Ценитель сложности. Памяти Бориса Дубина
Встреча с другом с книжной полки часто бывает разочарованием. Но с Борисом Владимировичем всё было наоборот. Его глубокая интеллигентность, тонкость восприятия мира, умение деликатно (но убеждённо) спорить, способность не поддаваться сиюминутной (и потому внешне красивой) моде, искренняя заинтересованность в собеседнике (даже гораздо менее образованном и всестороннем) вызывали восхищение, уважение и желание «подтянуться» до его уровня.
Помнится, мы сразу же начали говорить о важности ответственного и открытого украино-российского диалога, о недостаточности соответствующих инициатив и отсутствии институции, которая бы этим занималась. Каждая последующая встреча – в Москве, Берлине, Женеве, Киеве или Турине – была для меня радостью и открытием. Думаю, я ни разу так и не смог рассказать Борису Владимировичу, насколько дорожу его текстами, в которых не раз приходилось найти блестяще сформулированную мысль, над которой сам долго думал, или подтверждение тому, в высказывании чего сам сомневался. В текстах Бориса Дубина об интеллигенции и её постсоветской кондиции, например, мне очень близки мысли о её (интеллигенции) реактивности по отношению к власти, об отсутствии живой интеллектуальной среды, которую заменили собой тусовки («тепличные площадки для самодемонстрации»), о развивающейся деинституционализации и растущей фрагментации гуманитарного знания.
Борис Владимирович был одним из тех, кто учил культивации сложности. В одном из последних писем он написал, комментируя мой текст на «Уроках истории» об украинском «внутреннем ориентализме» (Украина и её «дальний» и «ближний» восток):
«Ваши соображения о гетерогенности и необходимости её реально (в том числе, интеллектуалам, их собственными интеллектуальными средствами) обживать, избегая одномерной, примитивизирующей поляризации и вообще всяческих упрощений, “ереси лукавого упростительства”, как кто-то писал о Ленине, мне в высшей степени близки. Это, я думаю, и есть перспектива XXI века, причём общая».
Борис Владимирович, как и другие мои ближайшие друзья и коллеги из России, открыто и искренне симпатизировал Украине. И с болью говорил об отказе большинства россиян видеть в её демократическом и плюралистичном развитии потенциал для России. Вывод Бориса Дубина, сделанный на основе социологических исследований Левада-Центра ещё в начале нулевых:
«Изменение размеров и статуса страны… не повлекли за собой для массы россиян решающих перемен в структуре коллективной идентификации. Россия воспринимается как бы продолжение СССР, но в уменьшенном (неестественном) масштабе»,
- помогает понять реакцию общественного мнения и на аннексию Крыма, и на события на Донбассе.
Отношение Бориса Владимировича к Украине было лишено малейших проявлений превосходства или снисходительности. Мне не раз казалось, что российские коллеги больше, чем сами украинцы, ценят плюрализм постсоветской Украины, умеют лучше самих украинцев понять способность Украины избегать насилия при решении политических и других конфликтов (эта традиция была разрушена зимой этого года снайперами на Майдане). Я в таких разговорах обычно обращал внимание на то, что, несмотря на всё это, в Украине так и не появились интеллектуальные инициативы уровня «Нового литературного обозрения» или «Аб империо». И мы постоянно возвращались к важности совместных проектов на новой, не-советской основе.
Уже во время аннексии Крыма наступил страшный момент истины, когда общим фразам о «мире и братстве» или преисполненным иногда почти расистской ненавистью к «фашистам», «хунте» и «карателям» призывам можно и нужно было противопоставить критичную, а потому более содержательную любовь к Родине. В эти дни и месяцы слова понимания и поддержки от российских коллег оказались особо важными: и для демократического будущего Украины, и, что не менее важно, для демократического будущего России. Не впервые в истории возникла ситуация, в которой любовь к своей стране было необходимо выразить – вопреки большинству сограждан – в неприятии действий её руководства. Лёгкому показушному и сиюминутному патриотизму толпы нужно было противопоставить трудный, более глубокий, и в этой глубине – надеющийся, верящий в думающую, открытую, сильную своей культурной притягательностью и экономической конкурентоспособностью Россию, патриотизм.
1 марта я получил от Бориса Владимировича, наверное, самое короткое письмо: «Андрей, война?.. Ваш БД». В письме от 13 марта была такая дорогая для меня фраза: «Мы вместе». 8 августа Борис Владимирович писал: «Будем держаться. По крайней мере, пока голова работает. Тем более, что есть, с кем (как бы нас ни было мало)».
Последнее письмо пришло 11 августа. В нём Борис Владимирович прислал свои только что законченные для «Синего журнала» заметки о «Евромайдане»:
«Так или иначе, Украина за последнее десятилетие сделала второй и внушительный шаг к самостоятельной государственности, открытому обществу, социальной зрелости и достоинству граждан. Опыт этих событий для большинства постсоветских стран уникален, его значение как для самой Украины, так и для её соседей, «большого мира» в целом очень велико».
Свои размышления он заканчивал фразой:
«хотелось бы надеяться, что Украине в 2014-м – в отличие от Украины в 2004-м (но, конечно, прежде всего от России в 1991-м) – удастся избежать не подхваченной, не продолженной, не развитой дальше, коротко говоря, проигранной победы».
Борис Владимирович просил о замечаниях и комментариях. Я не успел ответить…
