«Делать было совершенно нечего»
Чем на самом деле занимается советский человек, когда он работает? Об этом рассказывает главный библиотекарь «Мемориала» Борис Беленкин на примере 37 записей в своей собственной трудовой книжке.
Записал: Сергей Бондаренко.
В 1956-м году Хрущев отменил сталинский указ, запрещавший без разрешения руководства предприятия увольняться или переходить на другую работу. Сталинское крепостное право было отменено. Именно тогда появились так называемые «летуны» – люди, которые слишком часто, по советским меркам, переходили с места на место. До указа за всю жизнь в трудовой книжке советского человека могло быть две, от силы три записи. Я же со своими тремя дюжинами был классический «летун».
Нулевая запись
Школу я закончил, когда мне еще не было 17-ти, и до армии у меня был год в запасе. При этом учился я плохо, и в моей характеристике было написано: «поступать в высшее учебное заведение не рекомендуется». Кажется, именно в моем выпускном 1970 году в школах ввели такие характеристики на выпускников. Тем не менее, я сразу же пошел поступать в МГУ на истфак и завалил сочинение. Было ясно, что впереди работа и подготовка к поступлению в институт следующим летом. Или армия. Никаких других вариантов биография физически здорового молодого человека в то время не предполагала.
Я за весь советский народ говорить не буду, но примеров того, чтобы кто-нибудь поступал в институт без блата, знаю очень мало. Большинство людей вокруг меня были хоть с минимальным, но блатом. Там, куда ты поступал, пусть хоть уборщица «своя», но была обязательно.
И уж точно не знаю случая, чтобы тогда какой-нибудь молодой человек приходил поступать на работу с улицы. Причем речь здесь не идет о каких-то «теплых местечках». Допустим, кто-то идет работать на завод Лихачева слесарем самого низкого разряда. Почему? Потому что папа там работает. Проводниками не обязательно выступают родители, сгодятся и тети, и дяди, и просто знакомые, соседи. Главное, что ты шел «по рекомендации».
Моя мама работала в МГИМО, но незадолго до окончания школы я узнал о том, что я еврей и поэтому в МГИМО мне нельзя. Тогда родители могли довольно долго не говорить детям об их собственной национальности – таковы были издержки жизни в полуофициально антисемитском государстве. Так или иначе – это был шок. В этом случае помочь не могла даже мама. Стало ясно, что пора устраиваться на работу. И тогда выяснилось, что жена брата отчима моего отца – главный энергетик киностудии имени Горького, где как раз освободилось место подсобного рабочего.
Записи №№ 1-3, киностудия им. Горького
Я заступил «… временно, на время болезни товарища Моршанина», который, как мне сказали, упал с дерева и повредил позвоночник.
Эта работа была замечательная, а по меркам вчерашнего школьника и вовсе фантастическая. Часами делать было совершенно нечего. Зарплата нищенская, 70 рублей в месяц. Работа двухсменная: первая смена начиналась в 07:15, а в 16:00 я был уже свободен. Вторая начиналась в те же 16:00, и уходил я, как правило, не позже 10 вечера. Во вторую смену работы было совсем мало.
Цех обработки пленки занимал два этажа в старом корпусе киностудии. Моя задача в основном состояла в транспортировке пленок между этажами и со склада в так называемых ЯУФах – металлических контейнерах, куда помещалось по пять катушек с пленкой. Иногда приходилось грузить ЯУФами целый автобус-ПАЗик. С тех пор, когда я вижу тележку для кинопленки, или высокую стопку книг, сразу чувствую, как пробуждается мышечная память: перетаскал я этих коробок немереное число. Но все же бо́льшую часть времени на работе я проводил, сидя в креслах. Именно в нерабочее время проходила самая важная часть моей жизни в студии.
Потаскал коробки и сидишь. Я даже закурил от безделья, чего в школе не делал. За вычетом курения и чтения оставался только просмотр фильмов. Надо понимать, что в киностудии тогда не только делали кино, но и отсматривали зарубежные ленты, прежде чем пустить или не пустить их в прокат.
Сырой рабочий материал смотреть было неинтересно. Было еще много северокорейского дубляжа, который смотреть было просто невозможно. Таких фильмов закупалось много, но я не помню, чтобы что-то северокорейское вообще выходило в прокат.
Но все же пересмотрел я массу всего: например, что вырезано советской цензурой из фильма «Конформист». Я полностью видел прекрасный трехсерийный польский комедийный фильм, который в подлиннике назывался «Как я развязал Вторую Мировую войну». В прокатном варианте его сократили до двух серий и переименовали в «Приключения канонира Доласа».
На цеховых попойках в директорском зале (глубокие мягкие кресла с деревянными подлокотниками, чуть изогнутые стены, все в коврах, можно курить, включив вентилятор), мы ставили несколько пленок. Например, первый диснеевский мультик, «Пляска смерти» под музыку Сен-Санса мне до сих пор снится по ночам. Почему-то студийным рабочим тогда очень нравился один безымянный ролик – пошлая песенка на немецком языке в стиле Киркорова. Почему рабочие мужики любили слушать такую музыку? Для меня это был секрет. Ну и, конечно, несколько цензурных обрезков сексуальных сцен из разных фильмов.
Если на просмотры почему-то не пускали в зал, можно было посмотреть фильм из будки киномеханика. Именно так в 17 лет я увидел «Гражданина Кейна», «Полночного ковбоя», «Инцидент» и другие фильмы, которые советскому зрителю того времени были вообще недоступны.
Именно поэтому возможность проводить людей в студию сразу сильно поднимала мой статус среди сверстников. Это вам не завод Лихачева. Одним только «я работаю на киностудии» ты уже практически актер Тихонов.
Как происходила «проводка» на студию? Сначала я брал у работников цеха несколько пропусков, с ними выходил в рабочем халате на улицу, для вида с пустой тележкой. А там передавал пропуска ожидающим снаружи знакомым. Если пропусков было меньше, чем желающих, проводили «каруселью». Иными словами, система была налаженной – студия всё время была наводнена визитерами, особенно в дни просмотров в большом зале чего-нибудь стоящего.
Серьезная часть этой светской жизни проходила в столовой студии. Кофе там лился рекой. У меня сохранилась записная книжка с отметками: «Наташе должен 30 коп., Виктору – 20 коп., Оле – 40 коп.» и так далее, потому что одалживал все время. В этой столовой я выучил множество киношных анекдотов, которые я еще много лет пересказывал во время дружеских застолий. Теперь все начисто забыл, кроме одного.
Тогда на экраны уже вышла «Калина красная», а по телевизору показали первый раз «17 мгновений весны»:
Шоссе. Указатель на немецком: «Берлин 70 км». Останавливается черный мерседес. Выходит Штирлиц. Вдыхает свежий весенний воздух. Идет в лесок. У ближайшего дерева расстегивает ширинку и писает. Закадровый голос: «Штирлиц не знал, что спустя 20 лет эту самую березку будет целовать Василий Шукшин».
Второе поступление
Весь тот год я параллельно ходил к репетитору по русскому языку, потому что на выходе из школы в сочинении делал 50-60 ошибок, шансы поступить были нулевые! И вот я, человек, собиравшийся на истфак, год спустя пошел на экономический факультет ВГИКа. В математике я был полное «зеро», так что ходил заниматься к своему другу Сергею Травкину. Он был гениальным математиком, но большего тупицу, чем я, ни он, ни его жена Аня (тоже математик) не видели в жизни.
Когда я получил «тройку» за билет по теореме Пифагора, я понял, что поступил. Больше по математике я получить не мог генетически. Географию сдал, кажется, на «пять». К сочинению я был готов, меня научили, что если не знаешь, как пишется «карова» или «корова», пиши «крупное домашнее рогатое животное», и никогда не брать свободную тему, лучше «Ионыча» Чехова или что-нибудь безобидное по Лермонтову. Благодаря этой выучке за сочинение я получил «четыре».
И только тогда, сдавая свои вторые вступительные экзамены, я понял, что все, что было в школе, все эти 10 лет вычеркнуты из жизни. По большому счету я не получил от школы ничего. Хорошо, что в начальной школе меня научили читать и писать. Но с пятого и дальше – все оказалось ненужным, все, что заставляли выучивать – все это не пригодилось никогда. Я не знал языков из-за этого.
Школа не дала мне навыков, только антинавыки.
Я уверен, для половины человечества школа – это травма на всю жизнь. С тех пор стал убежденным сторонником остроумной теории «обесшколивания общества» Ивана Иллича. Все то, что я должен был сдавать на вступительных, было усвоено мной за год после школы.
Итак, за сочинение во ВГИКе я получил четверку. А вот за историю, которую, как я считал, знал на «пять», получил «два». Засыпался, а вернее, был намеренно завален на вопросе про «троцкистско-зиновьевскую оппозицию». А на дворе уже середина июля! Я побежал на филфак пединститута, который мне посоветовали в последний момент, и поступил.
Запись № 10
Зачислен в институт студентом I курса факультета русского языка и литературы дневного отделения. Туда я рвался, чтобы в армию не попасть. То, что я «филолог» и то, что это «пединститут», мне было малоинтересно.
Работа без книжки
Разумеется, трудовая жизнь советского человека могла протекать и вне трудовой книжки. Я учился на дневном, стипендию получал только первые полгода, до первого экзамена. А потом оказался без денег, от чего за время работы успел отвыкнуть.
С сентября месяца параллельно с киностудией я работал еще в одном месте – очередная жена моего отца, Алла Дмитриевна Полумордвинова, устроила меня в редакцию «Нового времени».
Это была одна из моих любимых работ, я был читчиком в немецкой редакции журнала (он выходил на нескольких языках). Передо мной лежал текст на русском языке, а у редактора, Жореса Марковича Гречаника, на немецком. Я читал свой текст вслух, а он сверял перевод. На работу я приходил раз в неделю и получал 40 рублей в месяц. Однажды, правда, я прочитал вслух весь отчетный доклад Брежнева на XXIV съезде КПСС за целых 25 рублей.
Следующая моя работа – брошюровочный цех фабрики «Детская книга». Там брали без трудовой книжки, на временную работу, рублей на 120 в месяц. Отличные деньги.
Начало работы – ровно в 06:15. Книги я, разумеется, воровал. У меня был пиджак с нашитым карманом на спине и солидный кожаный портфель с малозаметным внешним отделением на молнии. Уходя, на вахте полагалось открывать портфель, и у меня там видны были только треники, тапочки и газета.
Так мне в руки попадало то, что в магазины поступить и не могло: подарочное издание «Сирано де Бержерак» Э. Ростана или приключения Мюнхгаузена. Я их дарил девочкам на курсе.
Я научился спать днем, стоя у конвейера, отчего случалось заправлять барона Мюнхгаузена корешком наружу. На фабрике я работал весной одновременно с учебой на I курсе, а летом совмещал с работой на киностудии Горького.
При этом трудовая книжка – (Записи № 4-7) продолжала лежать в студии Горького. Там меня часто подменял знакомый слесарь, с которым я делился зарплатой. Он был счастлив, так как с этого нелегального приработка не платил алименты!
Умолял меня не увольняться.
Геологическая экспедиция
Летом 1973 я уехал на 3 месяца на Дальний Восток, где работал в геологической экспедиции.
Произошло все очень просто: сдавал экзамены после второго курса, пил пиво, было душно, было жарко, планов на лето нет. Накачанных студентов брали в стройотряды, а таких как я – худеньких евреев – нет. У меня были знакомые на геофаке МГУ – «поедем, – говорят, – в экспедицию. Там рабочие нужны». Оформили меня, взяли на работу. Билет Москва – Охотск, как сейчас помню, стоил 144 рубля – две зарплаты. Тогда я впервые в жизни сел в самолет.
Жил в тайге, в палатке, ходил в маршруты, была обычная геологическая жизнь. Через два месяца наша замечательная повариха уехала, и меня, как самого ненужного в отряде, назначили на ее место. Когда все шесть здоровенных мужиков уходили в маршруты, я брал винтовку и шел на охоту, потому что есть тушенку было нельзя.
Ее выдавали заранее, но съеденное потом вычитали из гонорара, потому задача была не съесть ни одной банки, и всю тушенку сдать обратно нетронутой. Мы ели оленину, охотясь на каких-то колхозных оленей, которые отбивались от стад и полудикие забредали к нам. Мяса было порядочно – мы еще подкидывали другим отрядам. Надо мной все смеялись: «филолог, так вот пускай ручки попачкает», имелось ввиду – в крови во время свежевания туши. Стрелял перепелок, они сами подлетали к палаткам. Чаще всего готовил котлеты из оленины.
С оленями приходилось быть осторожными, потому что за кражу колхозного имущества давали 3 года.
Якуты и эвенки, которые в колхозах работали оленеводами, приходили к нам с обыском. Там за 300 километров вокруг ни одного населенного пункта, так что подозрения их можно было понять. Но нас не поймали.
На учебу я опоздал на 3 недели, вернулся с запиской из Мингеологии: «В связи с плохими погодными условиями (взлетная полоса была засыпана снегом), Борис Беленкин не мог вылететь из …. с 1 по 18 сентября с.г.». Пришел с такой бумажкой в деканат, когда у меня было уже 140 с чем-то часов прогула.
Через несколько месяцев меня всё-таки стали выгонять, но уже «по политике», и здесь меня спас «рабочий фактор». Я признался ректору, что в свое время выпросил трудовую книжку «на два дня» и не вернул ее в институт. Далее произнес нечто вроде «учась на филфаке, я еще и подсобный рабочий… Содержу больную сестру (полная ложь), старую бабушку и одинокую мать (вообще-то работающую в МГИМО)». Выглядел я щупленьким, но убедительным. Отчисление было отложено на год…
Записи № 8-9, музей Пушкина
Здесь у меня произошла уже некая интеллектуальная инициация.
Музей был очень интересным местом. Например, в музейных рабочих числился нынешний профессор ВШЭ Александр Осповат.
В основном контингент состоял из свободомыслящих «бывших» со звучными дворянскими фамилиями и интеллигентных евреев. Тем не менее, как музейный рабочий, подчинен я был омерзительному старому коммунисту и стукачу.
Запись № 11
Отчислен с III курса. Академическая задолженность – не сдан экзамен по русскому языку за третий курс. Быстро понимаю, что впереди у меня – армия и ничего больше.
Записи № 12-13, транспортный рабочий второго разряда
Тут все было точно рассчитано. Нужно было избежать разрыва в стаже, поэтому после отчисления гуляю 29 дней – главное, чтобы не больше месяца. После чего устроился в Строительное управление через брата отчима отца. Я разъезжал в машине, сидя рядом с шофером, на разных комбинатах, заводах, складах мы заполняли машину гравием, паркетом, цементом, досками и развозили по строительным объектам. Совершенно тупая работа. Никакого тебе неподцензурного кино, ворованных книг и интересных собеседников.
Призыв. Белый билет
Впереди маячил призыв. Но у меня уже была девушка. У меня были интересы: филология, история. Были друзья, были самиздат и тамиздат.
Будучи к тому времени уже законченным антисоветчиком, я не мог представить себе, что вот-вот придется идти в армию. Уже были 10 лет школы, а тут еще предстояло выкинуть из жизни два года. Я в то время получал из армии гору писем, от моих школьных и дворовых друзей, которые тогда как раз служили. Я читал их и понимал – в армию никак нельзя!
В апреле 1975 я лег по направлению военкомата в больницу, пытался жрать сырую печень. Но оказалось, что кровяные тельца в моче не спасают. Перед прохождением рентгена к рентгенологу наведался мой однокурсник и друг Яша А., человек в высшей степени деловой, в результате чего у меня нашли язву двенадцатиперстной кишки. После диагноза пришлось каждый день в течение месяца терпеть уколы и переливание крови. Зато цена – белый билет.
***
Моя следующая работа – «пункт захоронения ядохимикатов» – это пункт захоронения очень многого в моей жизни. Я знал уже, что впереди у меня не будет армии, а будет прекрасная незамутненная жизнь, которую я как бы начинал с белого листа.
