Мы пишем вам… Картина Репина и ее подражания
«Запорожцы пишут письмо турецкому султану» Илья Репин начал писать в 1880 году, под впечатлением от колоритной легенды об антиосманской выходке сечевиков во главе с Иваном Серко. Картина не была окончена, когда в 1889 году живописец принялся за другой её вариант, который должен был стать более исторически достоверным. «Более достоверная» версия так и не была завершена, сегодня она находится в Харьковском художественном музее. Версия же первая, «менее достоверная», была закончена в 1891 году. В следующем году её купил император Александр III. С тех пор её можно видеть в Русском музее, а также на множестве репродукций.
Сам факт императорской покупки представляется чрезвычайно любопытным. Если в манифесте о ликвидации российскими войсками Запорожской Сечи 1775 года Екатерина Вторая провозглашала «истребление самого названия» запорожцев как «оскорбляющего Наше Императорское Величие», то уже к закату XIX века, имя сие, освящённое, среди прочих, повестями Гоголя, не вызывало имперского раздражения. Скорее наоборот, оно казалось забавным напоминанием об имперском разнообразии, поддерживало приятный антитурецкий сентимент и даже согласовывалось с идеей «большой русской нации». Видимо, в том числе и поэтому, Репину для его полотна охотно позировали не только коллеги-художники, но и генерал Михаил Драгомиров (образ Серко). А легенда об эгалитарности запорожского сообщества будто воспроизведена в том, что на холсте предстали «на равных» и коллекционер Василий Тарновский и его кучер (образ казака Голоты).
Репинский писарь написан с Дмитрия Эварницкого (Яворницкого), историка запорожского казачества, которого не раз упрекали в «недостаточной» научности его изысканий, но, пожалуй, никто не мог бы упрекнуть в отсутствии стремления вжиться в казачество, воспроизвести казачество в мелочах (например, во дворе домика Яворницкого, заведовавшего краеведческим музеем в Екатеринославе, было свое, пусть и очень небольшое, Дикое поле – клочок нетронутой землепашеством степи, служившей когда-то пространством «казацкого промысла»).
Для Екатерины Второй, видевшей себя просвещённой абсолютистской государыней, Запорожье было «вредным скопищем всякого сброда». Для украинского романтизма казаки стали олицетворением свободолюбия, а ликвидация Сечи – наступлением империи на вольности. Для многих просвещённых русских людей, опять же, под влиянием Гоголя (кстати, вынужденного переписать «Тараса Бульбу» таким образом, что «малороссийский» патриотизм уступил в тексте место «общерусскому»), запорожские казаки были частью большой русской истории, в которой особо охотно подчёркивались антипольские и антитурецкие коннотации. Полотно Репина прекрасно вписывалось и во вторую, и в третью интерпретационную логику. Кстати, лубочный «Тарас Бульба» Владимира Бортко показал возможность имперско-общерусского прочтения и Гоголя, и Репина уже в постсоветской ситуации.
В советский марксистско-ленинский нарратив «Письмо» вписывалось ещё лучше. Запорожье виделось бесклассовой коммуной, олицетворением антикрепостнического движения крестьян. К тому же сам Маркс в «Хронологических выписках» сочувственно упоминал о «козацкой республике». В этом контексте не удивительно, что Остап Бендер обратил внимание именно на эту картину Репину и предлагал её актуализировать в формате «Большевики пишут письмо Чемберлену». Собственно, в 1923 году в «Красном перце» была напечатана карикатура «Большевики пишут ответ Керзону». По причине присутствия на ней Рыкова, Каменева, Бухарина, Зиновьева и Троцкого, и далеко не на центральной позиции Сталина, у этого рисунка с середины 1930-х годов не было шансов на функционирование в массовой культуре. Зато первоисточник Репина прекрасно там функционировал – и в школьных учебниках, и на почтовых марках. Из учебников и марок он преспокойно перепрыгнул в фильм «В бой идут одни старики», получив там дополнительную патриотическую легитимизацию.
Рискну предположить, что одной из причин притягательности «Письма» в советском контексте было употребление в нём матерных слов, довольно непривычное в скорее целомудренной культуре. Выходило, что классическая русская живопись делает приемлемым «здоровый казацкий юмор», который, конечно же, можно (и нужно) было обратить против современных «врагов прогрессивного человечества».
События конца 1980-х-начала 1990-х годов, актуализация казацкой тематики как украинской национальной, анти-имперской и анти-советской, привела к тому, что на полотне Репина на полном серьёзе всматривались в свёрнутые казацкие знамена, угадывая сочетание синего и желтого цветов. Любопытно, что в данном контексте воспринимаемая многими современниками как «исторически недостоверная», работа Репина стала едва ли не кладезем скрытой исторической правды.
И вот недавно в украинском интернете появилось очередное подражание Репину – письмо, которые бойцы АТО пишут, по-видимому, султану кремлёвскому. Появление этого подражания отражает, прежде всего, устоявшуюся культурную узнаваемость картины Репина, являющуюся, прежде всего, следствием советской массовой культуры.
