Николай Копосов о «блестящем тридцатилетии» и перспективах протестного движения в современной России
Каким образом развивались демократические движения в ХХ в.? Как в европейских странах и США достигался баланс между желаниями сверхприбыли со стороны большого бизнеса и запросами в социальной поддержке снизу? В чём особенность российской модели государства? По какому пути шли реформы 90-х? Ответы на эти вопросы помогают понять специфику современной России и даже прогнозировать сценарии развития страны в связи с нарастанием массовых протестных настроений.
Н. Копосов. Будет ли в России «блестящее тридцатилетие»? // polit.ru
Отрывок статьи:
Блестящее тридцатилетие и неолиберальный передел
В послевоенные десятилетия мировая экономика характеризовалась тенденцией к динамичному росту, который продолжался вплоть до бензинового кризиса 1973 года. В эти годы произошла не только научно-техническая революция, но и глубокие перемены в повседневной жизни сотен миллионов людей в развитых странах. Эти перемены затронули и СССР.
В Западной Европе и Северной Америке, но отчасти и в странах Восточного блока, возникло общество, где уровень жизни большинства населения делал классовую борьбу и социальное насилие историческим пережитком. Эпоха того, что немецкий историк Эрнст Нольте назвал «европейской гражданской войной» (длившейся, по его мнению, с 1918 по 1945 год), постепенно уходила в прошлое.
В основе этого процесса лежал не только экономический рост сам по себе, но и тот факт, что под давлением «снизу» и «извне» (т.е. под давлением демократического движения и угрозы со стороны СССР) правящие круги на Западе пошли на беспрецедентные уступки народу. Речь идет о росте зарплат, расширении социальных программ, политической демократизации и т.д. Причем рост платежеспособности численно растущего и богатеющего среднего класса в свою очередь способствовал расширению внутреннего рынка и развитию экономики.
В условиях социал-либерального консенсуса был обеспечен относительно более справедливый раздел национального дохода между разными категориями населения.
Конечно, не следует идеализировать «блестящее тридцатилетие». В начале этого периода Европа еще дымилась в развалинах, коммунисты рвались к власти (и пришли к ней в Восточной Европе), а в демократических странах борьба с левой угрозой не всегда велась демократическими методами(вспомним маккартизм). Многие бывшие нацисты оказались «политически востребованными» в условиях холодной войны. Человечество неоднократно оказывалось на пороге Третьей мировой войны (в 1948 и 1962 годах), а крах колониальной системы сопровождался серьезными конфликтами и подъемом крайне правых сил. Вспомним Алжирскую войну, которой сопутствовали преступления против человечности в демократической Франции. В Америке еще в начале 60-х годов случались суды Линча и другие массовые проявления расизма. Несмотря на десталинизацию эпохи оттепели, советские войска танками подавляли Венгерскую революцию в 1956 году и расстреливали рабочих в Новочеркасске в 1962-м.
Европейская (в сущности, мировая) гражданская война с присущими ей ожесточением и вспышками насилия отнюдь не кончилась в 1945 г. Но перечисленные эпизоды — на фоне роста благосостояния народа – были ее затухающими арьергардными боями.
Перелом наступил в конце 60-х годов. Его символом стали молодежные, студенческие волнения и демократический подъем 1968 года, захватившие, казалось, весь мир – от Праги до Лос-Анжелеса. При всем различии локальных условий устремления участников движения имели между собой много общего – они выступали за общество «с человеческим лицом» и против элит, в которых слишком сильно было влияние сталинистов (в Чехословакии и Польше), бывших нацистов (в Германии), коллаборационистов (во Франции) или расистов (в США).
Поражение демократических движений 68 года, однако, не означало повсеместного наступления реакции. Напротив, их результатом стала демократизация политической жизни и культуры в Западной Европе и США. Уход в прошлое эпохи острых социальных конфликтов проявился в завершении войны во Вьетнаме, в разрядке международной напряженности, в расцвете идеологии прав человека, которую по Хельсинскому соглашению 1975 года признали даже страны Восточного блока, где после подавления Пражской весны и поражения «либералов» сократилось и влияние сталинистов.
Но относительно безоблачное существование «благополучного мира» продлились недолго, всего несколько лет. Правда, именно эти годы стали символом целой эпохи «утраченного счастья» — символом настолько мощным, что иногда кажется, будто эпоха длилась не пять и даже не тридцать лет, а чуть ли не пятьдесят. В известном смысле так оно и было. В истории вообще редки периоды «химически чистого» состояния общества. Исторические периоды отличаются друг от друга скорее доминирующими тенденциями и традициями. Тенденции и традиции, полнее всего проявившиеся на грани 60-70 годов, определяли лицо второй половины ХХ века в целом.
Однако уже в 70-е годы стали намечаться новые тенденции. В 1973 году грянул бензиновый кризис и началось то, что иногда называют фазой «Б» долговременного экономического цикла. Потребовалось еще несколько лет, чтобы осознать факт изменения экономической конъюнктуры.
Конец 70 – начало 80-х годов– это отчетливая грань в истории ХХ века. Она была ознаменована приходом к власти консервативных правительств – Маргарет Тэтчер (1979), Рональда Рейгана (1980) и Гельмута Коля (1982), которые предложили обществу неолиберальную повестку дня — урезание социальных программ во имя экономической эффективности в условиях сокращения экономического роста. Иными словами, «стимулирование инвесторов» за счет массы населения.
Эта политика позволила поддержать экономику. На этом фоне четырнадцатилетнее правление социалиста Франсуа Миттерана во Франции (1981-1995) только оттенило слабость «левой» альтернативы неолиберальному «затягиванию поясов».
Однако сокращение расходов вело не только к массовому недовольству и потенциальным политическим рискам, но и к свертыванию внутреннего рынка. Отсюда – тенденция к увеличению государственного долга, которая стала важным обстоятельством, запустившим механизмы спекулятивного финансового капитализма конца ХХ века. Это позволило на время отложить«непопулярные решения» и создать видимость сохранения социал-либерального консенсуса.
Но на деле этот консенсус уходил в прошлое, поскольку доминирующей линией развития стала защита государством интересов крупного капитала и поддержание социальных программ (и прежнего уровня жизни) за счет продолжающегося залезания в долги – и целых государств, и отдельных граждан.
Конечно, развитие не было строго линейным. Многие неолиберальные решения были технологически эффективными и благоприятствовали экономическому росту. Динамичное развитие американской экономики при Клинтоне было подготовлено неолиберальной политикой Рейгана и Буша-старшего. Однако в целом перераспределение национального дохода в пользу высшего класса вело к формированию менее эффективной модели капитализма. Поскольку оно далеко не автоматически вело к «оздоровлению экономики».
Показательна доля национального дохода, которую получает один процент самых богатых американцев. В начале ХХ века она колебалась между 15 и 20%. Накануне великой депрессии – экономического кризиса 1929 года – она выросла почти до 25%. С началом «нового курса» в 30-е годы она вновь сократилась до 15-20%. В 50-70-е годы – в годы социал-либерального консенсуса — она держалась примерно на уровне 10% (чуть больше 10 в 50-60-е и чуть меньше в 70-е годы). Зато с 80-х годов начался ее резкий рост, и сегодня она вновь приблизилась к 25%, почти достигнув рекордного уровня 1928 года – устрашающий показатель социально-экономической уязвимости американского общества.
Но если доходы высшего класса в США за последние 30 лет выросли примерно втрое, то доходы среднего класса увеличились хорошо если наполовину. И хотя разрыв между богатыми и бедными в США существенно выше, чем в Европе, упадок среднего класса и демократии очевиден и в Старом свете.
Все это свидетельствует об одном – сокращение социального давления снизу и исчезновение давления извне привело в развитых демократических странахк изменению долговременного тренда и возникновению модели экономически менее эффективного и социально менее справедливого общества.
