Простой (пост)советский человек

В новом дайджесте мы решили немного уйти от тематики непосредственно исторической в пользу антропологии. В этот обзор вошли тексты о советском и постсоветском человеке, написанные им самим в жанре наивной литературы или дневника, а также несколько интересных исследовательских работ по теме.

 

Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах,
Сост. и обраб. Е. М. Ковалев, М. : Аспект пресс, 1996

По общеизвестной статистике городское население в СССР превысило сельское только в 60-ых годах. При этом, несмотря на то, что современные россияне в большинстве своём горожанами являются только в первом-втором поколении, исследований истории советской деревни (если не считать историю политическую и советскую пропаганду) очень мало. Удивительный парадокс – большинство населения СССР прожило жизнь так, как будто его и не существовало.

Эту несправедливость постаралась исправить группа социологов под руководством признанного специалиста в крестьяноведении – Теодора Шанина. Исследователи работали в различных регионах России, записывая на диктофон автобиографии выбранных ими крестьян. Результатом их работы стало даже не исследование, а подборка устных автобиографий, источников по социологии советского села – «Голоса крестьян: сельская Россия ХХ века в крестьянских мемуарах», выпущенная в 1996 году.

Книга состоит из восьми историй, рассказанных пятью женщинами и тремя мужчинами, чья молодость пришлась на 30-ые-40-ые годы XX века. Рассказывают крестьяне буквально обо всем, в книге нашлось место даже для фольклора. Много и тяжелых моментов, связанных с войной, коллективизацией, но и в них находится место для оптимизма и остроумия. Вот, например, как рассказывает поволжская крестьянка (по чистой случайности, кстати, пережившая голод) историю из своей молодости про холод и про второго мужа:

Бывало, Леня, муж мой, говорит: «Тосенок, ты замерзла?» Я ему: «Да нет, дрожу вот только». А он мне: «А я не дрожу нисколь!..» А на нем – бушлат такой, ну, фуфайка или чего там, – рвань, веретеном растрясти можно. И вот он опять: «Нет, я не дрожу, Тосенок!» – «Да почему же?» А он шутник был. Говорит: «Да ведь у меня какая одежа? На дрожащем меху, покрыта нетерпением! Вот она и дрожит. А я не дрожу». Чудак же был мой Леня!..

Иван Шеманов

 

Н. Н. Козлова. Н. И. Сандомирская. «Я так хочу назвать кино».
«Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. М., 1996

Столкновение с «шевелящимся ужасом докультуры» в классическом научном блокбастере Н. Н. Козловой и Н. И. Сандомирской «Я так хочу назвать кино».

Книга «Я так хочу назвать кино» состоит из двух неравных частей – подробнейшего текстоведческого разбора, комментария и научного исследования, посвящённого второй части – запискам Евгении Киселевой, «рукопис моей жизни». Это текст-мемуар простой женщины из Луганской области, созданный в надежде, что кто-нибудь переработает его в сценарий многосерийного фильма. Отсюда название, которое исследователи вытащили из текста. Сам текст представляет собой страшнейший из всех кошмаров профессионального редактора – бесконечный поток сознания записанный вне правил орфографии и лишённый каких-либо знаков препинания, кроме точек с запятой и заглавных букв. Фрагменты из него публиковались в «Новом Мире» в позднюю перестройку, затем уже после смерти самой Киселёвой он целиком вошёл в собиравшийся в 90-е годы Центр документации «Народный архив».

Для «интеллигентного читателя» текст Киселевой звучит тяжким укором. Сpавнивая обстоятельства своей жизни с судьбой пишущей, осознавая невозможность помочь, читатель испытывает жгучий стыд за себя и тяжкое чувство социальной вины. Текст говоpит с читателем голосом его собственной (читателя) совести и сознания”.

Работа Козловой и Сандомирской – доскональный разбор языковой, культурной, антропологической «ситуации» этого текста. В самой идее максимально тщательного и серьёзного разбора записок Киселёвой – та самая гуманистическая установка, о которой исследователи пишут лишь вскользь – текст находящийся на культурной периферии, далеко-далеко от чего-то «высокого» и достойного чужого просвещенного внимания оказывается в центре первоклассного исследования, как бы снимающего с нас часть той самой «социальной вины».

В целом впечатление от чтения текстов, которые принято называть «человеческими документами», подобно переходу в «мир иной», не похожий на мир литературного языка, субъектности и рационального мышления, в котором привык жить интеллектуал (или, во всяком случае «культурный читатель»). Это – мир полусказочного нарратива, светской агиографии и лебядкинских стишков, мир нелитературного письменного языка, где не соблюдаются правила нормативного словоупотребления, где люди пишут «как говорят».

Сложный семантический мир записок Киселевой пронизан «тактикой слабых» – она пишет одновременно и сложно, и просто, раскрывает душу и проговаривает самые обычные действия – «изворачивается», не дается в руки своему читателю, не становится ни полностью отстраненным мемуаристом времени, но и не исповедуется, временами надевая маску, конструируя свою историю. Вариацию самой традиционной (возможно, что и самой важной) для русской культуры «истории маленького человека».

Сергей Бондаренко

 

Дневник Токаря Белоусова.
Москва, 2016.

Одна из первых книг DIY-издательства common place изданная в сотрудничестве с волонтерским проектом «Прожито» – дневник «молодого человека 30-х годов», заводского токаря Николая Белоусова. Одна из сохранившихся тетрадей его многолетнего дневника охватывает период с 1937-го по 1939-й годы.

История о том, как «непосредственно и наивно» проживается жизнь молодого человека в предвоенные годы, рассказана в сложном жанре «записок простого человека» – по крайней мере, так она преподнесена читателю комментаторами и авторами предисловия к книге.

Белоусов действительно пишет и мыслит штампами – сложным сочетанием газетного языка (общественно-политические темы), клише из городских романсов и Лидии Чарской (любовные переживания) – но, пожалуй, самое интересное в этом смысле его изложение повседневных событий, строгий протокол почти буддистской четкости: «…красят пол, и лечь спать нельзя. И как хочется знать, что ждёт впереди».

Внешняя жизнь проходит через дневник легкой рябью, лишь слегка встревая в его обычный ход в 1938-м году (упоминания о «суде над подлецами» – один из «открытых процессов» в Москве) и, более активное, разумеется в 1939-м – так как последние записи дневника относятся уже ко времени финской войны.

Очень примечательно в дневнике специфически советская школа «молодого человека» (см. книгу Рожкова о его внешнем и внутреннем мире 20-30-х годов), которая дает ему правильное и «идейно-выдержанное» понимание мировой культуры: «занимался в университете выходного дня, читали лекцию о Рафаэле и Моцарте, я эти обе лекции слушал жадно, в жизни этих людей раскрывалась мрачная эпоха мерзости того времени».

Итог этим рассуждениям подводится почти оскар-уайльдовской сентенцией: «неплохо в то далекое время для нас искусство отобразило жизнь, которую мы сейчас изучаем с любопытством».

Сергей Бондаренко

 

Человек как проект. Интерпретация культурных кодов.
2016 Сост. и общ. ред. В. Ю. Михайлина и Е. С. Решетниковой.

«Человек как проект» – это сборник стаей, опубликованный по результатам одноименной конференции «Человек как проект. Интерпретация культурных кодов» 2015 года. Первая статья задаёт тон всему сборнику, рассказывая про современную ре-советизация и рост традиционалистских настроений – результат проекта, только не человека как самого себя, а как «нового советского человека». Сработал проект не сразу, но спустя 20 с лишним лет после официального распада СССР.

Впрочем, советским человеком сборник не ограничивается. Статьи в нем исследуют человека в самых разных контекстах и под воздействием самых разных культурных кодов. Французский абсолютизм соседствует с MMORPG, а Зосима Панополит с романами Марии Галиной, написанными в XXI в. Но акцент на исследовании советского прошлого и его наследия очевиден.

В отличие от европейского интеллектуала, русский интеллигент, то есть человек, представляющий группу, отвечающую за производство/трансляцию системообразующих метафор, не есть тот человек, который производит смыслы. Это человек, который смыслы транслирует и позиционирует себя в качестве посредника между теми инстанциями, которые он же и назначает сущностно значимыми и противостоящими друг другу.

<…> самая выигрышная его позиция – это никак не позиция аналитика. Во-первых, условием ее является независимый источник дохода – а российский интеллигент есть человек, который живет по преимуществу на государственном содержании. Во-вторых, позиция аналитика предполагает конфликтность весьма неприятного свойства, связанную со вскрытием механизмов самопозиционирования тех или иных реально существующих социальных групп и с «переназыванием» особенностей их габитуса на языке, который те далеко не всегда понимают или хотят понимать.

София Лахути

 

 

Дневник В. П. Трушкина на prozhito.org 
Будущий литературовед и профессор Василий Прокопьевич Трушкин вел дневник в юности будучи ещё школьником. Юностью его пришлась на 37-й год, но дневник он изначально завёл, чтобы тренироваться писать литературные тексты – то на русском, то для практики и большей приватности на немецком. Василий Прокопьевич очень много и самозабвенно пишет про литературу, так же страстно пишет и о первой любви, которая, конечно, будет единственной, а через несколько месяцев внезапно окажется чистым прикрытием плотских желаний.

Гимназист Трушкин восторгается гением Сталина, называя свои убеждения неизбежными, – и начинает сомневаться в деле партии, когда учителей в школе начинают арестовывать. Называет своего врага «троцкистом в овечьей шкуре» и жалуется на подло списывающих диктанты одноклассников. Покупает вместо хлеба книги – и говорит о трагизме души, оказавшись из-за купленных книжек в долгах. Очень узнаваемо и местами трогательно, в чем-то сродни «До свидания, мальчики», только не литературное произведение, а живой голос 15-летнего мальчишки, дневник, жаждущий быть литературным произведением.

О Сергее Евг. ничего не известно. Я начинаю всё более и более скорбеть о нем. Моё необдуманное пятиминутное выступление на комсомольском собрании, в котором я задел и С. Ев., разрывает мне сердце на части. Теперь С. Ев. вправе презирать меня, за это время я столько выстрадал, столько пережил – это описать невозможно! И даже тогда, когда я на минуту был ослеплен и пресловутым патриотизмом, я в глубине души не отрекался от С. Ев. и не покидал его. Что поделаешь – очевидно я рожден лишь для того, чтобы всю жизнь страдать, чтобы всю жизнь переносить моральные пытки и муки. Но я все-таки более или менее честный и честным останусь на всю жизнь.

В. Гр. Белинск[ий] говорил, что тот только не колебался, тот никогда не шибался в истине, кто никогда не скал этой истины. Белинский был прав.

София Лахути

 

Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Зоркая Н.А. «Постсоветский человек и гражданское общество»
М.: Московская школа политических исследований, 2008

Анализ статистических данных «Постсоветский человек и гражданское общество», выпущенный известными социологами «Левада-Центра» Л. Д. Гудковым, Б. В. Дубиным и Н. А. Зоркой, увлекает едва ощутимой непредсказуемостью. В основном в результатах опросов нет почти ничего неожиданного, но иногда то тут, то там проскальзывают какие-то подозрительные для vox populi несоответствия. Дополнительный интерес книга представляет потому, что год выхода отчета – 2008-й – в некотором смысле резюмирующий.

С одной стороны кажется очевидным, что социологический опрос продемонстрирует высокий уровень доверия к институту президентства, и совсем неудивительно, что две трети россиян отвечают: «крепкая семья – самое важное в жизни».

С другой — в 2008 году две трети россиян подтвердили, что свободы за последние пять лет стало больше, и столько же жителей России указали на то, что справедливости – меньше. Парадокс? Нет, если под свободой понимается произвол. Две трети отвечают: «семья – важнее всего». Наверное, обычный традиционализм? Нет – просто государство никак не может обеспечить безопасность индивида. В «своих», а не в институтах призрачного гражданского общества человек ищет поддержку против насилия государства и среды.

Есть, кажется, в статистическом отчете место и для традиционного столичного элитаризма:

«… москвичи чаще других отмечают такие негативные качества нынешней власти и социального порядка в целом, как давление чиновников, бюрократические привилегии, своекорыстие людей у власти».

Кажется все просто? Вновь нет. Почему – можно узнать в библиотеке Международного Мемориала, ознакомившись с исследованием.

Иван Шеманов