История для домашнего употребления
Новая книжка Владимира Вятровича «Вторая польско-украинская война 1942–1947» уже стала одной из самых заметных украинских публикаций на исторические темы за последний год. Немалую роль в этом сыграли исключительно позитивные отзывы (в том числе, из уст людей, считающихся представителями «либеральной интеллигенции»); презентации в актовых залах Львовского университета и Киево-Могилянской академии; наконец, сама личность автора – бывшего директора архива Службы безопасности Украины, стипендиата Украинского научного института Гарвардского университета, одного из наиболее плодовитых и влиятельных историков молодого поколения.
Новая книжка Вятровича – как и изданная им в 2006 году работа «Отношение ОУН к евреям» – имеет целью реабилитировать теорию и практики украинского радикального национализма, защитить его от обвинений в преступлениях, которые могут быть квалифицированы как геноцид. Если в предыдущей книжке Вятрович обобщил аргументы, позволяющие изобразить Организацию украинских националистов свободной от антисемитизма и ксенофобии
Важнейшая общая черта обеих публикаций Вятровича (как и других изданий возглавляемого им Центра изучения освободительного движения) – они предназначены для внутреннего употребления.
В книжке о евреях практически нет не только анализа, но и упоминания еврейских источников и воспоминаний. Книжка о «украинско-польской войне» построена таким образом, что любому польскому читателю станет сразу же очевидной ангажированность автора и натяжки его аргументации.
Почему эти натяжки не столь очевидны для читателя украинского, даже если это университетские преподаватели, выступающие за «польско-украинское примирение»?
Вопрос можно сформулировать и по-другому: почему на «Отношение ОУН к евреям» критическую рецензию написали канадские историки (пусть и украинского происхождения), но не специалисты из Украины, а «Вторую польско-украинскую войну» прорецензировал ведущий польский специалист Гжегож Мотыка, но не украинские коллеги? Случайность ли это? Или просто прекрасно понимающие все недостатки текстов Вятровича специалисты, предпочитают промолчать, чтобы «дороже не встало»? В любом случае, «нас возвышающий обман» оказывается непроницаемым для открытой, публичной критики, а его автор всегда может отвергнуть критику иностранных рецензентов именно под тем предлогом, что они «иностранные».
О рецензии Гжегожа Мотыки стоит сказать отдельно. Ее украино-язычная версия опубликована 22 марта на сайте www.historians.in.ua. Версия польско-язычная только что вышла в журнале «Nowa Europa Wschodnia». Я бы очень хотел, чтобы Владимир Вятрович ответил на эту критику, хотя логика «истории для домашнего употребления» ни в коем случае не предполагает рационального обсуждения критических аргументов. Тем более, что она сознательно продуцирует собственную, на первый взгляд, рациональную и корректную логику.
Мотыка спокойно и взвешенно показывает, что концепция Вятровича построена вокруг нескольких оправдательных тезисов. Он стремится доказать, что приказ руководства Организации украинских националистов об уничтожении польского населения отсутствовал; хочет представить имевшие место на Волыни события как спонтанное движение украинских крестьян; пытается максимально преуменьшить размах антипольской акции и количество ее жертв, одновременно подчеркивая, что начали чистки сами поляки, а украинцы были вынуждены защищаться. Наконец, он последовательно употребляет для описания конфликта слово «война», чтобы даже мысль о квалификации происходящего как «геноцида» не могла придти читателю в голову.
Мотыка обращает внимание на то, что, несмотря на популярность версии о «народной революции» и «отмщении ляхам», восходящей к пропаганде ОУН, до сих пор нет ни одного документированного случая спонтанного уничтожения польского села украинскими крестьянами (совсем другое дело, что УПА насильственно принуждала последних принимать участие в своих операциях). Рецензент подчеркивает циничность предложенной Вятровичем интепретации, когда, описывая убийство более 150 человек – всего населения польского села Паросле, тот отмечает, что расположенный в этом районе отряд УПА был «плохо вооружен» для выполнения такой операции. Довод звучит взвешено и рационально, если умолчать о том, что все вышеупомянутые 150 человек были связаны и зарублены топорами.
Мотыка подчеркивает главную черту концепции Вятровича (общую для всех историй, созданных как бы для внутреннего, домашнего употребления: польской, русской или турецкой): о «своих» нужно писать не так, как о «чужих». Когда речь идет о преступлениях, совершенных «своими», нужно во всем сомневаться, отказываться от обобщений и требовать прямолинейного личного признания в содеянном (если же такового в источниках нет, тем лучше для историка). Когда же пишешь о преступлениях против «своих», нужно выдвигать смелые гипотезы (итак уже предугадываемые читателем), сильно преувеличивать число жертв и игнорировать данные, заставляющие усомниться в правоте автора.
Было бы неправильно в контексте этих заметок не упомянуть о том, что польского историка Гжегожа Мотыку( автора нескольких книг о польско-украинских отношениях военных и первых послевоенных лет, в которых он последовательно старается понять и представить позиции всех сторон конфликта) уже в течение многих лет обвиняют в Польше в недостаточном патриотизме или попросту в том, что он «украинец». Собственно, последнее утверждение гениально схватывает логику истории для домашнего употребления. Если автор пишет о еврейских жертвах – значит он еврей, если польский автор прямо пишет о преступлениях польского подполья времен войны – значит он украинец, если украинский автор пишет о преступлениях УПА против польского населения – значит он поляк или, как минимум, «манкурт» и «проклятый грантоед».
Фундаментальная история украинского националистического подполья пера Гжегожа Мотыки до сих существует только в польскоязычной версии. И это не история для внутреннего употребления – ни польского, ни украинского. За провозглашением ее автора «украинцем» стоит совершенно серьезная (фактически не подлежащая рефлексии) убежденность в том, что история должна быть национальной!
Более того, в рамках этой логики любая критика построений «Второй польско-украинской войны» автоматически воспринимается как согласие с откровенно антиукраинскими польскими публикациями пера Евы Семашко и других (пани Ева, в частности, последовательно называет Восточную Галицию «Восточной Малопольшей», как это было принято в словаре польской национал-демократии в период между первой и второй мировой войной ). Или наоборот: критика Семашко предполагает, что автор солидарен с Владимиром Вятровичем.
На мой же взгляд, в ситуации, которая ныне сложилась и в украинско-польском и в украинско-российском диалоге все те, кому дороги мысль и знание, должны (или вынуждены) бороться (не побоюсь этого сильного слова) за пространство нормального разговора и открытой дискуссии. Пространство, в котором национальность никуда не исчезает, но не является единственным или главным аргументом. Историографическая ситуация, в которой оценки и выводы историка прямо проистекают из его национальной принадлежности (или гражданства), представляется мне не только интеллектуально малопродуктивной и, но, прежде всего, всегда скучной и предсказуемой. Что, конечно, отнюдь не означает, что «возвышающий обман» не может стать любопытным предметом антропологического исследования (лучше всего, сравнительного).
