Анастасия Баранович-Поливанова о получении Пастернаком Нобелевской премии
О том, кем и как был воспринят роман
Немногие современники, даже из числа ближайшего окружения Бориса Леонидовича, восприняли и оценили роман «Доктор Живаго». Это очень огорчало Пастернака. Но нужно сказать, что роман совсем не многие могли прочесть. Мою маму Марину Казимировну Баранович Пастернак просил перепечатывать главы и стихи из романа «Доктор Живаго», а затем – и весь роман целиком. Если стихотворные тетради расходились по всей Москве – сам Пастернак заказывал их в большом количестве, многим дарил и посылал, – то машинописных экземпляров романа существовало не так уж много. Естественно, читали роман ближайшие друзья Пастернака, а кто-то знал о нём из чтений. Одно из первых подобных чтений романа в Москве проходило у нас дома в 1946 году. Мы с мамой были на чтении «Доктора Живаго» в 1947 у Ардова, устроенном специально для Ахматовой.
Многих удивляли «Евангельские стихи» и христианская тема романа. Для одних это было непонятно, для других – чуждо. Тем не менее, для узкого круга людей: Ольги Михайловны Фрайденберг, с которой Пастернак переписывался всю жизнь и которую очень ценил, пианистки Марии Вениаминовны Юдиной, дочери Марины Цветаевой Ариадны Сергеевны Эфрон – роман был очень близок.
Однажды моя мама писала своей корреспондентке, обвинявшей Пастернака в тщеславии (так относившихся к поэту было немало): «А представляли ли Вы себе когда-нибудь большого художника, нацело отрезанного от каких бы то ни было контактов с теми, для кого, ради кого и про кого он работает? Видели ли Вы когда-нибудь Бориса Леонидовича перед живой аудиторией? Знаете ли Вы, что каждое слово такого поэта – реальность… не только в те страшные дни, а всегда Борис Леонидович всеми возможными способами ловил отклик всех и каждого, и это нужно ему было не для тщеславия, поверьте мне.» В письме к маме 1956 года сам Пастернак писал: «…. Я давно перестал говорить о своих делах с кем бы ты ни было, кроме той, которая знает, что их заводит и движет не тщеславие.»
О том, как решение об отказе было связано с судьбой Ольги Ивинской
Пастернак, передав рукопись Серджио Д'Анджело для Фельтринелли, сказал ему, что «приглашает его быть свидетелем своей казни». Соответственно, Борис Леонидович понимал, на что он идёт, и на что обрекает близких.
В 1949 году Ольга Ивинская, которую Пастернак неоднократно называл своей «правой рукой», была арестована именно из-за Пастернака (у неё тогда были изъяты некоторые его рукописи). Буквально через месяц после смерти Пастернака по провокационному обвинению арестовали и Ивинскую, и её дочь Ирину Емельянову. Обращенное к Ивинской пастернаковское пророчество «Ты Лара моего романа» практически сбылось. Ирина Емельянова в фильме «Преступление Пастернака» вспоминает, что он, встретив Ивинскую, сразу же понял, что это тот человек, который будет для него опорой. Я с ней согласна.
Что до отказа от премии будто бы под давлением Ивинской, я совершенно разделяю мнение Мариэтты Чудаковой, высказанное ей на недавно прошедшей презентации книги Д'Анджело в Москве, Мариэтта Чудакова сказала: «Люди такого плана, как Пастернак, сами принимают решения». Справедливость этого высказывания можно подтвердить фактом из биографии Пастернака: в 1937 году к нему пришли с требованием подписать коллективную петицию литераторов, призывающую к расстрелу. В это время его жена Зинаида Николаевна была беременна и умоляла его ради будущего их ребенка согласиться и дать свою подпись. Пастернак отказался.
О том, почему невозможно было допустить лишения гражданства
Что касается письма Пастернака Хрущеву, в котором он говорит: «Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. […] Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти», – мне кажется, это действительно так. Жизнь Пастернака была тесно связана именно с данной землей, на которой он живет и пишет. У него были строки: «Превозмогая обожанье, // Я наблюдал, боготворя. // Здесь были бабы, слобожане, // Учащиеся, слесаря» – здесь и отношение к людям, которые живут на этой земле, и отношение к пейзажу, который окружал его в Переделкине. И в одном из стихотворений Живаговского цикла «Земля» он писал: «Зачем же плачет даль в тумане, // И горько пахнет перегной? // На то ведь и мое призванье, // Чтоб не скучали расстоянья, // Чтобы за городскою гранью Земле не тосковать одной». Даже в «Рождественской звезде»: «Вдали было поле в снегу и погост, // Ограды, надгробья, // Оглобля в сугробе, // И небо над кладбищем, полное звёзд». – это вид из его окна. Его отношение к земле и родной природе он позже выразил в стихах: «Природа, мир, тайник вселенной, // Я службу долгую твою, // Объятый дрожью сокровенной, // B слезах от счастья отстою». Для Пастернака совершенно невозможно было где бы то ни было ещё быть писателем, оставаться самим собой: «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей».
Быть может, если бы не атака писательской организации, отношение власти к присуждению премии было бы несколько иным. Всё развивалось очень стремительно, просто молниеносно. Мой муж дружил с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, который был всегда близок с Пастернаком, и мы каждый день приезжали вечером в Переделкино, чтобы узнать какие-то новости. Все боялись чего-то самого страшного. Это можно сравнить с 1974 годом и еще более чудовищной историей с Солженицыным (разумеется, «Доктор Живаго» не “Архипелаг) которого не просто выслали, а арестовали. И когда его посадили в самолет, он не знал, куда этот самолет направляется. И в этом случае, накал атмосферы был такой же – все опасались что компания против Пастернака может обернуться гораздо более зловещим образом.
Интервью взято в рамках проекта «Хронограф Бориса Пастернака».
Беседовала Светлана Шуранова
