мы находим в тексте Гоголя – жестокость казачьего войска. В повести мы можем прочитать следующее: «Дыбом стал бы ныне волос, от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу – словом крупною монетою отплачивали козаки прежние долги»[2]. Цитирую этот фрагмент не для того, чтобы подчеркнуть особенные зверства запорожцев, но чтоб показать жестокость той эпохи, жестокость, которая была нормой для всех враждующих сторон.

Вообще, для современного зрителя, даже зрителя коммерческого кино, важным и честным было бы разъяснить основу трагической борьбы на Украине в XVII в. Хотя бы коротким текстом вначале фильма. Конечно, у Гоголя мы этого не найдем, но романтическая эпопея в этом и не нуждалась. А в фильме несколько слов о борьбе казаков за уравнение в правах с польской шляхтой дали бы верное представление о том, что будет впоследствии показано на экране. Но, видимо, это не было задачей режиссёра.

 Возвращаясь к проблеме нарушения гармонии между мифом и исторической реальностью в фильме, надо подчеркнуть, что Бортко взял из текста Гоголя всё, что может считаться патриотическим в понимании современного россиянина. Итак, казаки идут сражаться с ляхами за православную веру и русскую землю. Произносят патриотические речи, характеризующие их борьбу как справедливую, а противника как агрессора. Это, конечно, не вполне согласуется с историей, но согласуется с идеей Гоголя и стилем его повести. Однако пафос этих сцен, который не коробит в литературном произведении, в фильме гиперболизирован. Воплощённый посредством реалистической эстетики, он становится невыносимым. Особенно это коробит в сценах гибели казаков во время последней битвы под осаждённым Дубно: они, подобно античным героям, убивают десятки врагов и перед тем, как пасть в бою, произносят похвалу русской земле. Я сейчас говорю о впечатлениях зрителя, который воспринимает этот фильм как исторический. Но картина В. Бортко, как я уже несколько раз подчёркивал, рассчитана на массового зрителя, не стремящегося к историческому и художественному осмыслению увиденного.

Добавлю, что батальные сцены фильма поражают натурализмом, обилием крови, столь поразительными в столкновении с пафосными и поэтическими словами, произносимыми казаками в момент смерти. Режет ухо музыка, как будто из синтезатора, столь не соответствующая сценам битвы, как, впрочем, и казачьему стилю жизни.

Несмотря на указанные моменты в картине Бортко, я нахожу в ней несколько интересных аспектов, которые всё-таки могли бы подтвердить высказанную ранее мысль о том, что хороший режиссёр даже в самом сложном положении может сопротивляться предложенным обстоятельствам.

Первый замечательный ход – исполнение главной роли Богданом Ступкой. Его игра, выразительная и ровная, без каких-нибудь психологических подтекстов даёт представление о казачьей природе и силе. Тарас в исполнении Ступки суров, беспощаден, скуп в проявлении своих чувств. Это воплощение казака, казачьего стиля жизни. Патетика его речей кажется достоверной, в отличие от речей его товарищей. Добавим, что Ступка – в каком-то смысле настоящий легионер. Он исполнял роли казаков в украинском, польском, а сейчас в российском кинематографе. Запомнился его Богдан Хмельницкий в фильме «Огнём и мечом» (реж. Ежи Гофман, по мотивам романа Г. Сенкевича). Тарас в исполнении Ступки даёт замечательное представление о гоголевском «великом казаке».

Фильм, на мой взгляд, не подтверждает точку зрения, согласно которой сыновья Бульбы – Остап и Андрий – выражают две стороны природы самого Тараса. Остап в исполнении Владимира Вдовиченкова – довольно бледный персонаж. Даже сцена его страшной казни не имеет того выразительного эффекта, на который рассчитана. Просто зрителю был преподнесен урок под заглавием: я и отец – одно, даже тогда, когда я выступаю против него.

Мне кажется, что режиссёр в историю Андрия (весьма средне исполненная Игорем Петренко роль) вместил гораздо больше, чем мы могли найти у Гоголя. Прежде всего он добавил сцены, которых нет в повести. Первая – рождение Андрия и его крещение в Днепре. Тарас сам принимает роды, а потом трижды погружает младенца в реку и осеняет его православным крестным знамением. Потом он передаёт мальчика в руки старшего сына и обнимает их обоих в знак принятия в ряды казачьего товарищества. Эти воспоминания главного героя выражают его представления об идеале и являются фоном для развернувшейся позднее семейной трагедии. Надо подчеркнуть и второстепенную роль женщины в казачьей жизни, ведь не ей – матери – дано было первой взять на руки новорожденного сына.

Вторая сцена – это разговор братьев в Запорожской Сечи, сразу же после закапывания живьем казака, который для развлечения убил своего друга. Когда Остап жалеет казнённого запорожца, Андрий спрашивает, жалел бы он его и в том случае, если б на месте казака был обычный человек или лях. Режиссёр обозначает два разных подхода братьев к личности, праву, родине. Остап разделяет человечество на своих, казаков, и чужих, то есть всех остальных. Интересует его только казачья земля и права, на ней установленные. О латинской традиции, с которой он познакомился вместе с братом в Киево-Могилянской академии, Остап говорит как о чуждой ему и украинской (можно догадаться, что и русской) почве. Поэтому лях для него не человек, а враг, которого надо уничтожить. Андрий же, проникнутый духом гуманизма, склоняется к размышлению об общем (римском) праве и человечности, без разделения на племена или нации (хотя последнего понятия, конечно, тогда еще не было). Спор между братьями предвещает будущий раскол. Для зрителя, разбирающегося немного в истории XVII в., становится ясно, что это выразительный знак ситуации выбора, осуществляемого в этой части мира не только в прежние времена.

Третья добавленная режиссёром сцена – это рождение сына прекрасной полячки и Андрия. Этой любви (которая у Андрия из фильма Бортко стала логичным следствием его образа мыслей) препятствуют все мыслимые обстоятельства. Единственная дорога для Андрия, пытающегося завоевать любимую, это сословное возвышение, которое для сына богатого и пользующегося уважением казака обозначает предательство своих, тем более что любовь Андрия разворачивается в военных условиях. Но любовь оказывается сильнее, чем неизбежный позор предателю. Добавим, что и у Гоголя, и у Бортко любовь эта имеет романтический характер, а Андрий прежде, чем станет рыцарем, спасает польку от голодной смерти. Предательство Андрия имеет оттенок романтической трагедии, а не обычного для XVII в. утилитаризма. Напомним, что одной из причин казачьих бунтов был отказ польского короля и магнатов уравнять в правах казаков с польской шляхтой.

В картине Бортко казак Андрий и рыцарь Андрий – как будто два разных персонажа (как костюм меняет человека!) Метаморфоза здесь происходит в духе романтического преображения героя, правда, с трагическим финалом, как в и повести – смертью от рук отца. Режиссёр остался верным Гоголю и показал, как из страшного рыцаря, раздающего удары в разгар битвы, Андрий опять становится безоговорочно послушным сыном, принимающим слова отца: «Я тебя породил, я тебя и убью»[3]. Это может показаться парадоксальным, но такое поведение связано в каком-то смысле с правосознанием Андрия, который, невзирая на силу своей любви, в конечном итоге всё же признает право первенства отца.

Рождение сына Андрия и польской дворянки (она тоже умирает во время родов) – наверное, один из самых важных символов, по замыслу режиссёра. Перед лицом смерти и той страшной трагедии, которую мы наблюдаем, новая жизнь – это обещание непрерывности истории двух народов. Воевода, дедушка младенца, не решается на убийство внука, что может обозначать и слабеющее польское влияние, утрату витальности. Развитие сюжетной линии Андрия в фильме может свидетельствовать о попытке режиссёра выйти за рамки пропагандистского изображения трагедии Украины XVII в. с выразительным посланием в нашу современность.

Чтобы пополнить перечень эпизодов, важных для моего понимания фильма, хочу упомянуть ещё одну коллективную сцену, сохраненную Бортко в фильме. В речи – тосте перед битвой – Бульба третий раз пьёт за всех христиан в мире, совершая при этом широкий жест рукой в сторону осаждённых ляхов. Это многозначительно.

В заключение хочу подчеркнуть, что в артистическом смысле, на мой взгляд, самая лучшая в картине Бортко часть – та, которая показывает Запорожскую Сечь. Это важно, ведь именно Сечь у Гоголя является главным героем повести. Красочные, полные энергии, жестокости и юмора образы казачьей жизни могут дать современному зрителю представление и о том месте, и о том времени. Упоминания заслуживает и ослабление антисемитских ноток в фильме, в чём, наверное, заслуга Сергея Донцова, исполнившего роль хитрого, но понимающего еврея Янкеля. Зато не убеждает польская актриса Магда Мельцаж в роли панночки. Статисты – польские рыцари – почему-то пользуются исключительно современной ненормативной лексикой. Перевод польских выражений на русский язык бывает странным, например, слова воеводы: «dużo ich jest?» (много их?) переведены: «что скажешь?», а фраза: «w polu ich jak szarańczy»(в поле их как саранчи) почему-то в переводе звучит: «я только один пробился».

Конечно, фильм В. Бортко не является шедевром. Это коммерческое кино, рассчитанное на массового зрителя, поддающегося пропагандистским лозунгам. Ибо укрепление единства государства было одной из главных культурных целей фильма. Как я уже предположил в начале текста, существенной была вовсе не задача атаки на поляков, образ которых в фильме вполне сбалансирован.

Без сомнения, режиссёр пытался создать в своей картине мифологический образ казачества, идя в этом вслед за Гоголем. Как сложно снять фильм на основе национальной эпопеи, убедились и другие мастера кино, например, Анджей Вайда, создавший фильм по «Пану Тадеушу» Адама Мицкевича. Трудно перевести на язык кино стилистику эпоса и специфический род романтического пафоса. Поэтому режиссёры иногда впадают в своеобразную «комиксовость». Тем не менее я полагаю, что фильм В. Бортко может быть важным словом в дискуссии об истории того времени и той территории.

Дариуш Клеховский, литературовед-полонист, докторант Лодзинского университета (Польша). Область научных интересов – русско-польские культурные связи.