«Память, приравненная к отбросам»: авторская выставка к 65-летию окончания Второй мировой войны
Весной 2010 г. в польском городе Кшижова прошла конференция, посвященная проблемам памяти и истории. На ней была показана выставка «Память, приравненная к отбросам», созданная в Екатеринбурге. Экспозиция, несмотря на свой камерный характер, уникальна: она возникла из вещей, найденных на свалке. О выставке, соединившей смысловой, эстетический и этический заряд, рассказывает её автор Юрий Калмыков:
Замысел
Предыстория выставки сколь проста, столь и удивительна: на самой обычной свалке я нашел целую кипу фотографий, документов, писем участника Великой Отечественной войны. Пройти мимо я, конечно, не мог.
Выставку мы назвали «Память, приравненная к отбросам». Название пришло уже под конец работы, оно очень соответствовало смыслу экспозиции.
Замысел возник, когда я узнал о планируемой конференции «Память о войне». Я тут же вспомнил – с острым чувством стыда — о тех вещах, которые нашел на свалке. Это ведь и есть наша память о войне. Но я решил, что не показать их нельзя – хотя бы потому, что среди фотографий было несколько просто изумительных изображений майских дней 1945-го года. Важной здесь оказалась и сама фактура фотографий: покоробленные, пожелтевшие, с потрепанными краями, совершенно подлинные они должны были хотя бы этим произвести сильное впечатление на зрителей.
Существует идея, что ученый–историк не может руководствоваться в своей работе эмоциями, что эмоциональный взгляд на события прошлого неприемлем для исторической науки. История якобы работает и сключительно с фактами, а не с метафизикой забвения. Я с этим совершенно не согласен: разве не является исторической книга Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ: опыт художественного исследования»? Или разве не обогащает наше представление о войне «Ленинградская симфония» Шостаковича?
Моя выставка – это попытка придать эстетическое измерение научному дискурсу. Ведь с давних пор существует несколько путей познания мира – научный, художественный, религиозный, философский и т.д., и наиболее интересные вещи появляются как раз на стыках, на перекличках разных взглядов. Искусство, обладая языком, понятным очень широкой аудитории, способно раскрывать смыслы в том числе и истории, которая считается строгой науки, хотя является, в первую очередь, наукой о духе.
Помоек, подобных той, на которой я обнаружил свою находку, на просторах нашей родины немало. Этот феномен «памяти, приравненной к отбросам» я и решил разобрать. Ведь важность поднятых вопросов трудно переоценить. Явление добровольного отказа от памяти, на мой взгляд, становится фактом истории страны. И этот факт имеет очевидные этические аспекты.
В выставке есть 3 смысловых пласта, которые невозможно разделить.
- Непосредственная память Григория Абрамовича (так зовут героя экспозиции) о войне, отраженная в фотографиях
- Желание зафиксировать память о своей армейской жизни как важном этапе (это отражается в том, что все эти вещи собирались и хранились); желание сохранить эту память и передать её потомкам
- Сам факт обнаружения, находки, потрясший меня.
Этот акт отторжения своего прошлого очень важен, он имеет глубинный и страшный смысл. Занимается ли кто-то сейчас этим явлением отторжения памяти? Чья это задача — психологов, социопсихологов, этнопсихологов? Или все-таки ещё и историков?
Не претендуя на научность термина, я для себя обозначаю этот феномен как «маргинальная модель памяти». Маргинальная модель памяти – понятие, в котором слово «память» присутствует, а смысл и суть его отсутствуют, утеряны. Понятие «память» здесь разлагается на наших глазах. Это осознанный и добровольный отказ от памяти. И осознанность и добровольность отказа особенно страшны.
Я вспоминаю слова Д. С. Лихачева, сказанные им в одном интервью. На вопрос, чем он занимаетесь в те редкие свободные часы, которые посвящает себе, Лихачев ответил: «Я ухаживаю за чужими могилами». На меня это произвело неизгладимое впечатление. Наша работа – это нечто подобное.
Оформление
Хотелось бы еще немного сказать о фактуре выставки, об ее образной стороне. В оформлении использовалась черная шагрень, фон – изжеванная, измятая и кое-где даже порванная бумага. Каждый подлинник самым деликатным и почтенным образом остеклен, каждый на своем собственном планшете. Все это сделано без использования каких-либо крепежных устройств. Особенно важны для меня лично темно-вишневые грубые нити, пересекающие планшеты. Смысл их неясен для меня самого, просто в определенный момент я почувствовал, что надо сделать именно так. Возможно, это вызывает ассоциации с нейронами, с нервной системой. А может, таким образом, эксплицируется замысловатый военный маршрут Григория Абрамовича. Здесь много толкований может быть, но определенный колорит экспозиции эти нити, безусловно, придают.
Фотографии
Главная и самая интересная ее составляющая – конечно, фотографии. Также в числе найденного были наградные документы, воспоминания — очень разные по фактуре, например, письма на обороте фотографий, присланных с фронта. Их я не экспонировал, хотя, конечно, внимательно прочитал. Стоит сказать, что для выставки я использовал те фотографии, которые лежали в найденной пачке по отдельности, а то, что было приклеенным на листах, я не стал отрывать и экспонировать.
Герой
По документам можно восстановить судьбу героя выставки Григория Абрамовича, хотя это не было основным предметом моего интереса. Его краткая военная биография такова. В Москве в 1942 г. формируется артиллерийская дивизия, причем в достаточно символическом месте — в Лефортовском парке. Прибыв на фронт, они начинают стремительно отступать до самого переломного момента войны, отступают до Северного Кавказа, Новороссийска. Григорий Абрамович был капитаном, к концу войны он – майор. Должность его на фронте – политработник, замполит.
Надо признаться, что читать его записи не очень интересно: масса общих мест, скудный большевистско-газетный лексикон политработника, в избытке разнообразные клише, действующими персонажами являются не люди, а подразделения, формирования. В послевоенные годы он погружается в исторические источники, цитирует то Паулюса, то еще кого-нибудь из самой немецкой верхушки.
Но в какой-то момент на фоне такого текста (на выставке я не стал акцентировать этот момент) появляется разительная натуралистическая сцена. Картина после бомбежки изображается с такими подробностями, как оторванные человеческие конечности и «трупик» (именно таким нехарактерным для его стиля нежным, уменьшительным словом он пользуется) пятилетней девочки в белом батистовом платьице, рядом с ней соломенная шляпка с голубыми ленточками и корзинка, сплетенная из морской травы с конфетками. А рядом – обезумевшая мать, с невидящими глазами, механически пытающаяся затолкать обратно вывалившиеся внутренности ребенка, уже облепленные дорожной пылью. Но они все равно вываливаются. Этот эпизод написан волнительно, нервно и очень контрастирует с общим духом повествования. Интересно, что он никак не ложится в ситуацию Северо-кавказского заштатного городка, в контексте которого была описана эта история. Вероятно, это наблюдение было сделано двумя-тремя годами позднее, такую картину он мог увидеть, скорее, в европейской стране, т.е. произошел просто временной сдвиг. Возможно, свое острое воспоминание он помещает именно туда, где оно будет звучать патриотически.
Забвение и Россия
Забвение, сознательный отказ от памяти многое объясняет в том, что происходит сегодня – например, наше желание, несмотря на историю, выбрать «сильного лидера» и все остальное. Это звенья одной цепи. Есть такое народное поверье: если Господь хочет наказать человека, он лишает его рассудка. Наша страна в этом смысле достойна наказания, она отвергла Бога. Началось это в середине 19 века, дальше – больше. И сегодня мы сталкиваемся с тем, что монументы стоят на костях, памятники Ленину — на фундаменте соборов, а семейные архивы Великой Отечественной войны лежат на свалке.
- В настоящее время выставка функционирует в польском Институте национальной памяти в качестве материала для работы со студентами, будущими учителями истории.
Подготовил Константин Комаров
