«Не только я, другие члены Политбюро тоже подписывали...»
На шествии «Бессмертного полка» в Нижнем Новгороде 9 мая 2016 года среди множества людей, несущих фотографии фронтовиков, был замечен депутат Государственной Думы РФ Вячеслав Никонов с портретом своего деда, Вячеслава Молотова. Тогда это вызвало недоумение у многих людей. Ведь, как известно, и сам Молотов в свое время на вопрос Феликса Чуева «Когда вы выезжали на фронт?», ответил: «Я в Ленинград выезжал в сорок первом. Во-вторых, я снимал Конева. Потом выезжал торопить Жукова. Это, по-моему, в сорок втором или в сорок третьем. Вот эти были у меня поездки». Вряд ли можно называть фронтовиком человека с такой «военной» биографией. Но, очевидно, у депутата ГД РФ другое мнение. На следующий день в интервью газете «Московский Комсомолец» он на вопрос корреспондента: «Чем вы можете объяснить активность, с которой медийные ресурсы набросились на вас и вашего деда?», ответил: «Спросите лучше у авторов этих атак». Нам неизвестно о каких атаках на своего деда говорил В. Никонов, но непреложным остается тот факт, что многие люди в нашей стране связывают это имя не только и не столько с войной. С чем же именно? Очевидно, об этом необходимо вспомнить, особенно сейчас, в преддверии 130-й годовщины со дня его рождения.
***
С именем этого человека связано несколько устойчивых выражений, сейчас бы их назвали мемами. Самый известный, конечно, – это «коктейль Молотова», до сих пор на слуху и в памяти многих «пакт Молотова-Риббентропа», «линия Молотова» и весьма знаменитая «антипартийная группа Молотова-Маленкова-Кагановича». Кто-то из старых пермяков вспомнит, что с 1940 по 1957 годы их древний город почему-то назывался Молотов.
Молотов 1
Ближайший соратник Сталина и третий по счету руководитель Советского правительства Вячеслав Скрябин родился в 1890 году в Яранском уезде Вятской губернии в слободе Кукарка. По странному стечению обстоятельств именно там же, в Кукарке, ранее в 1881 году, родился и второй, после Ленина, председатель Совнаркома Алексей Рыков. В ноябре 1937 на стол члена Политбюро и председателя СНК СССР В.М. Молотова, так с 1915 года называл себя Вячеслав Скрябин, лег очередной «Список лиц подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР». На второй станице в этом списке фигурировал его земляк Алексей Рыков. Список Молотов подписал, однако фамилия предшественника была в нем тщательно зачеркнута. По замыслу Сталина и сподвижников, расправу с ним следовало отложить, – Рыкова готовили к намеченному на март следующего, 1938 года, 3-му Большому Московскому процессу.
Историки подсчитали, что Вячеслав Михайлович в период Большого террора успел подписать 372 т.н. сталинских расстрельных списков, при этом сам вождь народов подписал «только» 357 таких документов. Вячеслав Никонов в своем двухтомнике «Молотов» не пытается отрицать этот факт, но ссылается на утверждение деда, что де «в ЦК было принято соответствующее решение» и потому речь может идти только об его исполнении Молотовым и другими членами Политбюро.
Между тем, во-первых, эти списки не утверждались ни на одном из пленумов ЦК, которые созывались в то время. Во-вторых, говорить о какой-либо самостоятельности Центрального комитета большевистской партии к осени 1937 года просто не имело смысла. К началу октябрьского 1937 года пленума ЦК ВКП(б) было уничтожено уже больше половины его полноправных членов, что заставило Сталина значительно пополнить его состав за счет еще уцелевших кандидатов. Думаем, читатель сам сделает выводы о вкладе Молотова в уничтожение невинных людей в период т.н. ежовщины.
В связи с упомянутой уже 130-й годовщиной со дня рождения нашего героя, нет никаких сомнений, что в нынешней России найдется немало людей, которые попытаются в самом выгодном свете выставить фигуру этого верного оруженосца Сталина. Тут ничего не поделаешь, – какие времена, такие и герои. Мы не будем подробно описывать его жизненный путь, а остановимся только на двух эпизодах из долгой жизни Вячеслава Молотова, – на подробностях его тайного, без объявления в советской печати, исключения из КПСС в 1962 году и такого же тайного же восстановления в партии в 1984.
Разоблачения деятельности Молотова его товарищами по партии начались еще летом 1957 года, и достигли своего апогея на XXII съезде КПСС в октябре 1961. Именно тогда целый ряд делегатов потребовали исключить Молотова, а также Маленкова и Кагановича, из КПСС. Вячеслав Михайлович на съезде не присутствовал и узнавал новости из Москвы, находясь в Вене в качестве советского представителя в МАГАТЭ. В самом начале нового 1962 года ему пришлось приехать Москву, в Вену он больше не вернулся.
***
Благодаря документам, которые сейчас хранятся в Российском государственным архиве новейшей истории, мы в подробностях знаем, как проходил процесс исключения Молотова из КПСС.
Сначала в Управлении делами Совета Министров СССР первичная партийная организация на общем собрании 9 февраля 1962 года рассмотрела персональное дело коммуниста Молотова и постановила исключить его из КПСС. Сам Молотов на следующий день так обозначил причины этого решения: «Во-первых, указывается на мое участие в антипартийной группировке 1957 года и, во-вторых, указывается на мою ответственность за нарушения революционной законности в период культа личности Сталина».
Решение первичной организации подлежало утверждению парткомом этой же организации. Партком был собран оперативно, на следующий же день – 10 февраля. Молотов выступал на парткоме дважды, делая вид, или действительно не понимая, что решение предопределено и принято совсем другом месте. Его слова ясно говорили о том, что он, что называется, ничего не понял и ничему не научился: «Я снова могу сказать, что когда мы говорим об ошибках и многих невинных жертвах того времени, нельзя забывать того, что были и враги, что борьба была нужна, что без борьбы против врагов, против троцкистов и других, которые дошли до самых позорных антисоветских действий, превратившись в гнусных вредителей и прямых японо-германских агентов, без решительной борьбы против этих врагов, как об этом говорится в постановлении Центрального Комитета, конечно, обойтись было нельзя. Допущенные же ошибки и неправильности, и участие каждого из членов Политбюро в этом деле, они, конечно, очевидны и они заслуживают не только порицания, но и привлечения к соответствующей ответственности». Последний пассаж, понятно, было намеком на Хрущева и Микояна, которые в то время продолжали оставаться на партийном и государственном Олимпе.
Второе свое выступление Молотов закончил патетически: «Я не во всем соглашался с решениями партии. Я писал в ЦК свои записки по истории партии, по основам ленинизма, по Программе партии. Ну что же, я только обращался к своему Центральному Комитету! Ничего недопустимого я не делал. Прошу ответить на этот вопрос, потому что это касается всей моей жизни, всей моей партийной деятельности, моей совести. Я думаю, что я законно ставлю перед вами этот вопрос. Исключить из партии, выгнать как кого-то негодного для партии — это не так уж сложно. Я думаю, что в данном случае может быть и другой ответ на этот вопрос».
Как тут не вспомнить фрагмент выступления тогдашнего председателя КГБ Шелепина на XXII съезде КПСС. Рассказывая о предсмертном письме советского военачальника Ионы Якира, в котором тот точно в таком же ключе писал о своей преданности Сталину и партии, Шелепин рассказал, что под резолюцией Сталина на этом письме «Подлец и проститутка» стоит подпись Молотова. Партком вполне ожидаемо подтвердил исключение.
Следующая стадия партийного аутодафе состоялась через три дня, 14 февраля 1962 на заседании Бюро Свердловского райкома партии города Москвы. Именно этот орган имел полномочия окончательно утвердить решение первичной партийной организации и отобрать у Молотова партийный билет.
После доклада инструктора райкома по существу дела, слово предоставили Молотову. Развернуто и нудно Вячеслав Михайлович повторил все то, что говорил ранее и на собрании и на парткоме. Лейтмотивом выступлений и реплик было: да нарушал, но как не нарушать, когда вокруг было столько врагов, опять вспомнил о троцкистских и японских шпионах, куда же без них: «Они были нередко японскими или германскими агентами в нашей стране. Они занимались вредительством в нашей промышленности и во всем государственном хозяйстве, и они нам наносили огромный ущерб. И те меры, которые проводились тогда, они имели цель разгромить этих врагов партии и Советского государства. Что среди этих врагов были люди с партийным билетом — это хорошо известно».
Чуть позже Вячеслав Михайлович, вероятно, от волнения, стал говорить вещи, логически противоположные сказанному им же выше: «И показания, которые рассылались органами НКВД с их личными признаниями, которые в ряде случаев, даже во многих случаях были неправильными, необоснованными, неискренними (выделено мною – СФ), тем не менее, они служили как основание для определенных выводов». Закончил свое выступление Молотов по-большевистски: «Я могу быть полезным (выделено мною – СФ). Вот почему, я думаю, было бы правильным учесть те замечания, которые я здесь сделал».
Однако партийная бюрократическая машина, одним из главных архитекторов которой и был наш герой, работала без сбоев. Один из членов бюро сообщает Молотову: «Создается впечатление, что Вы не понимаете степени ответственности, которую Вы должны нести за Ваши действия в период 1937 года», другой член бюро: «Те раны, которые были нанесены, они до сих пор кровоточат у жен, матерей, детей и внуков. Это Вы учтите. И правильна сейчас постановка вопроса о необходимости нести ответственность за содеянное».
Молотов 2
Тут Молотов упрямо заявляет: «На тех документах, на которых есть моя подпись, хотя они были неправильными документами, на тех документах нет других подписей, но все за них голосовали, все это утверждали. Не было разногласий в составе руководящих органов по этому вопросу». Понятно, – это снова прозрачный намек на Хрущева, что только усугубляет положение говорящего. И Молотову резонно указывают: «Вы при таком очень важном для каждого коммуниста деле, когда обсуждается его партийность, Вы продолжаете вести себя неправильно, не по-партийному. Тов. Хрущев сделал для партии и для народа неизмеримо больше, хотя и позже вошел в партию. Вы почему-то ставите себя в особое положение».
На этом обсуждение заканчивается, и бюро райкома единогласно подтверждает исключение. Хотя формально решения райкома было достаточно для исключения, но по уставу, принятому на только что закончившемся XXII съезде, коммунист имел право в двухмесячный срок подать апелляцию в вышестоящий партийный орган. Таким органом был Московский горком КПСС, куда и обратился Молотов.
Заседание бюро горкома по разбору его апелляции состоялось 21 марта 1962 года, вел его тогдашний первый секретарь Московского горкома и будущий министр культуры СССР Петр Нилович Демичев. После того как секретарь Свердловского райкома доложил суть вопроса, к делу приступил Петр Нилович. Очевидно на самом верху, видя, что Молотов всячески пытается выгородить себя и приуменьшить свою роль в избиении кадров, решили применить «тяжелую артиллерию»: «15 жен «врагов народа», многие из которых были домохозяйками, никакого участия ни в общественной, ни в других видах деятельности не принимали. Они ни с кем не были связаны и впоследствии были реабилитированы. Уже тогда было видно, что они ни в чем невиновны, но на этом списке стоит ваша подпись и подпись Сталина:«к расстрелу». Вы говорите «врагов народа». Для вас и тогда было ясно, что они не являлись врагами народа». Ответ Молотова был не оригинален: «Я вам отвечаю на это: не только я, но и другие члены Политбюро подписывали…». Демичев, подытоживая обсуждение вопроса о репрессиях, сообщает Молотову: «Вы были не только соучастником всех этих злодеяний Сталина, но явились и инициатором … 700 тысяч людей были расстреляны за 2 года. Вы понимали, что не может быть столько врагов. Этот вопрос для нас ясен».
Другой член горкома, председатель Мосгорисполкома Николай Александрович Дыгай решил, наконец, привести совсем уже убийственные цифры: «12 ноября 1938 года вы расстреляли по спискам 3167 человек. Подписали эти списки только вы и Сталин. Это факт, это было названо на Пленуме и вы не оспаривали этого. 2 декабря 1937 года Вы расстреляли 239 человек. Стоит только ваша подпись и Сталина».
В ответ же товарищи по партии опять услышали рассуждения Молотова о вредителях, троцкистах и некоторых допущенных ошибках. Обсудив еще раз подробно детали участия Молотова в т.н. антипартийной группе и его позицию по вопросу примирения с югославским руководством, Демичев резюмирует: «Товарищи напрасно старались убедить Молотова и услышать от него партийную оценку совершенных им преступлений перед партией. Семена падают, видимо, на бесплодную почву. … Будем голосовать? Кто за то, чтобы подтвердить решение бюро Свердловского РК КПСС об исключении Молотова из партии? Решение принимается единогласно. Исключаем вас из партии. Сдайте партбилет». Спустя еще четыре месяца, 26 июля 1962 исключение Молотова было подтверждено Комитетом партконтроля при ЦК КПСС, по уставу апеллировать было больше некуда.
***
Оказавшись беспартийным, Молотов практически сразу стал обращаться с просьбами о восстановлении, писал письма в Комитет партконтроля, ЦК, Политбюро. Надо заметить, что Вячеслав Михайлович во время всех обсуждений его персонального дела постоянно подчеркивал, что его супруга Полина Жемчужина в 1949 году также была репрессирована. Вероятно, имея это в виду, по свидетельству зятя Никиты Хрущева, Алексея Аджубея, Молотов попытался сделать ее своим ходатаем. Однако на приеме у Хрущева Полине Семеновне были продемонстрированы подписи ее мужа под смертными приговорами женам старых большевиков, и она ушла ни с чем. Этот документ сейчас опубликован. По свидетельству дочери Сталина Светланы Аллилуевой, жена Молотова до конца жизни (умерла в 1970 году) оставалась убежденной сталинисткой. Она уже после всех разоблачений сталинских злодеяний, в середине шестидесятых годов прошлого века, оценивая роль отца Аллилуевой, говорила ей: «Он уничтожил в нашей стране пятую колонну, и когда началась война, партия и народ были едины».
Положение Молотова при правлении Брежнева и Андропова было в значительной степени более привилегированным, чем у остальных участников т.н. антипартийной группы. Ему повысили пенсию со 120 до 250 рублей, дали госдачу и позже вообще перевели на полное государственное обеспечение. Беседуя с Феликсом Чуевым в июле 1971 года, на его упоминание, что «многие не знают, что вы исключены из партии», Молотов ответил: «Коль мне дали дачу, думают, что и в партии восстановили. Маленкову даже в Москву въезд воспрещен».
В условиях ограниченной реабилитации Сталина, при Брежневе, а потом и Андропове стали довольно часто упоминать имя Молотова, в том числе в художественной литературе и кино. Тем не менее, в партии его не восстановили. И причины этого, думается, очевидны. И Брежнев, знавший, каким рискованным делом было быть руководителем при Сталине, и Андропов, чуть было не попавший в свое время под каток т.н. ленинградского дела, отчетливо понимали, что именно Молотов наряду со Сталиным были главными организаторами этой системы. Эта генерация вождей хорошо помнила чувство ежедневного страха, с которым они жили до 1953 года, и Молотов оставался символом тогдашнего их каждодневного унижения. По свидетельству Феликса Чуева, когда уже при Брежневе Молотову отказали в восстановлении в партии, заявив, что он лично повинен в уничтожении сорока тысяч человек, у Вячеслава Михайловича стала трястись рука.
В течение всех 60-х и 70-х годов прошлого века Молотов методично отправлял в Политбюро ЦК КПСС свои соображения по всем актуальным проблемам тогдашней партийной и общественной жизни. В РГАСПИ хранятся его «записки» по вопросам истории партии, о задачах построения социализма, замечания по проекту конституции и т.д. и т.п.
Тут следует упомянуть т.н. письмо Молотова, отправленное им в ЦК КПСС сразу после снятия Хрущева. Оно опубликовано в 12-ти номерах журнала «Вопросы истории» за 2011 и 2012 годы и ныне хранится в РГАСПИ. Это – объемный труд, более 300 страниц машинописного текста. Молотов в нем касается очень многих аспектов внутренней жизни СССР и вопросов внешней политики. Но, пожалуй, центральное место в нем занимает раздел, посвященный Сталину и сталинской политике. Квинтэссенция написанного в следующем пассаже: «Я считаю, что подвергая сомнению правомерность судебных процессов 1937-1938 года, проталкивая в массы взгляд на якобы фальсифицированный характер этих процессов, оправдывая задним числом многих из главных обвиняемых, явно опровергая существовавшую до съезда официально подтвержденную этими процессами версию убийства С.М. Кирова – XXII съезд и логически и фактически берет под свою защиту и таких людей, как Зиновьев и Каменев, как Бухарин и Рыков, как Пятаков и Радек и им подобных». И, конечно, Молотов не мог не пнуть своего уже поверженного давнего врага: «Спрашивается — мог ли Хрущев, будучи первым секретарем МК МГК ВКП(б) не знать о репрессиях в отношении своих ближайших помощников и сотрудников? И значит ли это, что репрессии в отношении этих лиц, его заместителей и подчиненных, были в первую голову выгодны и нужны самому Хрущеву в карьеристских или даже прямо враждебных целях?». Комментарии, как говорится, излишни.
Но, как говорится, в России надо жить долго, и звездный час Молотова настал в 1984 году, когда на советский олимп зашел уже смертельно больной Черненко. Константин Устинович долгие годы проработал в аппарате ЦК, отличался усидчивостью и огромной работоспособностью, всегда был незаменимым исполнителем. В общем, как и в свое время Молотов, вполне мог претендовать на прозвище «каменная задница». Вероятно, эта ментальная близость и стала одной из причин того, что именно при Черненко многочисленные мольбы Молотова, наконец, были услышаны.
***
Девяносточетырехлетний Молотов послал свою очередную просьбу в Политбюро 14 мая 1984 года, и уже спустя две с небольшим недели, 31 мая 1984 года, она была рассмотрена и удовлетворена. Как потом в разговоре с Чуевым одобрительно отметил Молотов – заседали «в четверг, как при Ленине». Вообще, по свидетельству того же Чуева, Молотов ранее был очень невысокого мнения о Черненко: «Пока он был в Молдавии, никто им не интересовался. Позже им никто не интересовался, а вот сунули его в Политбюро — откудова взялся такой? Хочешь — не хочешь…» и еще – «Я считаю, что в политике он не особенно разбирается. Особенно с кадрами. Кадры его не знают — и сразу наверх!».
После принятия постановления Киевскому райкому партии было поручено его техническое оформление. Как проходило само заседание Политбюро 31 мая 1984 нам неизвестно, но, благодаря опубликованным рабочим записям более позднего заседания и откровениям самого Молотова в его беседах с Чуевым мы знаем, что произошло сразу после решения о восстановлении в партии.
Обратимся к рабочим записям заседания Политбюро 12 июля 1984. После того, как были решены все вынесенные на него вопросы, слово взял генсек Черненко. Он напомнил, что недавно было принято решение о восстановлении Молотова в партии. Черненко сообщил соратникам, что лично принял Молотова и беседовал с ним. По его словам, Молотов «воспринял наше решение с большой радостью и чуть не прослезился». Во время беседы Молотов заявил: «ведете вы дело правильно и за это получаете поддержку народа». Такая оценка сталинского соратника была встречена собравшимися с удовлетворением. Министр обороны Устинов одобрительно заметил: «Это важная оценка с его стороны». Черненко уточнил, что билет Молотову вручали не в райкоме, а в горкоме партии. И вручал его лично первый секретарь горкома В. Гришин. Как видим, круг замкнулся, – отбирал билет секретарь горкома товарищ Демичев, а возвращал – секретарь горкома товарищ Гришин.
Далее товарищи по Политбюро обсудили такие же прошения с просьбой о восстановлении в рядах КПСС, поступившие от Маленкова и Кагановича, а также и письмо уже давно отставленного бывшего председателя КГБ Александра Шелепина с просьбой о «снабжении на уровне бывших членов Политбюро». Дмитрий Устинов, министр иностранных дел Андрей Громыко и молодой секретарь ЦК Михаил Горбачев выступили за немедленное восстановление и Кагановича и Маленкова в КПСС. По поводу же просьбы Шелепина было заявлено, что «с него вполне достаточно того, что он получил выходя на пенсию».
Молотов 3
Казалось бы, вопрос о партийной реабилитации сподвижников Молотова по «антипартийной группе» должен был быть вот-вот решен. Но тут прозвучал здравый голос председателя КГБ Виктора Чебрикова, который напомнил присутствующим о «западных голосах», которые уже подняли шум по поводу восстановления Молотова в партии, при этом они (голоса) ехидно уточняют, что трудящиеся об этом решении Политбюро в известность до сих пор не поставлены. А по поводу Маленкова, и особенно Кагановича, подчеркнул Чебриков, надо помнить, что это вызовет большое недовольство, как самих репрессированных, так и их родственников.
И тут проявилось то качество тогдашнего высшего советского руководства, которое также, безусловно, явилось одной из причин, почему именно тогда и этим составом Политбюро был восстановлен в партии Молотов. Речь идет о буквально звериной ненависти к Никите Хрущеву. Особенно злобствовал на заседании Устинов: «В оценке деятельности Хрущева, я как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным». Вторили ему и Громыко, и предсовмина Тихонов. Все трое, как известно, сделали свои карьеры еще при вожде народов и, вероятно, спустя тридцать с лишним лет после смерти вождя успели подзабыть свои тогдашние страхи. Вставил «свои две копейки» и будущий генсек Михаил Горбачев, посетовав на разделение при Хрущеве обкомов на сельские и промышленные.
В результате, по предложению осмотрительного Черненко, было решено все же просьбы Кагановича и Маленкова оставить без движения, пождать и «вернуться к рассмотрению их после XXVII съезда». Как мы знаем, ко времени этого съезда, в 1986 году уже не было в живых самого Черненко, да и в СССР задули совсем иные ветра.
Что происходило после того, как Молотов получил партийный билет, мы знаем со слов Феликса Чуева. Сразу же после восстановления в КПСС, Молотов стал самым старейшим членом партии со стажем в 78 лет. Как он пошутил в беседе с Чуевым, больше только у Деда Мороза. Беседа с Черненко заняла не более двух минут, Константин Устинович задыхался, говорил с трудом, а Вячеслав Михайлович из-за старческой глухоты плохо расслышал сказанное генсеком.
Собрались в семейном кругу, чтобы отметить долгожданное восстановление. На радостях, близкие Молотова пустились в воспоминания. Вспомнили и упомянутый выше случай: «Молотова вызывали при Брежневе после XXIV съезда по поводу заявления о восстановлении, сидела комиссия, двадцать три человека, дали ему почитать заключение, где были приведены такие факты и цифры о расстрелянных и репрессированных, о которых Молотов сказал, что и не слыхал. А сейчас принимал Черненко, и ни слова об этом (выделено мною – СФ). Выпив бокал советского шампанского, Вячеслав Михайлович подытожил: «А то, что мы перед войной провели эти репрессии, я считаю, мы правильно сделали (выделено мною – СФ.)».
Молотов 4
Ну вот, собственно, на этом можно и закончить рассказ о двух эпизодах из жизни ближайшего соратника Сталина. Вождь народов еще в июле 1921 года написал «компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Эти строки, опубликованные только после бесславного краха этого ордена, откровенно, а главное, – точно характеризуют суть этой партии и суть режима, созданного под вывеской диктатуры пролетариата, а позднее – общенародного государства. Вячеслав Михайлович Скрябин (Молотов) умер спустя два с половиной года после возвращения в лоно своей партии, умер с твердым убеждением в своей правоте. Однако, спустя всего каких-то пять лет после его кончины, все то уродливое, античеловечное образование, на построение которого он потратил свою и многие чужие жизни, рухнуло в одночасье и ни один «меченосец» не вышел в его защиту.
