Лесной пожар
Лесной пожар
Население Чечни на время забыло о национальных противоречиях и спасается вместе, как животные при лесном пожаре.
Грозный не блокирован. Разговоры о блокаде — одна из многих фальшивок, которыми морочит то ли себя, то ли нас официальная пропаганда. На самом деле до него можно добраться и из Ингушетии, и из Дагестана, причем в обоих случаях на пути не встречается даже намеков на российскую армию и стоят только посты внутренних войск, довольно лениво окликающие: «Оружия не везете?»
Из Дагестана в Чечню регулярно подвозят хлеб и воду. Это не пресловутая гуманитарная помощь властей России или республики Дагестан — это просто инициатива отдельных людей, чеченцев и нечеченцев. Эти же люди после ритуального уговаривания не ехать: «Нет, мы не можем вами рисковать, нет-нет, вы наши гости, мы за вас отвечаем» — охотно подвезут на своей машине.
Большими и официальными группами лучше все же ехать через Назрань. Там президент Аушев изыщет автобус и постарается обеспечить своей охраной. Правда, ингушское руководство предпочитает, чтобы автобус довез вас до окраины города, а потом поскорей поворотил назад. Несколько ингушских автобусов реквизировали дудаевцы для своих нужд. Ингуши рассказывают об этом без обиды («раненых им, кажется, нужно было перевозить — что ж, на войне как на войне»), но стараются больше своим транспортом не рисковать.
Мертвый город
Центр Грозного кажется адом, даже если попал туда в период редкого затишья и ничего вокруг не взрывается, а тишину разрезают только нечастые автоматные очереди. Город мертв. Там нет целых домов, почти нет людей без автоматов и камуфляжек, а те, что редкими тенями скользят по улицам, сосредоточенно-молчаливы и смотрят только под ноги. В довершение апокалипсической картины над городом висит смог, накрывший Грозный темным колпаком.
Стоят солнечные ясные дни, а в чеченской столице полутемно и сыро. Это копоть от нефтяных пожаров. Первая бомба попала в нефтехранилище двадцать восьмого декабря, на следующий день после знаменитой ельцинской речи о «прекращении бомбардировок».
Потом нефтяные склады бомбили под Новый год, а первого расстреливали из танковых орудий. Если рискнуть и подняться повыше (залезть на остатки какой-нибудь крыши), то и из центра прекрасно видны столбы дыма, копоти, сквозь которые прорываются языки пламени.
Самое живое, что есть на улицах Грозного, — группки автоматчиков, стоящих на месте или прогуливающихся на небольшом отрезке. Эти не запуганы, приветливы, охотно вступают в контакт, наперебой дают советы: «Держитесь у стенки, да не у этой, во-он у той, оттуда снайперы стреляют. А дальше, вот оттуда, бегите короткими перебежками. Вот туда вообще не ходите, там танки догорают, могут в любой момент взорваться». Эти люди — дудаевское ополчение.
Странный штурм
С ополченцами довелось провести двое суток в подвале президентского дворца. Не просто суток: мы пережили вместе Новый год и соответственно новогодний штурм Грозного, завершившийся катастрофическим разгромом российской армии. Это было странное поражение, как странным и непонятным был весь штурм, заставивший говорить то ли о сознательном армейском саботаже, то ли о беспробудном пьянстве, то ли о вмешательстве Аллаха. Надо надеяться. Рано или поздно следователи и прокуроры или историки в нем разберутся.
Утром последнего дня уходящего года в дудаевском дворце царило обычное суетливое ничегонеделание. В Грозном давно не работает связь, нет воды и света, транспорт, разумеется, тоже не ходит, так что государственным чиновникам при всем желании трудно найти себе постоянное занятие. Какие-то попытки что-то организовать предпринимают в основном несколько энергичных женщин, кажется, чьих-то родственниц или секретарш, взявших в свои руки прокорм ополченцев, обихаживание раненых и других пострадавших под бомбами. (Войти сейчас во дворец проще простого, и людей, которых совсем уж некуда везти, доставляют туда) Около полвторого вошел дудаевский помощник (он все время входил-выходил, так что его поначалу и не заметили) и как-то очень буднично объявил: «Около президентского дворца стреляют российские танки. Пойдемте в более надежное укрытие». Тогда показалось, что судьба Грозного решена и что взятие дворца вопрос нескольких часов. Когда к вечеру стало ясно, что штурм провалился, когда удалось поговорить с пленными и с ополченцами, сосчитать пылающие перед дворцом танки, ситуация все равно продолжала казаться неправдоподобной. В нашем представлении подойти к центру, к дворцу, означало уже взять город. И мы готовы были с пониманием отнестись к пояснениям дудаевцев, что это всемилостивый и милосердный Аллах еще раз продемонстрировал свои симпатии.
Цена лжи
Еще более неправдоподобным оказалось то, что на следующий день, первого января, картина повторилась в точности. Ровно так же без боя и без сопротивления в центр города пропустили всю танковую колонну. При этом складывалось впечатление, что входившие в город были дезинформированы и полагали, что занимают уже побежденный Грозный. Они оказались совершенно не готовы принять бой. Официальные предновогодние информационные сообщения действительно беззастенчиво лгали, что город и чуть ли не дворец контролируются российской армией и лишь «отдельные группы» продолжают сопротивление. Трудно представить, что и армия в районе боевых действий не представляла реального положения дел, однако иного объяснения случившемуся не видно.
Как бы то ни было, 1 января, как и накануне, танковую колонну, уже въехавшую в город, разделили на сектора и уничтожили из гранатометов. На следующий день в Грозном догорало около ста пятидесяти единиц российской бронетехники. В результате этой двухдневной операции погибли несколько сотен российских солдат, около ста были захвачены в плен. Отдельные группы пехотинцев, въезжавших на танковой броне, уцелели и еще два-три дня вели автоматный огонь, пытаясь то ли вырваться из города, то ли закрепиться в ожидании подмоги. Однако к четвертому числу, когда им на помощь в Грозный был брошен десант, с ними уже было покончено.
Ополченцы
Среди тех, кто воюет с чеченской стороны, странным образом не видно знаменитой дудаевской гвардии. Я запомнила гвардейцев с прошлого сентябрьского визита в Чечню. Не узнать их невозможно даже переодетыми: статные как на подбор молодцы гренадерского роста, красавцы, не старше двадцати пяти лет. Сейчас в подвалах президентского дворца и на улицах заметны совсем другие люди — средних лет и среднего роста, без какой-либо выправки, больше похожие на крестьян и работяг, чем на профессиональных военных. Ополченцы в самом деле люди мирных гражданских профессий, для подавляющего большинства из них война не способ существования, а необходимость сегодняшнего дня.
Правда, среди них встречаются особые люди, носящие узкие зеленые повязки вокруг головы, — смертники. Те, кто дал обет победить или умереть. Это, разумеется, наиболее экзальтированная публика. Однако при ближайшем рассмотрении даже они не производят впечатления обезумевших. Удивительно, но среди смертников преобладает не молодежь, а зрелые семейные люди. Когда интересуешься, на кого предполагается оставить жену с детьми, малолетних детей, стариков-родителей, отвечают, как правило, не формулой вроде: «Свобода дороже семьи!», а что-нибудь вроде. «Нас шестеро братьев, смертный обет дали двое, остальные должны уцелеть, чтобы позаботиться о наших близких и сохранить и продолжить наш род».
На прочие расспросы говорят, в общем, то же, что и все ополченцы: смерть им не страшна, поражение означало бы непереносимое унижение, после которого жить дальше невозможно, никакого способа более достойно распорядиться собой они не видят. За что они готовы умирать? В большинстве своем на этот вопрос отвечают, что ни на минуту не допускают, чтобы в их дом, деревню, квартал вошли русские солдаты. Почти все рассказывают, что служили в российской (еще тогда советской) армии и прекрасно видели, как ведут себя солдаты даже в неоккупированной деревне. Убеждены, что ни их семьи, ни честь их жен и дочерей, ни их дома и имущество не будут в безопасности, если российская армия победит.
Дудаев все же стал героем
Мне довелось встретить как бы три категории чеченских бойцов. Первая — те, кто с сентября 1991 года ощущал себя «дудаевским солдатом» и «защитником независимости». Продолжая работать где работали (в колхозах, конторах, на базах, в коммерции), эти люди всегда готовы были откликнуться на призыв своего президента и прийти с оружием туда, куда он скажет. Это те, кто выходил на продудаевские митинги против оппозиции, кто собирался в Грозном каждый раз, когда президент заговаривал о «московской угрозе». Они явно в меньшинстве.
Другая категория — те, кто воюет с августа-сентября прошлого года, с того момента, когда, по их признанию, им стало ясно, что так называемая «оппозиция» — просто форма российского вмешательства в чеченские дела. Это далеко не всегда поборники дудаевского режима, но бесспорно расценивающие российский диктат как национальное унижение. Наконец, третья группа — те, кто решился воевать только после одиннадцатого декабря, после вторжения российской армии в Чечню.
По отношению к Дудаеву ополченцы настроены так же, как и население республики в целом, то есть очень по-разному. Предостережения экспертов о том, что военная акция немедленно превратит теряющего популярность лидера в национального героя, похоже, не сбываются, несмотря даже на победы чеченского оружия. «Отдать жизнь за Джохара» собираются очень немногие. Они говорят о какой-то особой сверхъестественной гениальности, мужестве, доблести и прочих неисчислимых достоинствах своего лидера. Гораздо чаще встречаются те, кто выдвигает нечто вроде формулы условной поддержки: «Пока он наш президент, я обязан его поддерживать».
Однако приходилось нередко слышать и весьма радикальные оценки: «Сегодня главное —прогнать агрессоров и остановить войну. Но затем придется серьезно разбираться с Дудаевым и другими нынешними руководителями. По сути дела, они не меньше, чем Ельцин, виновны в нынешней катастрофе». Очень многие уверены, что Дудаев проиграл бы выборы, назначенные им на 1995 год. Интересуюсь: «А если бы он в последний момент отменил выборы?» Люди с автоматами снисходительно посмеиваются: «Да кто бы ему позволил?»
Добровольцы или наемники?
Катастрофическое российское новогоднее поражение, понятное дело, укрепило бодрость духа и оптимизм дудаевцев. «Мы боремся за свою землю, а российская армия не знает, за что борется, за нами правда и милосердный Аллах, за ними — тупой Грачев и подлый Ельцин».
Тем более нелепо выглядят сообщения, что на чеченской стороне якобы сражаются в основном не чеченцы, а наемники. Те, кого ловят как «наемников», больше напоминают самых обычных
контрабандистов, которых, естественно, в Чечне тьма-тьмущая. А среди ополченцев мне не довелось видеть никаких иностранцев, если не считать трех украинцев, одного из которых убили как раз первого января.
Украинцы эти тоже никакие не наемники, а добровольцы. Судя по разговорам, они принадлежат к той, распространившейся в последние годы по всему бывшему СССР породе людей, для которой война — единственное призвание и достойное ремесло. Такие воевали с обеих сторон в Приднестровье и в Абхазии. Кончится чеченская война — они, если останутся живы, подадутся куда-нибудь еще. Идеологическое обоснование им требуется минимальное — эти трое (теперь двое) сражаются «с русским империализмом», что не мешает им с гордостью вспоминать свое афганское прошлое и тогдашнее «фронтовое братство», которое они с энтузиазмом воспроизводят сейчас. К слову, только этих и пришлось за два дня видеть пьяными — бойцы-чеченцы «не употребляют» даже в Новый год.
«Мама-папа глаза исплачуте»
Ощущение собственной силы победителей делает ополченцев великодушными к побежденным. О пленных заботятся почти как о своих: содержат, насколько это возможно, в тепле, кормят из того же котла, из которого едят сами. Когда приносят группу раненых, сначала стараются оказать помощь пленному. Говорят о них со снисходительным сочувствием: «Пацаны совсем, где же им воевать». Знаменитая дудаевская формула: «Пусть Россия присылает нам своих солдат, мы их накормим, а потом отдадим мамам» — пользуется куда большей популярностью, чем сам Дудаев.
Кто-то придумал, и чеченские женщины одна за другой повторяют: «Если России ее мальчики не нужны, пусть нам отдадут. У нас семьи большие, нам еще по сыночку в самый раз будет». Здесь много демонстративного: доказывают себе и миру, что чеченцы благородны и не воюют с безоружными. Не думаю, что такая ситуация сможет сохраниться, если чеченская сторона начнет терпеть поражение. Но, конечно, есть и неподдельное искреннее сочувствие российским пленным: чумазым, до смерти перепуганным, абсолютно растерянным, так и не успевшим до конца понять, что с ними произошло…
Как плакала, как убивалась чеченка Зоя, когда на ее глазах умер от ран первый пленный. Зоя, бойкая, веселая, шустрая (она и покормит всех в подвале, и перевязки сделает, и водички принесет и еще успеет всем рассказать, какой великий необыкновенный человек «наш президент» и что умереть она ни капельки не боится, потому что истинно верит в Аллаха) — кажется, огонь и воду прошедшая, все повидавшая и никогда не унывающая, совсем по-русски шептала сквозь слезы: «Да за что же тебе, милый, тут помирать, да тебя мама с папой домой ждут не дождутся, все глаза исплачут…»
Вряд ли такая ситуация сохранится, когда чеченцы из победителей окажутся побежденными. Но на волне успехов они совершают истинные чудеса.
Пленный офицер
В больницу в городе Шали мы попали через два часа после варварского налета российской авиации. Погибло больше двадцати больных и раненых, пять человек из медперсонала получили увечья (молодой медсестре срочно ампутировали ногу)… Пострадали несколько корпусов, в том числе и роддом, и чеченцы мрачно шутили: «Бандформирования истребляются буквально в зародыше».
Больница полностью вышла из строя: ни целых окон, ни тепла, ни света, а главное, разрушена была операционная вместе с оборудованием. Словом, встал вопрос об эвакуации больных.
Главный врач так и объяснил приехавшим с нами чеченцам из Дагестана: «Вон того, того и того заберите в свои больницы, вон тот и тот — нетранспортабельны, бесполезно, все равно не довезти…» Около одного остановился, взглянул мельком на нас: «Это русский пленный офицер. Ранен в живот и в грудь». Пленный был в полусознательном состоянии.
— Где вы?
С трудом приподнял веки. Разлепил губы: «Не знаю».
— Вы знаете, что вы у чеченцев?
Снова трудное движение губ, не открывая глаз: «Да».
Вмешался комендант Шали, грузный угрюмый чеченец с отличной военной выправкой: «Если можно его довезти — забирайте. У нас их двое было перед бомбежкой. Сейчас я легкого забрал к себе домой, можете с ним встретиться. А этого никто из наших взять не решится — вдруг у нас умрет?»
Врач подумал с минуту: «На специально оборудованной машине скорее всего доехал бы. На простой легковушке — шансов, что доедет, примерно пополам». И снова комендант: «Но здесь без лечения не выживет? Значит, забирайте». Признаться, ни в одном виденном раньше конфликте не доводилось сталкиваться с тем, чтобы так легко выпускали из рук не то чтобы пленного, но даже и труп, тем более офицерский—они всегда служили «валютой» при переговорах и обменах. Здесь, однако, не только врач, но и комендант не сомневались в решении. (Забегая вперед, скажу, что этого офицера довезли-таки живым до хасавюртовской больницы и сейчас он, надо надеяться, поправляется вместе со своими чеченскими товарищами по несчастью.)
Просто люди
Поразительное отсутствие шпиономании. В обстреливаемом городе, в селах, на которые рушатся с воздуха бомбовые удары, реакция на чужих, явно русских и явно пришлых: «Осторожней, там снайпер!» Или: «Воздух! Бегом, прячьтесь сюда!» Ни разу не спросили документы, верят на слово. Тоже, наверное, все до поры до времени, пока не ощутили себя битыми.
Вообще граница между ополченцами и мирным населением зыбка и трудноуловима. Например, ходят по городу или селу вооруженные мужчины разных национальностей: чеченцы, русские, армяне… — несут патрульную службу, то есть охраняют свои и соседские (кто уехал, кто от бомбежки прячется) дома, кварталы, участки от мародеров. Но вот такой патрульный отряд в Грозном натыкается на «заблудившийся» российский БТР. Старший отряда начинает волноваться: «Где гранатомет? Где гранатомет?» — и опрометью бросается к президентскому дворцу за гранатометом. (В точности как охотник, выследивший лисицу, вдруг спохватывается, что ружье-то дома.)
Спрашиваю русских из другого патрульного отряда (специально отводя в сторону, чтобы не стеснялись чеченцев): «Армия придет, сдадите оружие?» — «Да ты что, — отвечают, — тогда-то оно особенно пригодится».
В Хасавюрте довелось пообщаться с двумя группами беженцев — чеченской и русской. Ни в одной, ни в другой не было ни одного мужчины старше пяти и моложе семидесяти. У чеченок не спрашиваю — все ясно. Спрашиваю у русских: «Где же главы семей?» Отвечают: «Там остались, дома стерегут…» Можете не сомневаться, стерегут с оружием в руках.
В Хасавюрте сейчас чуть больше 12 тысяч беженцев, несколько тысяч — в Ингушетии, однако очень много женщин, детей стариков по-прежнему в Чечне. Люди мечутся как загнанные.
Грозный — село — Грозный
После начала бомбардировок Грозного многие покинули его, ушли в села. Кстати, разговоры о том, что русским тоже советовали уйти в чеченские деревни, вполне основательны. Правда, искать приюта у совсем незнакомых чеченцев редко кто из русских отваживался, несмотря на все их уговоры и предложения. Но те, кто ушел с соседскими семьями, с друзьями, считали, что поступили мудро…
До тех пор пока по селам не начали тоже наносить бомбовые удары. Тут как раз Ельцин сказал, что приказал Грозный не бомбить. Многие поспешили вернуться в город. Только удостоверились, что бомбить город продолжают, побежали обратно, как начались беспрецедентные массированные бомбежки сел.
И все же демографический состав Грозного по сравнению с довоенным сильно изменился. Наезжая туда начиная с 1991-го примерно раз в полгода, я могла наблюдать, как раз от разу он становился все более чеченским: все реже слышалась русская речь, мелькали русские лица… Сейчас он опять стал русским. И еще более русским, чем в 1991-м. И очень заметно постарел.
Очевидно, при всех метаниях все же те, большинство тех, кто не мог воевать и в силах был уехать, город покинули. Стоит заглянуть в любой грозненский подвал — там две-три чеченки с выводком детишек и битком русских стариков и старух. Чеченки спокойней: им некогда впадать в отчаяние, им надо успокоить одного ребенка, найти глоточек воды другому… Русские старухи по очереди заглядывают тебе в глаза и доверительно спрашивают: «Миленькая, а что же со мной дальше будет?»
Потом рассказывают, как работали всю жизнь — и в войну, и после войны, кто на заводе, кто на железной дороге, кто еще где, как остались на старости лет без пенсий (почти без пенсий, иногда что-то такое выдавали), но одна была отрада, что хоть угол свой. А теперь все сгорело, и все-все вещи, все, что за жизнь было нажито, тоже сгорело, как выскочили в подвал в тапочках и в халате, так теперь и сидят. Слава богу, хоть жива осталась. А соседка, так та заживо сгорела.
А вот Петровны муж, он из подвала высунулся, думал, мож, водички где раздобыть — и вот теперь здесь же, в подвале. Лежит неживой, а рядом детишки. Скоро разлагаться начнет, а не похоронить… Один из русских стариков с какой-то особой мстительностью добавляет: «Его русский убил, это точно. Я уж знаю, это из АКМа стреляли». На самом деле российские и чеченские бойцы стреляют из одних и тех же автоматов, и понять, чья именно случайная пуля настигла конкретного дедушку, совершенно невозможно.
Кто кому «сыночек»
Одна из старушек вздыхает: «Может, хоть Дудаев узнает, что мы тут сидим — покушать нам пришлет…» Ничего она от Дудаева в жизни хорошего не видела. Пенсию не платили, жить становилось с каждым днем все страшней. Но просто у нее теперь никакой надежды не осталось: Ельцину она не верит, российской армии боится. Скажи ей завтра, что Дудаева больше нет — она заплачет: теперь уж и вовсе никто покушать не принесет.
Посмотришь, послушаешь и уже не удивляешься ни русскому парню среди ополченцев, ни тому, что одна из старушек — та, что пободрей, с риском для жизни пробирается из подвала в аптеку (верней, к тому, что осталось от аптеки) и забирает уцелевшие мази и бинты, чтобы перевязать раненого дудаевца, и называет его при этом «сыночек», как по идее, по патриотическому замыслу, должна была бы называть российского танкиста.
Но к российскому танкисту у нее свой счет. Эти русские бабушки наперебой рассказывают, как танк останавливался около дома и, «как нарочно, прямо в каждую квартиру, в каждое окошко стрелял».
Почему так вели себя танкисты, в общем, понятно. Хотя от этого не менее страшно, оказавшись внезапно в кольце огня. Потеряли голову. Стали палить куда попало. Могли стрелять (и, наверное, стреляли) чеченские гранатометчики. О том, что приехали сюда «разоружить бандформирования», забыли напрочь и тотчас. Один из ополченцев (кстати, русский) схулиганил — влез радиоперехватом в отчаянную перебранку танкового экипажа с каким-то начальством и спросил: «Куда можно пройти сдать оружие? Было сообщение о специальных пунктах сдачи…» Со смехом рассказывал, что указанный ему адрес при дамах повторить не может.
Уничтожим коренное население?
Труднее понять психологию летчика, бомбящего город или село. Он не рискует ничем — «Стингеров» у дудаевцев нет, а зенитки были сняты с вооружения еще перед Второй мировой ввиду их полного бессилия уже перед тогдашней авиацией. Сегодняшние самолеты сбрасывают бомбы на низком бреющем полете и попадают строго в цель: в больницу, дом инвалидов, рынок с массовым скоплением людей…
Начиная со второго января тактика бомбардировок несколько изменилась. Раньше удары наносились в основном по Грозному, причем там, где раньше стояла или могла бы стоять зенитная установка или бронемашина. (Так мне одна спасавшаяся от бомбежек женщина и объясняла: «Зенитка, она же на колесах — она здесь постоит, там постоит, дальше поедет. А самолет прилетит через несколько часов, да как давай бомбами лупить…»)
После поражения новогоднего штурма начали бомбить преимущественно провинцию, причем там, где больше людей: крупные базары, автостоянки, места, где скученно стоят дома. В Шали на общереспубликанский рынок автодеталей сбросили шариковую бомбу. Я была там через пару часов после бомбардировки и держала в руках еще не разорвавшиеся шарики. Радиус смертельного поражения этой штуки больше ста метров. И достигает она всякого, ложись не ложись. Несколько трупов я видела даже в канаве… В тот же день и там же бомбили больницу и продовольственный рынок. Потом большие села Атаги и Комсомольское (то самое, куда через пару дней сбросили десант), потом село Чечен-Аул, потом…
Что бы ни говорила официальная пропаганда, действия российской армии не оставляют сомнений: она рассматривает чеченское сопротивление именно как народную войну и ведет борьбу паже не только с чеченским населением, а с населением Чечни, которое не без оснований, быть может, рассматривает своего потенци-ального противника. «Армии никогда не победить народ», — говорят чеченцы. Вопреки опытам позорных поражений мне кажется иначе: армия еще чуть-чуть поднавалится и победит. Бомб и самолетов на это хватит.
Говорят, когда российские войска занимают жилой дом, подвалы забрасывают гранатами.
Цена войны
Оценки потерь в ходе чеченской операции существенно разнятся. Помощник Дудаева Мовлен Саламов называет около двухсот единиц российской бронетехники, уничтоженных только за два дня, с 31 декабря по 1 января. Он же говорит о 25 танках и БТРах, взятых в эти дни в качестве трофеев. И примерно о сотне пленных.
Российские депутаты, находившиеся в Грозном, назвали цифру 81 пленный. Представители Международного Красного Креста, посетившие российских пленных, подтвердили чеченские данные — сто человек.
Член парламентского Комитета по обороне генерал-полковник Юрий Родионов утверждает, что на 16 часов 6 января российская сторона потеряла 282 человека убитыми.
Хусен Диресов, помощник начальника департамента жилищно-коммунального хозяйства Чеченской республики, 3 января объехал центральную часть Грозного и насчитал по улицам 84 единицы сгоревшей российской бронетехники.
Данные, полученные корреспондентом «Известий» в 131-й Майкопской мотострелковой бригаде, штурмовавшей в новогодние дни Грозный со стороны вокзала: из 26 танков сожжено 20, из 120 БМП из города удалось вырваться только 18. Все шесть зенитных комплексов уничтожено. 74 человека попали в плен.
Командующий войсками Приволжского военного округа, побывавший в районе боевых действий, генерал-лейтенант Вла-димир Попов сообщил: 81-й гвардейский мотострелковый полк, ведший боевые действия в Грозном в районе вокзала, потерял 16 военнослужащих срочной службы и 6 офицеров. Пока нет данных о судьбе еще 126 военнослужащих. Ранены 113 солдат и 22 офицера.
По Чечне настойчиво циркулируют слухи, что российские потери сознательно скрываются российской армией и трупы убитых уничтожаются непосредственно в Моздоке. Говорят о сокрытии нескольких сотен трупов.
