Экскурсия по избранным памятникам Второй мировой войны в современной Украине

Украинский историк Андрей Портнов описывает пять памятников войны, отражающих сложность и противоречивость памяти о прошлом в постсоветской Украине, где получила популярность метафора «двух Украин» (на уровне мемориалов это «Украина Родины-матери» и «Украина Степана Бандеры»)

 

 

Статья была опубликована в журнале «Отечественные записки», 2008, № 5 (44), с. 33-46. [1]

Постсоветская Украина — в значительной степени произведение Второй мировой войны. Вследствие войны в состав Украины (тогда УССР) вошли Восточная Галиция, Северная Буковина и Закарпатье, находившиеся в межвоенный период в составе Польши, Румынии и Чехословакии. В военные и первые послевоенные годы Восточная Галиция и Волынь утратили свой полиэтнический характер (в результате нацистского геноцида евреев, антипольской акции Украинской повстанческой армии (УПА) и советско-польских «обменов населения»). Все территории, входящие ныне в состав Украины, пережили несколько лет нацистской оккупации, а затем прошли через травматичный опыт восстановления советской власти и испытали на себе советские политические и социальные практики, применявшиеся на бывших оккупированных территориях. Учитывая относительную временную близость войны и масштаб вовлеченности в нее людей, не удивительно, что в постсоветских дебатах об украинской идентичности Вторая мировая война стала одной из центральных проблем.

До настоящего времени едва ли не основной объясняющей схемой описания этих дебатов остается стереотипная метафора «двух Украин», которая особенно распространилась в политическом и медийном пространстве после «Оранжевой революции» 2004 года. Миф «двух Украин» (национально сознательной и «креольской»), по меткому наблюдению Володымыра Кулика, создавал Другого из русскоязычных украинцев, фактически обвиняя их в неудачах «украинизационного» и «европейского» проектов для Украины и не замечая существенные отличия и динамику развития внутри нормативно задаваемых им групп (например, во многом различные, даже в электоральных предпочтениях, Днепропетровщина, Херсонщина и Донбасс в рамках мифа «двух Украин» предстают единым «Востоком Украины») [2] .

Украинские и иностранные СМИ особенно после 2004 года часто и охотно писали о «глубоко расколотой» в цивилизационном смысле стране, в которой «проевропейский» «запад» борется с «пророссийским, антирыночным» «востоком». Наделение региональных особенностей украинских областей ценностными и цивилизационными характеристиками привело, в частности, к распространению чрезвычайно поверхностного отождествления русскоязычия части населения страны с политической «пророссийскостью».

Популяризация незамысловатого тезиса о «двух Украинах» заменила собой серьезную рефлексию украинского регионализма. Историзация и онтологизация «двух Украин» привела к тому, что сложная динамика идентификационных процессов в Украине была оставлена без внимания, и выводы о глубоком расколе украинского общества опирались нередко только на два географических и политических экстремума — Львов и Донецк [3] . Хотя более детальный анализ даже этой пары показывает, что политическая антисоветскость основной массы населения Львова может мирно сосуществовать с элементами советского патернализма. Проведенные в 2004 и 2006 годах социологические опросы показали, что респонденты и Львова и Донецка в целом высказались за перераспределение доходов с целью уменьшения социального неравенства и имели нереалистично высокие ожидания государственного обеспечения социальных прав [4] .

Таким образом, хотя метафора «двух Украин» помогла подчеркнуть некоторые реалии, активное инструментальное использование политиками и СМИ существенно проблематизировало ее научное употребление. Особенно, если исходя из нее формируется картина двух окончательно сформированных, четко разделенных, замкнутых и антагонистических групп и тем самым игнорируются многочисленные переходные типы, а также проявления общеукраинской (гражданской) идентификации перед лицом внешних и внутренних угроз.

В данной статье речь идет не о двух, а о пяти памятниках войны. Понятно, что выбор этой пятерки субъективный и лишь в некоторой степени отражает всю сложность ситуации. Кроме того, за пределами данного текста оставлен чрезвычайно интересный вопрос, который наконец начинает привлекать серьезное внимание социологов: насколько население разделяет те или иные символические репрезентации прошлого, отраженные в памятниках [5]. Мне хотелось предложить не комплексное освещение проблемы памяти или памятникотворчества в современной Украине, но эссеистические наброски, которые помогли бы увидеть хотя бы часть чрезвычайно сложной и противоречивой реальности постсоветской Украины.

Памятник советским воинам в прикарпатском Славском

Курортный горный городок Славское с населением почти четыре тысячи человек находится в нескольких часах езды от Львова. Как правило пустующая железнодорожная станция и несколько небольших улиц, вымощенных давно просевшей от дождя плиткой (характерной для межвоенной Польши), образуют центр городка. Среди немногочисленных памятников этого центра — скромный серый монумент советским воинам, обращающий на себя внимание пристроенной уже в 1990-е годы скульптурой Божьей матери, оплакивающей убитых (рис. 1). Подобную стихийную (нецентрализированную) «модернизацию» или, точнее, «освоение», «одомашивание» памятников советским воинам на западе Украины можно увидеть не только в Славском.

Такой подход в некоторой степени коррелирует с риторическими попытками на высшем государственном уровне интегрировать войну в постсоветскую историческую схему. Речь идет прежде всего о гуманизации войны, переключении внимания на частную историю, на подвиг и страдания «обычных людей», при одновременном акцентировании ошибок и жестокости советских политических и военных руководителей. В 1990-е годы по всей Восточной Галиции (Львовская, Ивано-Франковская и Тернопольская области) и Волыни, где вооруженное сопротивление советской власти продолжалось до начала 1950-х, появились монументы воинам УПА. В то же время памятники павшим советским воинам не сносили. Добавление же скульптуры Божьей матери их, можно сказать, окончательно «десоветизировало». И дало санкцию на мирное сосуществование с мемориалами УПА. В Славском, например, восстановленные могилы воинов УПА находятся в нескольких сотнях метров от памятника советским воинам.

Памятник Степану Бандере во Львове

Еще в начале 1990-х городские власти Львова провели массовое переименование улиц. Большая улица, ведущая от железнодорожного вокзала в центр, получила имя Степана Бандеры — лидера радикального крыла Организации украинских националистов (ОУН). 25-летний Бандера был одним из организаторов убийства министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого (1934). Польский суд присудил его к смертной казни, замененной на пожизненное заключение. Начало Второй мировой войны и распад Польши подарили Бандере свободу. 30 июня 1941 года возглавляемая Бандерой ОУН провозгласила во Львове «возрождение украинской государственности», после чего все лидеры организации были арестованы немцами. Таким образом, войну Бандера пережил в лагере Заксенхаузен, откуда был освобожден войсками союзников. После завершения войны Бандера жил в Австрии и Германии, по-прежнему возглавляя радикальное крыло ОУН. В 1959 году он был убит советским агентом. Собственно прославился именно деперсонифицированный Бандера-символ, ставший именем нарицательным украинских националистов («бандеровцы», «бандеры»). Постсоветская канонизация Бандеры, наиболее заметная в Восточной Галиции, выступает одним из ярчайших примеров внешнего разрыва с советским идеологическим каноном (в котором Бандера был, пожалуй, антигероем № 1).

В регионах, где понимание «украинскости» в этнически эксклюзивных категориях распространено слабо, а позиции советского образа истории Второй мировой войны по-прежнему сильны, с утверждением Бандеры как «национального героя» возникли неизбежные трудности. Их отражением на уровне всеукраинской политики стала до сих пор не решенная проблема официального признания УПА воюющей стороной, а ее воинов — ветеранами войны (оба предложения время от времени риторически выдвигаются, но так и не завершаются соответствующим решением парламента). Канонизация Бандеры в Восточной Галиции и Волыни, как представляется, питается и чувством неуверенности в успехе (в особенности во всеукраинском масштабе) украинского этнонационального проекта, в котором «украинскость» отождествляется с украиноязычием и набором символов националистической версии истории. Такая во многом защитная позиция (перед лицом воображаемых угроз продолжающейся «русификации» и представления о нерешительности «украинизационной» политики властей) естественно не предполагает и крайне болезненно воспринимает любые попытки рационального разговора о террористических практиках ОУН в межвоенной Польше или участии ее членов в антиеврейских и антипольских акциях времен войны.

В 1990-е годы памятники Бандере поставили во многих галицийских городах. Но во Львове его долгое время не было. Возможно, одной из причин стало то, что более насущной задачей для Львова было установление памятника Тарасу Шевченко. Львов был едва ли не единственным большим городом Украины, где в советское время так и не поставили монумента «Кобзарю», как известно, интегрированному в канон «извечной дружбы с Россией». Бронзовый Шевченко появился во Львове на проспекте Свободы в 1992 году приблизительно на том же месте, где раньше стоял памятник польскому королю Яну Собескому (в 1950-м он был вывезен в Гданск, где стоит до сих пор), а затем Ленину.

О памятнике Бандере во Львове заговорили с начала 1990-х и тогда же определили для него место — площадь Кропивницкого, неподалеку от железнодорожного вокзала и неоготического костела св. Елизаветы начала ХХ века. В 2002 году по результатам конкурса был утвержден проект архитектурной композиции с фигурой Бандеры в центре и триумфальной аркой, символизирующей «четыре этапа борьбы украинцев за государственность»: Киевская Русь — казачество — Украинская и Западноукраинская Народные Республики 1918–1921 годов — ОУН и УПА (рис. 2).

Сам памятник должны были открыть еще в 2004 году, но тогда не хватило денег. Глава Львовского облсовета даже обратился к главам сельсоветов с просьбой собрать по 100 гривен с села. В конце концов большую часть средств (2 млн гривен) выделили из областного бюджета. Семиметровую бронзовую статую Бандеры открыли 13 октября 2007 года (рис. 3). Эта дата приурочена к 65-летию УПА (которая была создана решением ОУН 14 октября 1942 года, в праздник Покрова Богородицы, что в свою очередь отсылает к казаческим традициям считать Богоматерь покровительницей и заступницей). В открытии памятника приняли участие высокие львовские чиновники. У подножья статуи замуровали капсулы с землей из родного села Бандеры и его могилы в Мюнхене. Выступая на открытии памятника, глава Львовского облсовета Мирослав Сеник заявил, что это «народный памятник народному герою».
И сам факт установки памятника, и вся его стилистика — исключительно идеологичны. Постамент — высок, герой — сосредоточен и непоколебим, его слава — несомненна. Остальные постсоветские памятники Бандере выдержаны в тех же тонах, хорошо знакомых по советским монументам революционных деятелей. В этой связи не лишено смысла на первый взгляд парадоксальное сравнение монументальных образов Степана Бандеры и Остапа Бендера.

В советское время не было памятников ни одному из них. О Бандере почти все слышали как о «главаре буржуазных националистов», о афористичном «великом комбинаторе» Бендере почти все читали в книгах, не входивших в школьную программу по литературе.

В середине 1990-х все более заметными становятся поиск альтернатив идеологизированной памяти и потребность в новых формах символического соотнесения. Именно тогда на постаменты городов юга и востока Украины триумфально восходят Остап Бендер и другие герои романов Ильфа и Петрова. Возможно, это стало одним из проявлений утомления историей и одновременно стремления зафиксировать ностальгию по приемлемому, ироничному, нестрашному советскому прошлому. Первая мемориальная доска на месте, где «до Великой Октябрьской Социалистической революции трудился Михаил Самуэлевич Паниковский», появилась в 1992 году в Киеве (через шесть лет на этом месте, в двух шагах от Крещатика, поставят памятник «мнимому слепому»). Затем памятники героям Ильфа и Петрова появились в Харькове, Одессе, Жмеринке, Бердянске — как правило, именно в тех местах и ситуациях, которые упоминаются в книгах (например, мемориальная доска в буфете на Харьковском вокзале гордо сообщает, что именно здесь отец Федор выпил чаю). А в августе 2005 года в том же Харькове областная госадминистрация даже приурочила открытие скульптуры Остапа Бендера ко Дню освобождения города и Дню независимости Украины [6] .

Бум памятников героям Ильфа и Петрова не затронул Галиции, которая в 1920–30-е годы входила в состав Польши и даже после войны, по-видимому, не испытывала особого умиления от приключений Бендера со товарищи. Когда во Львове поставили-таки памятник литературному герою, то им оказался не «сын турецкоподданного», а бравый солдат Швейк. Однако важно подчеркнуть другое. В западноукраинских областях среди открытых после 1991 года памятников абсолютное первенство принадлежит Шевченко и Бандере. А парадокс состоит в том, что стилистика «аидеологичных» памятников героям поисков запрятанных в стуле сокровищ гораздо менее советская, чем стилистика идеологических монументов с ярко выраженной антисоветской направленностью. Более того, герои Ильфа и Петрова приоткрывают нам еще одно (не национально эксклюзивное) лицо украинской антисоветскости.

«Родина-мать» в Киеве

В столице Украины присутствие советского очевидно. Центральная улица — Крещатик — застроена сталинскими зданиями, возведенными на месте разрушенных во время войны. Несмотря на то что в Киеве политика переименований была намного более последовательной, чем на востоке страны, немало столичных улиц сохранили свои советские названия. Один монументальный Ленин исчез с Майдана Независимости, но другой по-прежнему указывает путь в светлое будущее напротив центрального Бессарабского рынка. А едва ли не ярчайшим напоминанием о советском прошлом остается огромная статуя Родины-матери, конкурирующая с куполами Киево-Печерской лавры (рис. 4). Кстати, по легенде статуе еще во время возведения немного укоротили меч, дабы Лаврская колокольня все же сохранила небольшое преимущество по высоте.

«Родина-мать» возвышается над Киевом с 1981 года, когда 9 мая ее торжественно открыл Леонид Брежнев. Общая высота одного из крупнейших монументов мира — 102 м. В одной руке «Родина» держит меч весом девять тонн, в другой – 13-тонный щит с гербом СССР. Статуя является частью комплекса музея Великой Отечественной войны, и ее монументальность должна была навеки утвердить советский образ войны.

«Родина-мать» в Киеве — один из последних аккордов окончательного огосударствления войны, начавшегося с середины 1960-х (провозглашение в 1965 году 9 мая государственным праздником, присвоение группе городов СССР звания «городов-героев», создание грандиозных мемориальных комплексов, массовая публикация мемуаров советских маршалов и т. д.). При Брежневе Великая Отечественная война фактически оттесняет Великую Октябрьскую Социалистическую революцию 1917 года как важнейшее событие советской истории [7] . Власть фактически признает, что СССР 1970-х — это продукт скорее 1945-го, чем 1917 года. Очевидная установка на масштабность и безальтернативность (в 1981 году «Родина-мать» была самой большой статуей, когда-либо изготовленной в СССР) вызывает у части киевлян ироничную реакцию. За статуей закрепилось народное название «Баба с мечом». И хотя интегрировать этот монумент (даже принимая во внимание только его размеры) в компромиссную и аморфную постсоветскую «гуманистическую» версию истории войны непросто, комплекс возле Киево- Печерской лавры остается действующим местом памяти — и для власти (во время государственных мероприятий по случаю Дня Победы), и для ветеранов.

Памятный знак жертвам Холокоста в Днепропетровске

В советском каноне факт уничтожения нацистами евреев не отрицался, но евреи не выделялись в особую категорию из общей массы жертв нацизма [8] . Соответственно, на памятных знаках, установленных в местах массовых убийств евреев, жертвы обозначались как «советские граждане», «мирные жители». Точно так же было сделано в Днепропетровске — городе-миллионере на юго-востоке Украины. Еще в 1970-е годы на территории парка Гагарина (бывшего Ботанического сада), в яру которого в октябре 1941 года нацисты расстреляли около 10 тысяч евреев, появился скромный серый памятник с надписью на русском языке: «Мирным гражданам — жертвам фашизма» (рис. 5). Как и в киевском Бабьем яру, памятник был установлен не непосредственно на месте расстрелов, но рядом с ним. Память о крупнейшей ликвидационной акции (всего за время оккупации в Днепропетровске были уничтожены 16–17 тысяч евреев, что составляет около 60% всех жертв гражданского населения города) жила в еврейской общине.

2 мая 1989 года в парке Гагарина состоялся первый разрешенный властями митинг памяти жертв Холокоста. А 14 апреля 2001 года неподалеку от советского монумента появился памятник (рис. 6), созданный на средства еврейской общины с надписями на иврите и украинском: «В этой земле лежит прах 10 000 мирных евреев Днепропетровска, жестоко убитых 13–14 октября 1941 года и еще многих наших святых братьев и сестер, замученных и расстрелянных фашистами (1941–1943)» и цитатой из молитвы «Отец милосердия»: «И да вспомнит Бог наш в своей ласке и их, и всех праведников мира и да отмстит за пролитую кровь рабов своих».

Соседство двух памятников, по-разному описывающих идентичное историческое событие, внешне неконфликтно. Возле советского монумента каждый год появляются ритуальные цветы; возле монумента, возведенного еврейской общиной, ежегодно совершаются поминальные молитвы. Причем история Холокоста остается живой историей этой общины, но не историей всего города.

Каждый день мимо обоих памятников проходят сотни студентов Днепропетровского университета — его новые учебные корпуса, библиотека, спортивная площадка, общежития строились, начиная с 1970-х, вокруг бывшего Ботанического сада. Место смерти десятков тысяч людей теперь находится в центре студенческой жизни. Этой дорогой практически ежедневно на протяжении пяти лет ходил автор этих строк, но при этом ни разу не слышал ни на лекциях, ни после них о событиях 13–14 октября 1941 года, имевших место буквально за несколько метров от университетских аудиторий. О нацистской политике уничтожения евреев нам крайне невыразительно и мимоходом рассказывали как о части всемирной истории, происходившей где-то далеко, но не среди нас, не за окнами нашего университета.

Как представляется, такая ситуация, возникшая в результате наложения советского табуирования темы Холокоста и постсоветской сосредоточенности на создании этнонационального исторического нарратива, отражает и достаточно типичное для региона сосуществование разных культур как концентрических кругов. В Екатеринославе (дореволюционное название Днепропетровска) конца ХІХ — начала ХХ века вдоль главного проспекта и прилегающих к нему улиц стояли лютеранская кирха, римско-католический костел, караимская кенеса, хоральная синагога и православный собор, но это еще не позволяет говорить о «мультикультурности» городского сообщества [9] .

В начале ХХ века в Екатеринославе жило около 70 тысяч евреев (почти 40% от общего числа жителей), действовали 44 синагоги и молельных дома. Первая еще деревянная синагога была возведена в 1800 году (сам город основан в 1786-м). В 1852 году на ее месте была построена хоральная синагога «Золотая роза», превращенная в 1929-м в Еврейский рабочий клуб, а затем — просто в Дом культуры швейной фабрики.

В 1996 году синагогу возвратили еврейской общине, а в 1999 году она открылась после грандиозной реконструкции. Кроме того, усилиями общины памятники жертвам Холокоста на местах массовых убийств установлены и в других населенных пунктах Днепропетровской области, в частности в Никополе (2001) и селе Николаевка Софиевского района (сентябрь 2007-го). В планах общины — создание в Днепропетровске музея Холокоста.

Памятный знак УПА в Харькове

Харьков, благодаря своей близости к российской границе, в течение 1919–1934 годов был столицей Советской Украины. В ХІХ веке именно в Харькове был основан первый в украинских губерниях Российской империи университет (1805), что во многом предопределило его статус своеобразной «столицы» украинского культурнического и национального движения [10] .

В течение 1990-х годов Харьков, как и большинство крупных городов востока и юга Украины, пережил памятниковый бум, в результате которого был существенно проблематизирован и усложнен монологизм советских и отдельных сохранившихся еще с «дореволюционных» времен монументов. При этом большинство новых памятников были на первый взгляд неидеологическими. В частности, появились памятники футбольному мячу, скрипачу на крыше, влюбленным и даже подаренная Харькову Зурабом Церетели конная статуя козака Харька — мифического основателя города, поразительно напоминающая грузинского воина.

На фоне этого памятникотворчества установление в 1992 году по инициативе «Народного руха Украины» в Молодежном парке небольшого, малозаметного памятного камня в честь УПА (рис. 7) прошло практически незаметно. Более того, можно предположить, что большинство харьковчан и не подозревали бы о существовании этого памятника, если бы в контексте политической борьбы 2006 года городская власть не обратилась к истории как инструменту политических технологий.

Ответом на призыв президента Ющенко к примирению ветеранов Второй мировой войны, воевавших по разные стороны фронта, стало решение контролируемого Партией регионов Харьковского облсовета о демонтаже всех памятных знаков, связанных с ОУН и УПА, принятое в октябре 2006 года. Материализировали волю облсовета неизвестные, демонтировавшие памятный знак УПА в ночь на 20 декабря. На следующий день местные газеты получили анонимное электронное письмо с указанием, где его искать. Памятный знак извлекли из ямы неподалеку от места демонтажа и вернули на прежнее место. С тех пор возле него периодически дежурят активисты правых политических сил.

Если в Харькове пытались демонтировать уже поставленные памятные знаки, то горсовет Симферополя решил установить новый. 21 июня 2007 года он поддержал инициативу Коммунистической партии открыть на центральной площади города — Советской — скульптуру «Выстрел в спину» «в память о жертвах советского народа, павших от рук пособников фашистов — вояк ОУН-УПА и других коллаборационистов» (рис. 8). Инициаторы нового монумента объяснили свои мотивы так:

«Этот памятник станет достойным ответом крымчан всем тем мракобесам, пытающимся сегодня переписать, очернить историю советского народа, прервать летопись Великой Отечественной войны, предать забвению ее героев, внести смуту, призвать к примирению с пособниками фашистов — вояками ОУН- УПА».

14 сентября 2007 года монумент был открыт при участии главы Компартии Украины Петра Симоненко.

Харьковский облсовет 5 июля 2007 года поддержал симферопольских коллег и вновь призвал «прекратить героизацию воинов УПА». А накануне принятия этого решения депутаты облсовета от Прогрессивной социалистической партии Наталии Витренко высадили в харьковском сквере Победы десять саженцев голубой ели, основав тем самым «аллею памяти жертв украинского народа, погибших от рук ОУН, УПА и других пособников гитлеровского фашизма».

Важно подчеркнуть, что очередное обострение или ослабление такого памятникотворчества непосредственно связано с текущей политической ситуацией в стране, прежде всего с приближением очередных выборов. По окончании выборов интерес к истории и ее символическим презентациям, во всяком случае у большинства политиков, стремительно идет на спад.

Плюрализм памяти по-украински

В постсоветской Украине нет единого пространства памятников. В каждом крупном городе существует несогласованность между частями символического пространства [11]. Сосуществование идеологически антагонистичных и практически «несовместимых» монументов, отображающих разные образы истории (прежде всего, советский и этнонациональный), является одной из особенностей современной Украины.

Местные органы власти, существенно ограниченные в своих полномочиях в остальных сферах (Украина — унитарное государство с достаточно жесткой властной вертикалью), на поле памятникотворчества получают возможность в полной мере проявить себя. И хотя при этом решающую роль очень часто играют личные или конъюнктурные соображения [12] , в целом отсутствие последовательной государственной политики памяти в Украине во многом способствует сохранению общественной стабильности.

Более того, наличие нескольких региональных центров со свойственными им образами прошлого помогает поддержанию плюрализма публичной сферы и не позволяет ни одному из этих образов стать господствующим на всей территории страны. Данный ситуативный плюрализм (степень глубины, толерантности и отрефлексированности которого ни в коем случае не стоит преувеличивать) рождается из взаимодействия образов прошлого, каждый из которых, взятый в отдельности, достаточно монологичен и даже авторитарен.
________________________________________
[1] Статья является переработанным вариантом публикации: Pluralitat der Erinnerung Denkmaler und Greschichtspolitik in der Ukraine. // Osteuropa. 2008. № 6. Автор признателен всем участникам ее обсуждения во время конференции «Nation-Building and Identity-Discourse in Ukraine and Switzerland» (16 –19 июня 2008 года, Киев — Львов), а также прочитавшим рукопись и высказавшим множество продуктивных замечаний коллегам — Владимиру Маслийчуку, Андрею Тихомирову и Оксане Михеевой. Редакция «Отечественных записок» благодарит редакцию журнала Osteuropa за разрешение опубликовать статью А. Портнова.

[2] Кулик В. Щирі українці та їхній othering // Критика. 2000. № 12.

[3] Грицак Я. Двадцять дві України // Грицак Я. Страсті за націоналізмом. Київ, 2004. С. 216–228.

[4] Patsiurko N. Informal Economy, Economic Initiative and Welfare Values in East and West // Україна модерна. Спеціяльний випуск. Львів — Донецьк: Соціяльні ідентичності в сучасній Україні. Київ; Львів, 2007. С. 237–270. Ср.: Hrytsak Ya. National Identities in Post-Soviet Ukraine: The Case of L`viv and Doneck // Zvi Gitelman, L. Hajda, J.-P. Himka, R. Solchanyk (Eds.) Cultures and Nations in Central and Eastern Europe. Essays in Honor of Roman Szporluk. Cambridge, Mass., 2000. P. 276. Содержательный анализ донецкой региональной идентичности см. в: Михеева О. Не все так просто з тими українцями… // Отечественные записки. 2007. № 1. С. 97–106.

[5] См., напр.: Середа В. Політика пам’яті у міському просторі: теоретико-методологічна схема дослідження // Вісник Одеського національного університету. 2008. Т. 13. Вип. 7 (в печати). Цитируется с разрешения автора.

[6] Здесь важно почеркнуть, что не областная власть выступила иницатором возведения памятника — она лишь дала добро рекламному трюку собственника ресторана «12 стульев», перед входом в который и был установлен «великий комбинатор».

[7] Подробнее см. специальный выпуск «Неприкосновенного запаса», подготовленный совместно с немецким журналом «Osteuropa»: Память о войне 60 лет спустя — Россия, Германия, Европа. Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3.

[8] Bitter Legacy. Confronting the Holocaust in the USSR / Gitelman Z. (Ed.) Bloomington; Indianapolis, 1997; The Holocaust in the Soviet Union: Studies and Sources on the Destruction of the Jews in the Nazi-Occupied Territories of the USSR / Dobroszycki L., Gurock J. C. (Eds). Armonk; New York, 1993.

[9] Подробнее об этнических и культурных группах в Екатеринославе см.: Портнова Т. Міське середовище і модернізація: Катеринослав середини ХІХ — початку ХХ ст. Дніпропетровськ, 2008. С. 36–40. Специальная публикация о евреях: Быстряков A. Евреи Екатеринослава- Днепропетровска (XVIII — нач. ХХ вв.). Днепропетровск, 2001.

[10] Достойное внимания введение в проблему символической истории Харькова: Маслійчук В. Харків як патріархальне село: кілька роздумів про образ міста // Маслійчук В. Провінція на перехресті культур (Дослідження з історії Слобідської України XVII-XIX ст.). Харків, 2007. С. 340–359.

[11] Ср.: Эткинд А. Время сравнивать камни: Постреволюционная культура политической скорби в современной России // Ab Imperio. 2004. № 2. С. 33–68.

[12] Приведу лишь один пример — в отличие от других городов южной Украины, из центра Одессы были целенаправленно удалены памятники Ленина, а один из переулков даже получил имя главнокомандующего УПА Романа Шухевича. Это было личной инициативой мэра Эдуарда Гурвица. Интересно, что уже в 2007 году тот же Гурвиц поддержал восстановление в Одессе памятника императрице Екатерине ІІ, которая в украинском национальном нарративе имеет четко негативный образ правителя, распространившего крепостное право и уничтожившего Запорожскую Сечь. Подробнее о региональных измерениях политики памяти в Украине см.: Портнов А. Упражнения с историей по-украински: Заметки об исторических сюжетах общественно-политических дебатов в постсоветской Украине // Ab Imperio. 2007. № 3. С. 93–138.