«Проект, который должен стать движением»
В своём интервью «Урокам истории» Сергей Пархоменко рассказывает о том, почему надо ставить таблички просто людям, которые просто были, о вечной угрозе со стороны государства и перспективах народного мемориала «Последний адрес».
– География «Последнего адреса» расширяется, и если раньше он казался проектом для больших городов, то сейчас таблички появляются даже в деревнях. Вы ожидали этого?
– «Последний адрес» никогда не позиционировался как проект для больших городов. Было понятно, что начинать надо с Москвы, просто потому что ну с чего-то же надо начинать, но буквально с самого начала во всех обсуждениях присутствовал Санкт-Петербург, и работа там началась фактически одновременно.
Первым «нестоличным» городом после Москвы и Питера был Таганрог, где поначалу ситуация, правда, была непростая, было много волнений, но всё кончилось хорошо. То есть уже третьим по счёту был город сравнительно небольшой, а сейчас есть и крупные города вроде Перми и Твери, есть и небольшой городок Малоярославец и уже несколько сёл. Я надеюсь, что ситуация так и дальше будет развиваться.
– В описании проекта на сайте отдельное внимание уделено тому, что установка знака финансируется заявителем. Почему это принципиально?
– Здесь нужно начать с того, что вот этот поход, когда за каждой табличкой есть живой человек, который является её инициатором, заявителем и более того платит за её установку – это вещь совершенно принципиальная. Конечно, это делается не потому, что больше негде взять денег. Я не сомневаюсь, что «Последний адрес» сумел бы найти другие источники финансирования, и он их находит. Тем более что те деньги, которые просим внести с момента открытия проекта – это 4000 рублей. Мы держим её, несмотря ни на какие изменения курса, хотя она не покрывает наши расходы на установку и производство этого самого знака. Создание знака сопровождается архивными изысканиями, разъездами, необходимо поддерживать сайт и работу штаба и так далее – у проекта много сопутствующих расходов.
– То есть сумма в каком-то смысле символическая?
– Да, на данный момент уже почти символическая. Но мы считаем чрезвычайно важным, чтобы люди ощущали свою личную персональную связь с этим микроскопическим памятником. Заявитель должен иметь возможность сказать «это я это сделал, это моя вещь, это я был инициатором, я за это заплатил, и без меня этого бы не было».
Цель проекта не в том, чтобы развешать какие-то металлические предметы по стенам наших домов, а в том, чтобы собрать сообщество людей, которые вместе строят этот народный мемориал, обсуждают его, думают о нём, рассказывают о нём своим детям, привлекают к этому своих соотечественников и так далее. Мы считаем, что поддерживать связь между человеком, который был репрессирован, и заявителем принципиально важно.
Я замечу ещё, чтобы закончить финансовую тему, что к нам приходили целевые пожертвования специально для тех случаев, когда заявитель объективно не в состоянии оплатить установку знака, потому что даже 4000 рублей для некоторых наших сограждан является очень существенной суммой, особенно если это пожилые люди, тем более в сельской местности.
Если человек действительно хочет, но настолько не может себе позволить, что готов отозвать заявку, у нас есть этот специализированный фонд. Тем не менее, факт наличия этого заявителя должен быть. По своей инициативе «Последний адрес» никаких знаков не устанавливает и не устанавливал, каждая табличка появляется только потому, что какой-то конкретный человек этого захотел.
– Вы не опасаетесь, что проект будет перехвачен властями, как произошло, например, с проектом «Бессмертный полк»?
– Мы понимаем, что для современного российского государства сам факт, что есть какая-то реальная народная инициатива, что люди совершенно самостоятельно придумывают, развивают и реализуют какой-то замысел, является тревожным и, в общем-то, неприятным. Государство стремится всё контролировать и быть источником жизни во всех ситуациях. Такой риск всегда существует.
Ну и пусть существует. Значит, нам придётся придумать что-то ещё. Если государство своим мертвящим дыханием это заморозит, забрав себе, как оно забрало прекрасный проект «Бессмертный полк», значит, мы будем как-то по-другому выражать ту же идею, которая от этого никуда не денется, идею ценности человеческой жизни, идею нашего неприятия тоталитаризма. Просто придётся найти другую форму. Риск есть всегда, но это не означает, что мы из страха перед этой угрозой должны прекратить свою деятельность.
– Известно, что в проект поступают заявки и из-за рубежа. О каких странах сейчас идёт речь?
– Заявки приходят из Белоруссии, Украины, довольно много из Казахстана, Прибалтики, Армении и Чехии. В некоторых случаях это просто заявка, а в некоторых случаях пишут люди, которые готовы на месте этим заниматься, как в нескольких городах Украины, в частности, в Харькове, Одессе и в Киеве. В Чехии тоже есть группы людей, которые хотели бы развивать «Последний адрес».
– В формате «франшизы»?
– Если хотите, можно это и так назвать, но мы считаем, что знаки «Последнего адреса» – это один общий мемориал, элементы одного общего памятника. Потому мы хотим, чтобы они производились в одном месте, одними руками. Понятно, что, если речь идёт о другой стране, то надпись может быть не на русском языке, в Чехии по-чешски, на Украине по-украински, в Казахстане по-казахски, если этого захотят заявители.
С административной точки зрения в России в Минюсте зарегистрирован как юридическое лицо Благотворительный фонд увековечения памяти жертв политических репрессий «Последний адрес». Вполне возможно, что для функционирования проекта за рубежом, придётся там по их законам регистрировать свою организацию. Но для нас это вопрос второстепенный.
– Есть люди, которым «Последний адрес» таблички ставить не будет? Например, репрессированные сотрудники НКВД, сами участвовавшие в репрессиях. Или, скажем, людей, попавших в руки СМЕРШ за пределами СССР, тоже далеко не всегда можно назвать жертвами. Как в «Последнем адресе» решается эта проблема?
– Вся структура «Последнего адреса» устроена таким образом, чтобы его сотрудники не брали на себя арбитражную функцию. Мы не хотим делить репрессированных на «хороших репрессированных» и «плохих репрессированных», на тех, кому «так и надо», и тех, кто «ни в чём не виноват». Не мы будем это определять. Именно для этого нам нужен человек, который делает заявку, берёт на себя эту ответственность.
В том случае, когда речь идёт о человеке со «сложной судьбой», наша задача, несомненно, обсудить это с заявителем, чтобы удостовериться, что он понимает, что делает. Ведь он подвергает память о человеке некоторому испытанию. Разные люди будут видеть эту табличку, видеть это имя и понимать, о чём речь. Не факт, что все они будут испытывать при этом исключительно положительные эмоции. Хотя, если спросить лично у меня и тех, кто работает сейчас в «Последнем адресе», мы считаем, что и такие «сложные» таблички нужно ставить, потому что это часть нашей истории.
Должен, кстати, сказать, что наши опасения, что сейчас к нам придут толпы желающих увековечить память страшных преступников, не оправдались.
– То есть ждать появления таблички «последний адрес Лаврентия Павловича Берия» всё же не приходится?
– С Лаврентием Павловичем Берия и другими совсем уж одиозными личностями в этом смысле всё просто. «Последний адрес» придерживается такого формального правила, что таблички ставятся реабилитированным, и потому о Ежове или Ягоде речи не идёт, но теоретически она может зайти и людях достаточно страшных. Тем не менее, повторяю, никакие опасения, что к нам придут толпы каких-то злодеев, не оправдались.
У людей всё-таки есть какой-то здравый смысл, даже если это потомки или поклонники организаторов репрессий. Как-то они не торопятся обращаться к нам. На сегодняшний день нами собрано уже около 1100 заявок и среди них только пять таких заявок. Речь об офицерах НКВД, непосредственно принимавших участие в организации и исполнении репрессий.
– То есть на сегодняшний день таблички ставятся только в тех случаях, когда государство само признаёт свою ошибку и реабилитировало неправосудно осужденных?
– У нас есть несколько заявок, в которых речь идёт о людях не реабилитированных, при чём не совсем понятно, по каким причинам. Таких случаев мало, потому что реабилитация осуждённых по политическим статьям проходила в несколько волн: в пятидесятых, восьмидесятых и девяностых. Тем не менее, когда мы сталкиваемся с такими заявками, наши коллеги из «Мемориала», изучают этот вопрос. Может быть, это просто техническая ошибка, и в своё время документы о реабилитации куда-то не дошли или где-то пропали, или родные не знают о реабилитации по какой-то другой причине. Пока же, на первое время, нам хватит реабилитированных, и мы занимаемся ими.
Если это явление по какой-то причине станет массовым, мы в «Последнем адресе» это обсудим и решим, что делать дальше, но пока нам кажется, что строчка «реабилитирован в таком-то году» довольно-таки необходима.
– Вообще этот подход – нанесение исторической памяти на карту довольно популярен сейчас, его, к примеру, задействует и сайт «Топографии террора». Вы не думаете об интеграции «Последнего адреса» с какими-то интернет-ресурсами?
– Вообще нам часто поступают предложения об использовании геопозиционирования и прочих подобных технологий. На что мы отвечаем, что наш проект не должен делить людей на тех, у кого есть айфон, и тех, у кого нет айфона. Это памятник для всех, и возможность человека с ним общаться и взаимодействовать не должна быть опосредована каким-то гаджетом.
– Недавно была установлена табличка по последнему адресу Мандельштама. Следует ли нам ожидать каких-то «громких» имён в ближайшее время, и является ли это вообще частью стратегии проекта?
– Ни в коем случае. Стратегия проекта прямо противоположная, мы не делим людей на громких и негромких, и «Последний адрес» совершенно не нацелен на то, чтобы увековечивать память каких-то VIP–пострадавших. Среди имён в заявках действительно порой встречаются достаточно известные: полководцы, художники, писатели, и поэт Мандельштам, и философ Шпет, но «Последний адрес» совершенно к этому не стремится.
Наоборот, наша стратегия заключается в том, что эти мемориальные знаки устанавливаются людям. Не выдающимся личностям с их выдающимися свершениями, а просто людям, которые просто были.
На вопрос: «А кто это?» – часто следует ответ: «Да никто. Просто человек». Он мог быть простым служащим, школьным учителем, врачом, военным, но ценность его жизни от этого не умалилась. Этот проект о том, что всякая жизнь важна, и что память о всяком человеке в равной мере должна нас занимать. Каждый имеет право на то, чтобы о нём помнили и чтобы факт его безвинной гибели был людьми замечен, понят, осмыслен и прочувствован.
Планы наши очень простые – мы хотим, чтобы проект «Последний адрес» всё больше и больше становился движением «Последний адрес», чтобы он вовлекал и захватывал всё больше и больше людей, чтобы люди думали о нём и развивали его в больших и маленьких городах, чтобы это происходило в России и за её пределами. И пока этот план исполняется, потому что проект существует совсем немного времени, а уже снискал довольно большую известность.
– Да, установка табличек уже становится самостоятельным событием. Когда будет следующая?
– Установка табличек — это всегда маленькая церемония, иногда на ней присутствует всего пара человек, а иногда собирается целая толпа — зависит от места, времени и имени конкретного человека. Обычно это происходит по воскресеньям, почти каждую неделю. Последняя устновка была 31-ого января сразу в Москве и в Петербурге, и это было сразу несколько табличек на нескольких домах. О ближайших установках можно узнать на нашем сайте — там эта информация вывешивается заблаговременно.
