Гитлер в 1933: Хроника захвата власти
Материал подготовлен на основе на основе данных сайта «Немецкие истории» / www.deutschegeschichten.de Перевод с немецкого и редакция – Валерия Бруна-Цехового
«Это почти как во сне, – отметил в своем дневнике Йозеф Геббельс 30 января 1933 г. – Вильгельмштрассе
Картина «захвата власти национал-социалистами», которую национал-социалистская пропаганда принялась сразу же распространять по миру и которая была эффектно подчёркнута вечером 30 января факельным шествием через Бранденбургские ворота, была поначалу в такой же мере пропагандистской формулой, в какой и утверждение о том, что здесь совершается «законная революция».
Смена правительства
Мнимый захват власти национал-социалистами был поначалу и прежде всего передачей власти, пока национал-социалисты, связывая государственные меры, осуществляемые сверху, со средствами партийной революции снизу, постепенно не овладели политической властью.
Тезис о «законной революции» представлял собой попытку удовлетворить ожидания в первую очередь буржуазных кругов и традиционных властных групп и затушевать начатые сразу же террористические и репрессивные меры.
В то же время политическому акту взятия власти приписывалась легальность, которая была давно уже подорванной. Ведь Гитлер пришел к власти не в качестве фюрера прочного парламентского большинства, а, как указывает историк и политолог Карл Дитрих Брахер, «через авторитарные проломы в Веймарской конституции». Они были открыты уже заранее благодаря использованию президиальными правительствами 48-й статьи о чрезвычайных декретах. К числу иллюзий относилась, наконец, и концепция приручения, которую с 1930 г. представляли консервативные властные группы. В соответствии с ней к консервативному истеблишменту могли быть привязаны якобы «положительные» элементы НСДАП. В этом заключалась и основная идея, стоявшая за передачей власти Гитлеру, и имевшая силу для политических союзников Гитлера и впредь.
Формирование диктатуры
Едва ли хоть что-либо указывало утром 30 января 1933 г. на то, что с назначением Гитлера канцлером Германии и приведением нового правительства к присяге в германской истории началась действительно новая глава.
Вице-канцлер Франц фон Папен был доволен своей политической ловкостью и полагался на силу рейхспрезидента.
«Чего Вы, собственно, хотите? Я располагаю доверием Гинденбурга», – ответил он на скептический вопрос одного консервативного критика. Был доволен и рейхспрезидент Гинденбург, видя в новом кабинете прежде всего знакомые лица рейхсминистра иностранных дел Константина фон Нейрата, рей[сминистра финансов Луца фон Шверин фон Крозигка и рейхсминистра юстиции Франца Гюртнера. В качестве подлинно сильного человека в новом кабинете почти все новые наблюдатели воспринимали нового «экономического диктатора», лидера НННП
Недооценка НСДАП
Казалось, что немногочисленные национал-социалисты были действительно окружены представителями старых властных групп: наряду с новым рейхсканцлером Адольфом Гитлером в кабинете находились только рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик и Герман Геринг в качестве министра без портфеля и временно исполнявшего обязанности прусского министра внутренних дел. К тому же никто из членов НСДАП, входивших в кабинет, не располагал значительным опытом участия в правительстве и управленческих органах, не считая краткого времени пребывания Геринга в должности председателя рейхстага (с выборов в июле 1932 г.). Гитлер никогда не входил до тех пор в здание рейхстага, и его подчинённые использовали парламенты в общегерманском и земельном масштабе только в качестве сцены для своих агитационных выступлений. Но если большинство политических союзников, а также и противников были едины в том, что национал-социалисты быстро политически обанкротятся в непривычной для них правительственной деятельности, то вскоре обнаружилось обратное.
В апреле 1933 г. французский посол Андре Франсуа-Понсе сообщал в Париж:
«Когда 30 января к власти пришёл кабинет Гитлера – Папена, заверяли, что в правительстве немецкие националисты
Министры от НННП. – Прим. пер. […] дадут отпор Гитлеру и его соратникам, что национал-социалистам придётся считаться с враждебностью со стороны рабочего класса и что, наконец, католики из партии Центра будут защищать законность. Шестью неделями позже приходится констатировать, что все эти дамбы, которые должны были сдержать поток гитлеровского движения, оказались смыты первой же волной».
Дамбы не выдержали по многим причинам. Конечно, одной из них была динамика национал-социалистического движения, которое, наконец, увидело свой шанс рассчитаться с политическими противниками, добиться восхождения и прихода к власти. Свою роль играло также свойственное национал-социалистам искусство пропагандистского соблазна вместе с ожиданиями национального освобождения и изменений, которые испытывали простые граждане. Столь же решающее значение имела и слабость запруд в политике, административных органах и самом обществе, которые внешне хотя и производили по-прежнему впечатление сильных, изнутри же были давно уже подорваны, а те, кто на них рассчитывал, утратили уверенность в своих силах. Факельные шествия и демонстрации в направлении к Имперской канцелярии и ко дворцу рейхспрезидента, предпринятые в Берлине коричневорубашечниками НСДАП и небольшими группами «Стального шлема» (затем имитировавшиеся во многих городах и деревнях), в самосознании национал-социалистов должны были служить выражением «национального подъёма».
Скептическим наблюдателям вроде графа Харри Кесслера они всё ещё представлялись «самым настоящим карнавалом». Другие, например, журналист Йохен Клеппер, при первых увольнениях на Берлинском радио озабоченно всматривались в собственное будущее. Страх перед увольнением и дискриминацией охватил, например, и литературоведа-еврея Виктора Клемперера в Дрездене, детально описавшего в своих дневниках жизнь под властью национал-социалистов. Но и он, как и многие другие, надеялся, что с национал-социалистической «чертовщиной» скоро будет покончено. Национал-социалистическое движение протеста производило впечатление слишком уж непритязательного.
Интеллектуальное убожество партийной программы нацистов и их клики «вождей», её малый политический опыт, бегство в национальные мифы и безвкусный характер партийной символики – всё это можно было высмеять и воспринять как доказательство политической незрелости. Но сегодня мы знаем, что от мифа о «спасителе» и «фюрере» исходило глубокое воздействие на массы и что тупая сила штурмовиков, которых публицист и пацифист, позже нобелевский лауреат Карл фон Осецкий поначалу еще сравнивал с поведением «взбесившихся игроков в скат», была инструментом политики захвата масс.
Реакция рабочего движения
Левые политические силы, которым Гитлер бросил вызов в предвыборной борьбе, видели, что «барабанщик» зависит от крупных землевладельцев и промышленников и были убеждены, что Гитлер и его клика уже скоро истощат свои силы в этих тисках.
СДПГ и КПГ оказались равным образом захвачены врасплох 30 января и реагировали рецептами и заявлениями, унаследованными из прошлого. В политическом отношении они уже слишком давно находились в обороне, чтобы быть в состоянии мобилизоваться и оказать серьёзное сопротивление.
КПГ придерживалась своей застывшей догматической «теории социал-фашизма». В соответствии с этой теорией, подлинным противником считалось реформистское руководство СДПГ, так как оно действовало в качестве главной опоры экономических и политических элит в их борьбе против «революционного рабочего движения» и поэтому оказывалось опаснее национал-социализма, как предполагалось, недолговечного. Вся бессмысленность такого пропагандистского тезиса должна была обнаружиться в тот момент, когда в образе имперского правительства во главе с национал-социалистами засветила настоящая фашистская опасность, затрагивавшая и СДПГ. Остались безрезультатными и призывы социал-демократических профсоюзов и «Железного фронта» (союза для защиты республики, заключённого в 1931 г. между социал-демократической оборонительной организацией «Рейхсбаннер Шварц-Рот-Гольд» с профсоюзами и рабочими спортивными союзами)
СДПГ и свободные профсоюзы получили в результате «удара по Пруссии» Папена 20 июля 1932 г.
То, что сильнейшее когда-то рабочего движение мира оказалось в состоянии самой серьёзной неуверенности из-за массовой безработицы, вызванной мировым экономическим кризисом и его едва ли можно было побудить ко всеобщей забастовке, было так же ясно профсоюзным лидерам 30 января 1933 г., как и до этого, 20 июля 1932 г. (в день «удара по Пруссии»). Как разочарованно констатировал издатель журнала «Вельтбюне» Карл фон Осецкий, у «приверженцев республики отсутствует необходимая воля к жизни».
Решение о проведении новых выборов
Уже в первые дни были приняты решения, которые едва ли можно было назвать законными. Они восходили к планам правительства Папена на случай введения чрезвычайного положения. Выхолащивание либеральных и демократических конституционных принципов продвинулось уже так далеко вперёд, что лишь немногие мешали в этом и ещё меньше было готовых к решительному сопротивлению и решавшихся на него. Так, заверение Гитлера в адрес Гугенберга о том, что и после новых выборов в составе правительства ничего не изменится, едва ли согласовывалось с духом конституции. Столь же малое отношение к конституции имело предложение Папена на втором заседании правительства 1 февраля о том, что было бы «лучше всего установить уже теперь, что будущие выборы в рейхстаг» должны быть последними» и «навсегда избежать возвращения к парламентской системе». В этом смысле правительство Гитлера поначалу продолжало практику президиальных кабинетов.
1 февраля рейхсканцлер добился от рейхспрезидента роспуска рейхстага. Обоснование чрезвычайного декрета президента, согласно которому «создание работоспособного большинства оказалось невозможным», было неверным, так как переговоры с партией Центра о «национальном правительстве» на широкой основе велись только для вида. Гитлер же делал всё, чтобы привести их к провалу. Новые выборы в рейхстаг были назначены на 5 марта. Тем самым были установлены временные и политические рамки первой фазы взятия власти, вполне соответствовавшие настроению подъема и массовой мобилизации, с одной стороны, атмосфере террора и лишения прав – с другой. Предвыборная борьба была сориентирована на грядущего харизматического управителя государства, на «спасителя» и «освободителя», который мог мобилизовать страхи и страстные стремления избирателей и скрывал собственные намерения за потоком мифов и травматических образов.
Предвыборная борьба Гитлера шла под лозунгом «Марксизму – бой» прежде всего против двух левых партий. Это не только соответствовало собственному самоосознанию, но и могло обеспечить широкое согласие буржуазной Германии и традиционных силовых аппаратов. Последовавший сразу же после передачи власти Гитлеру призыв коммунистов к всеобщей забастовке, едва нашедший отклик, дал предлог для издания чрезвычайного декрета рейхспрезидента от 4 февраля «О защите немецкого народа». Он предусматривал серьёзные ограничения свободы печати и собраний на случай, если угрожает «непосредственная опасность общественной безопасности» или если «органы, учреждения, ведомства или руководящие чиновники государства подвергаются поношению или осмеянию». Это было сформулировано столь растяжимо, что позволяло по собственному усмотрению заставить замолчать враждебные партии. Пока всё ещё предусматривавшийся путь подачи жалоб в Имперском суде оказался исчерпан, декрет давно уже выполнил свою политическую цель. Это имело силу прежде всего в Пруссии, где Геринг начал безжалостное преследование политических противников в левом спектре. Полный восхищения, Геббельс отмечал:
«Геринг наводит в Пруссии порядок с жёсткостью, радующей сердце. Он способен делать совершенно радикальные вещи, да и нервы у него крепкие, чтобы выстоять в тяжёлой борьбе».
Пропаганда и обещания
Предвыборная борьба, которую национал-социалисты с помощью радио, кино и самолёта донесли до провинции, была целиком сориентирована на Гитлера. Геббельс превратился в первого репортёра своего «фюрера», начиная центральные митинги Гитлера и затем пытаясь по радио, которым национал-социалисты располагали в качестве правящей партии, передать настроение и послание в каждую комнату. «Что за поворот волею Божьей», – ликовал он, когда Гитлер выступал 10 февраля в Берлинском дворце спорта, трибуны которого были украшены лозунгами «Марксизму – бой».
Речь Гитлера была полна угроз в адрес политических противников и агитации в адрес избирателей, которых он заклинал патетически и в полном противоречии с решимостью никогда не отдавать однажды обретённую власть: «Немецкий народ! Дай нам четыре года, а потом суди нас и выноси нам свой приговор. Немецкий народ, дай нам четыре года, и клянусь тебе, что, вступив в эту должность, я сделал это не ради вознаграждения, а лишь тебя ради». Чтобы подкрепить это соблазнительное утверждение об идентичности фюрера и народа, он завершает своё выступление мнимо-религиозными обетами «Германского рейха величия, чести, силы и справедливости» и заключительным «аминь».
Пресса, которая не была национал-социалистской, пыталась разоблачить бессодержательность и лживость таких выступлений Гитлера, если им не мешали в этом с помощью псевдозаконного насилия. «Снова те же обвинения и обещания, – так озаглавила своё сообщение «Байерише Фольксцайтунг». – Но критически настроенный зритель уходит из зала разочарованным речью «народного канцлера» ». Что же было толку в программе в такой эмоциональной обстановке? Реклама и устрашение уже в феврале 1933 г. становились основами национал-социалистической политики завоевания власти, однако в то время ещё существовали некоторые государственно-правовые дамбы.
Террористического давления на левые политические партии и Центр должно было хватать до дня выборов. Окончательный расчёт с политическими противниками и демократией следовало, согласно планам Гитлера, перенести на более позднее время. «Мы должны получить все средства принуждения, – заявил Гитлер в своей речи перед предпринимателями 20 февраля – если мы хотим повергнуть другую сторону полностью».
Поджог рейхстага
Чтобы сделать такие действия возможными ещё до дня выборов и получить мнимые доказательства попытки коммунистического переворота, на помощь пришёл непредвиденный случай, который национал-социалисты смогли использовать, чтобы оправдать ужесточение репрессивной политики.
В ночь с 27 на 28 февраля 1933 г. в Берлине загорелся германский рейхстаг. Около 21 часа пожар был замечен, а около 21.27 в Бисмарковском зале горящего здания был арестован голландский анархист Маринус ванн дер Люббе.
Национал-социалистическое руководство было, очевидно, ошеломлено поджогом рейхстага и поначалу реагировало истерически. После первой же информации о преступнике и о свидетеле, который, по его словам, незадолго до пожара ещё видел в рейхстаге коммунистических депутатов, у Геринга не было сомнений:
«Это начало попытки коммунистического восстания, они сейчас начнут действовать. Нельзя терять ни минуты».
Гитлер превзошёл его, угрожая радикальными мерами преследования:
«Пощады не будет; кто встанет у нас на пути, будет уничтожен. Немецкий народ не поймёт мягкости. Каждый коммунистический функционер будет расстрелян там, где его застигнут. Коммунистических депутатов следует повесить этой же ночью. Следует арестовывать всех, кто хоть как-то связан с коммунистами. Теперь и социал-демократам с Рейхсбаннером больше не будет никакой пощады».
Чрезвычайное положение
Этот всплеск дичайших умонастроений в стиле гражданской войны перехлестнули приказания полицейским властям: должны быть арестованы все коммунистические депутаты и функционеры, подвергается преследованиям также СДПГ и её пресса. Для легализации этих акций статс-секретарь в прусском министерстве внутренних дел Людвиг Грауэрт предложил той же ночью издать «Чрезвычайный декрет против поджога и террористических актов». Следующим утром с опорой на соответствующие планы правительства Папена применительно к военному чрезвычайному положению был представлен проект чрезвычайного декрета «О защите народа и государства» (декрет о поджоге рейхстага), содержание которого далеко выходило за рамки предложений, сформулированных ночью, а в течении дня оказалось ещё ужесточенным. Теперь текст содержал целый каталог отчасти уже имевшихся составов преступления, за которые задним числом предусматривалась смертная казнь (в особенности за государственную измену и поджог). К этому добавлялось санкционирование гражданского чрезвычайного положения.
Не рейхсвер или рейхспрехзидент, а имперское правительство и министр внутренних дел могли принимать решение об осуществлении чрезвычайного положения, лишавшего силы все основные конституционные права. Истерия, развернувшаяся в ночь поджога, позволяла впредь, а в действительности это означало до 1945 г., отменить все основные права, предусмотренные Веймарской конституцией. Она ускорила в то же время наступление паралича, охватившего консервативных союзников по их собственной воле, когда они вверили принятие решения о чрезвычайном положении Гитлеру и национал-социалистскому рейхсминистру внутреннних дел Вильгельму Фрику.
Выборы 5 марта 1933 г.
Тем более удивительным оказалось, что в этом климате правовой необеспеченности и насилия на выборах в рейхстаг, состоявшихся 5 марта 1933 г., НСДАП, получившая 43,9 процента и немецкие националисты, собравшие 8 %, едва завоевали большинство поданных голосов; что, наоборот, католическая партия Центра и СДПГ сохранили свои доли голосов и тем самым в последний раз смогли опереться на большую сплочённость своих избирателей. Несмотря на серьёзные ограничения и преследования, и КПГ, получив 12,3 %, достигла результата, достойного внимания. Партии буржуазного центра, напротив, были окончательно перемолоты. Прирост голосов, поданных за НСДАП и составивший 10,8% по сравнению с выборами в ноябре 1932 г. и 6,5 % в сравнении с июльскими выборами того же года, разочаровал ожидания партийного руководства. Наблюдатели были едины в том, что этот прирост достигнут прежде всего за счёт Гитлера и мифа о Гитлере, стоявшего в центре внимания во время предвыборной борьбы. Свои приросты НСДАП получила прежде всего из резервуара неголосовавших или впервые пришедших к избирательным урнам, отчасти из потенциала протестных избирателей, которые до тех пор избирали КПГ, а теперь в водовороте, захватившем массы, искали своё спасение в другой крайности. Высокая степень политической мобилизации отражалась в участии в выборах, возросшем до рекордной отметки в 88,8 процента.
Унификация земель
С днём выборов начался процесс унификации в землях и коммунах, а также в обществах и союзах. Тем самым на города и деревни Германии обрушился обвал, разрушивший унаследованный политический порядок и в значительной степени – социальные сетевые структуры. Имел место процесс отчасти насильственной, а частично и добровольной унификации, в ходе которого воля национал-социалистического руководства к власти и дискриминации связывалась с ощущениями затаённой социальной зависти обойдённых и в которой пафос продвижения и обновления связывался со стремлением к приспособлению и оппортунизмом.
Унификация земель осуществилась с 5 по 9 марта 1933 г. в соответствии с уже испытанной тактикой национал-социалистского завоевания власти с помощью переплетения двух стратегий – снизу – посредством революционных действий на улице, и сверху – с помощью мнимолегальных адмиинстративных мер имперского правительства. Акции были обоснованы победой НСДАП на выборах, в соответствии с которой надлежало поступить теперь в землях и коммунах. Это не соответствовало ни результатам выборов, ни конституционным принципам федерализма, но данное обстоятельство больше не имело значения. Национал-социалисты повсюду требовали назначения рейскомиссаров, участия в земельном правительстве или предоставления себе постов бургомистров и полицайпрезидентов. Чтобы подкрепить эти требования, дело было дополнительно доведено до организованных манифестаций так называемого «народного гнева». Национал-социалистские демонстранты, большей частью штурмовики или партийные активисты, выстраивались перед ратушами и правительственными зданиями, требовали поднять знамя со свастикой и угрожали блокадой или штурмом зданий. В свою очередь, рейхсмиинстр внутренних дел использовал это как предлог, чтобы вмешаться, ссылаясь на статью 2 «распоряжения о поджоге рейхстага». Он смещал земельное правительство и назначал комиссара, как правило, гауляйтера НСДАП, в компетенции которого находилась соответствующая земля, или другого руководящего национал-социалиста, а также в качестве уполномоченных – полицайпрезидентов. Это происходило, как правило, бесперебойно, что было связано с общей политической разочарованностью республиканских сил. Подлинная слабость большинства земельных правительств заключалась в том, что они, как в Баварии, Вюртемберге, Гессене, Саксонии и Гамбурге больше не имели парламентского большинства и оставались на своих постах только в качестве исполнявших обязанности.
День Потсдама
В то же время режим под руководством нового министра пропаганды Геббельса показал и другое своё лицо, которое должно было восприниматься как нечто более приятное. Повод для этого представился в связи с торжественным открытием нового рейхстага.
С «днём Потсдама» 21 марта Гитлер и вновь назначенный министр пропаганды Йозеф Геббельс инсценировали на месте, связанном с традициями прусской истории, «примирение старой Германии с молодой». Все были приглашены на праздник национального примирения по поводу торжественного открытия рейхстага: товарищи по партии и союзники, вожди СА и офицеры рейхсвера, представители экономических и административных структур, особы, головы которых некогда венчали короны, и генералы императорской Германии. Не были приглашены только социал-демократы и коммунисты. Как издевательски заметил министр внутренних дел Фрик, «им помешали появиться срочные и полезные работы […] в концентрационных лагерях».
День в Потсдаме начался с торжественных богослужений, так как и представители церквей не хотели стоять в стороне от провозглашённого национального примирения. Вслед за тем на ступенях гарнизонной церкви состоялась воспроизведённая миллионными тиражами встреча между Гинденбургом и Гитлером. «Неизвестный ефрейтор мировой войны», одетый в чёрную визитку, склонился в глубоком поклоне перед рейхспрезидентом, облачённым в форму кайзеровского генерал-фельдмаршала. В алтарном помещении церкви Гинденбург замер в неподвижности перед пустым стулом императора и в знак приветствия поднял маршальский жезл.
За стулом сидел наследный принц, также облачённый в прусскую военную форму – генеральскую. Гитлер соблюдал правила церемониала с уважением и сдержанно. Следовавшая затем педантично подготовленная программа с органной музыкой и хоралом, кратким обращением Гинденбурга и подчёркнуто торжественной, выдержанной в общих выражениях речью Гитлера была полностью сориентирована на то, чтобы создать прекрасную видимость, по словам фюрера, «национального союза, совершившегося между символами старого величия и молодой силы».
После этого торжественного открытия началась работа рейхстага, которая в соответствии с концепцией Гитлера должна была иметь результатом только собственное отречение. В действительности, «потсдамская жалостная комедия» (Фридрих Майнеке) возымела определённое воздействие внутри страны и за границей. «Третий рейх» смог представить себя как легитимный наследник «второго рейха» Бисмарка и пробудить впечатление, будто удалось достичь укрощения динамического национал-социалистского движения силами прусско-германского консерватизма.
Предоставление чрезвычайных полномочий правительству
Три дня спустя, при голосовании по закону о чрезвычайных полномочиях в здании Кроль-Оперы, где отныне должен был заседать рейхстаг, обстановка совершенно изменилась. Вместо красивой видимости традиции теперь демонстрировалось угрожающее поведение соединений СА, развернувшихся перед зданием и внутри него. Одетым в партийную форму пришёл и Гитлер. Председатель рейхстага Геринг ранее уже принял все необходимые меры, чтобы были обеспечены две трети присутствующих и голосов. Ведь в соответствии со статьёй 76 Веймарской конституции «постановления рейхстага об изменении конституции» нуждались в большинстве в две трети. 81 депутат от КПГ в нарушение закона вообще не был приглашен, а 26 депутатов от СДПГ уже находились под арестом или бежали. Теперь же в результате трюка с регламентом депутаты, отсутствовавшие без уважительных причин или исключённые, были сочтены присутствовавшими. Тем самым воспрепятствование процедуре голосования или её замедление с использованием парламентских возможностей регламента с самого начала оказывалось невозможным. В таких условиях всё зависело от поизции Центра и Баварской народной партии (БНП). В ходе многодневных переговоров с представителями политического католицизма были даны обещания, на которых Гитлер в агитационных целях детально остановился, произнося свою речь. Он обещал прежде всего соблюдать права церквей.
Конфликт в партии Центра
Переговоры с национал-социалистами, состоявшиеся накануне заседания рейхстага, поставили фракцию партии Центра перед тяжёлым внутренним испытанием на прочность. Вопреки воле меньшинства объединиться вокруг Генриха Брюнинга и Адама Штегервальда, своего добился в конце концов председатель партии прелат Людвиг Каас, и без того приверженец авторитарной политики национального сплочения. Его аргументы были вполне очевидными, но всё же роковыми. Закон о чрезвычайных полномочиях, если говорить о политической действительности, ничего не изменял в господстве Гитлера. Значительная часть рядовых членов партии требовала лучшего отношения к НСДАП, и их переходу в лагерь Гитлера едва ли можно было воспрепятствовать. Наконец, над Центром тяготела травма «культуркампфа» при Бисмарке. «Железный канцлер», введя законность одних только гражданских браков и государственное наблюдение за школьным образованием, способствовал нанесению существенного ущерба церковной дисциплинарной власти в общественной жизни. Не хотелось снова оказываться в роли врагов рейха. Руководство партии Центра понадеялось на обещания Гитлера о том, что власти признают существующие земельные конкордаты между Ватиканом и Баденом, Баварией и Пруссией, будут уважать христианское влияние на школу и вместе с Центром создадут орган для постоянной информации о мерах имперского правительства.
Оспаривается и не подтверждается предположение, согласно которому при принятии Центром решения в поддержку закона о чрезвычайных полномочиях определённую роль играли и конкретные заявления о намерениях заключить имперский конкордат – последний в действительности обсуждался и был заключён несколькими неделями позже. Вполне убедительным выглядит версия о том, что в результате этого решения планировалось спасти организационное ядро католического лагеря – жизнь союзов. Лишь позже выяснилось, что руководство партии, изо всех стремившееся не допустить «худшее из бед», недооценило вероломства национал-социалистов.
Всё это демонстрирует ещё раз, какое решающее значение для успехов Гитлера имели – наряду с беззастенчивой волей национал-социалистов к власти – также и внутренняя слабость и разобщённость его политических противников. Это касалось и Немецкой государственной партии, которая в политической ситуации весны 1933 г. вела себя так же, как и Центр и, несмотря на предостерегающие голоса, в конце концов согласилась с законом. Согласие с законом, поддержанным 444 голосами «за» при 94 голосах «против», могла усилить и речь Гитлера, искусно с риторической точки зрения соединявшего агитацию и обещания с угрозами. Правительство, говорил Гитлер, предлагает партиям «возможность спокойного развития и идущего отсюда в будущее понимания. Не будут нарушаться и права рейхстага, рейхсрата или рейхспрезидента. В то же время, однако, Гитлер угрожающе заявлял, что он „точно так же преисполнен решимости и готов принять к сведению заявление об отклонении (закона. – Прим. пер.) и тем самым объявление сопротивления“. Решение о „мире и войне“ – в руках самих депутатов. Но что было толку во всех успокоениях, если с каждой статьей „Закона о ликвидации бедственного положения народа и государства“ (Закон о чрезвычайных полномочиях) из конституции выламывалось по краеугольному камню?
Импeрские законы могли отныне приниматься имперским правительством; эти законы могли отличаться от конституции; рейхсканцлер мог вместо рейхспрезидента составлять законы и обнародовать их. Статья 4 Закона о чрезвычайных полномочиях переносила только и едниственно на имперское правительство право на заключение договоров с зарубежными странами. Пятая и последняя статья была предназначена для того, чтобы посеять обманчивые надежды. Действенность закона ограничивалась четырьмя годами и связывалась с существованием нынешнего правительства. Но его потребовалось продлевать ещё два раза, и закон, как и чрезвычайный декрет о поджоге рейхстага, оставался в силе до конца «Третьего рейха».
СДПГ отклоняет закон
Только один депутат, председатель Социал-демократической партии Отто Вельс, осмелился в сдержанной форме и с достоинством под угрожающими взглядами штурмовиков разъяснить позицию своей партии, отклонившей закон.
Это выступление было свидетельством бесстрашия и последним публичным заявлением о приверженности демократии. Вельс обосновал отклонение преследованиями, которым СДПГ подверглась в последнее время, и напомнил, что на насилии и несправедливости не может быть основано никакое народное сообщество. «Его первой предпосылкой является равное право». Правительство может только в том случае проявлять строгость, «если это происходит соразмерно и беспристрастно по отношению ко всем сторонам, и если имеет место отказ от такого обращения с побеждёнными врагами, будто они вне закона. Вы можете лишить нас свободы и жизни, но чести вы у нас не отнимете». Вельс завершил своё заявление о приверженности правовому государству и демократии приветствием в адрес «преследуемых и притесняемых». Вслед за тем Гитлер, охваченный крайним возбуждением, ринулся к ораторскому пульту: «Прекрасные теории, которые Вы, господин депутат, только что провозглашали здесь, были с некоторым опозданием сообщены мировой истории. Может быть, эти знания, применённые на практике несколько лет назад, сделали бы ненужными Вам сегоденяшние жалобы». Это была циничная и удачная с риторической точки зрения реплика, закутавшаяся в одежды радикальной критики социал-демократического реформизма и оспаривавшая всякое притязание СДПГ на представительство национальных и социальных интересов. Наконец, Гитлер разоблачил свойственное национал-социалистам революционное, насильственное понимание политики и права: «Пробил и Ваш час, и только потому, что мы видим Германию и её бедствия и необходимость национальной жизни, в этот час мы обращаемся к Германскому рейхстагу с просьбой санкционировать то, чем мы и без того могли бы овладеть. Мы делаем это ради права, не потому, что мы переоцениваем власть, а потому, что мы в конце концов сможем когда-нибудь легче примириться с теми, кто, может быть, сегодня отделен от нас, но все-таки верит в Германию. Ведь я не хотел бы впадать в ошибку, просто раздражая противников, вместо того, чтобы уничтожить их или примириться с ними». Для введения в заблуждение и в агитационных целях Гитлер избрал мнимо легальный путь Закона о чрезвычайных полномочиях, стремясь установить политический строй с возможно более широким консенсусом, в котором будут существовать только согласие или уничтожение. И действительно, Закон о чрезвычайных полномочиях завершил следующий этап национал-социалистского взятия власти. «Фёлькишер Беобахтер», предназначенная для массового читателя политико-пропагандистская газета НСДАП, с удовольствием подводила итог: «В течение четырёх лет Гитлер сможет делать все, что необходимо для спасения Германии. Отрицательное – в искоренении разрушающего народ марскистского насилия, положительное – в построении нового народного сообщества».
Стабилизация режима
Гитлеру потребовалось ровно два месяца, чтобы освободиться от своих консервативных «укротителей». Теперь он был независим от рейхспрезидента и от партнёров из лагеря немецких националистов.
Организованное противодействие на почве конституции, стало теперь ненужным. Гитлер мог теперь использовать вес массового национал-социалистского движения и против своих консервативных партнеров по правительству. В слепом неистовстве, обращённом против парламентаризма и левых партий, Папен и Гугенберг проглядели, что, после исключения левого фланга из политической жизни они не имеют противовеса по отношению к превосходству НСДАП и что путь назад, к авторитарной конституции, давно уже невозможен. Теперь было ясно различимо и следующее направление удара, по которому обращалась политическая динамика НСДАП. Вопреки всем заверениям, закон, совершенно очевидно, не был претворён в жизнь легальными средствами. Никаких институциональных «страховок», ранее гарантировавших, что злоупотреблений не будет, годом позже уже не было. Рейхстаг подвергся полной унификации, рейхсрат был распущен и пост рейхспрезидента после смерти Гинденбурга (1934 г.) в качестве независимого конституционного органа также более не существовал. Противоречил конституции при голосовании по Закону о чрезвычайных полномочиях уже сам состав рейхсрата. Ему надлежало, проголосовав квалифицированным большинством, согласиться с законом, вносившим изменение в конституцию. С середины марта в этом органе присутствовали, однако, уже не представители земельных правительств, избранных демократическим путём, а уполномоченные рейскомиссаров. Закон о чрезвычайных полномочиях оказал большую услугу стабилизации режима, и в этом, собственно, и заключалась его цель. Он открывал перед теми, кто сочувствовал консервативным ценностям, возможность успокоить совесть и, как казалось, удовлетворить свои представления о государстве и праве.
Конец партий
С разрушением парламентаризма и самоограничением работы рейхстага партии потеряли смысл своего существования задолго до того, как они были принудительно распущены или самораспустились. Тот факт, что роспуск и унификация партий совершились так быстро, был связано с тем, что этот процесс шёл рука об с унификацией важнейших общественных организаций и их социального окружения. Так, разгром профсоюзов, последовавший 1-2 мая и сочетавший пропаганду с насилием, стал предпосылкой последнего этапа в процессе унификации СДПГ. В ходе гибели партий можно говорить об общей тенденции, которую мы обнаружим во всех событиях, где в характерной временной очерёдности и с различной дозировкой практиковались принуждение и насилие. В поведении партий самокритика сочеталась с разочарованностью, а озабоченность материальным существованием и профессиональной карьерой – с нескрываемым страхом репрессий, запугиванием и преследованием. Всё это привело к снижению численности членов партий, а часто и к разногласиям в партийном руководстве, что облегчало национал-социалистам нанесение смертельного удара. Правда, не следует недооценивать и преступную энергию национал-социалистов в ходе запугивания и преследования политических противников. Её проявления были до тех пор неизвестны, и достигли нового масштаба через огрубление политической культуры и сознательное формирование умонастроений, характерных для гражданской войны.
Проникновение во всё общество
Не только темп и сбивавшая с толку двойная стратегия завоевания власти и унификации, но и сама значимость этого процесса парализовали всякое противодействие. Волна унификации дошла вниз до общин и деятельности союзов, лежавших в их основе. Повсюду в ратушах и служебных помещениях, в аудиториях и на судебных разбирательствах, в универсальных магазинах и банках весной 1933 г. появлялись штурмовики; повсюду «комиссары» с помощью сомнительного правомочия заставляли организации и учреждения в кадровом отношении «очищаться» от «демократов и евреев» и подчиняться национал-социалистам. Эти действия предпринимались даже к союзам по разведению мелких домашних животных или Германскому объединению стенографов, не говоря уже о союзах молодёжи и культурных учреждениях. Большей частью это были выступления местных активистов, искавших для себя самих места у «кормушки». Их активность благожелательно принималась партийным руководством или находила его поддержку, потому что она, с одной стороны, вписывалась в стратегию взятия власти и устрашения, с другой – давала возможность политической деятельности младшим командирам и партийным активистам. 1933 год означал серьёзнейшую веху и для всех женщин, так как они теперь систематически выталкивались из мира профессиональной деятельности и труда и в соответствии с образом женщины, сформированным национал-социалистами, фиксировались на роли домохозяйки и матери. В многочисленных законах, изданных непосредственно после захвата власти и касавшихся политики в отношении женщин, речь никоим образом не шла только о мерах экономической политики и политики в отношении семьи. Это становится ясно и из письма берлинской писательницы и министерского советника Гертруд Боймер, потерявшей в 1933 г. свои посты. Она пишет:
«Что все увольнения в нашем ряду чиновников высокого ранга направлены против женщин как таковых, было подтверждено мне вчера ещё раз у нас в министерстве. Фрик с великолепной откровенностью сказал по поводу амбиций других женщин: ,И что это дамы потеряли в министерствах?' При этом им пришлось, к моему удовлетворению, призвать на мою работу двух мужчин, во-первых потому, что никто не владеет всеми областями, а во-вторых потому, что с ними никто не справляется так, как того требует работа».
В успешное завоевание власти входило и осуществление притязаний на тотальность и готовность приспосабливаться в культурной области. И здесь срабатывала притягательная сила национал-социализма, опиравшаяся не столько на культурно-идеологическую привлекательность, сколько на ожидание тех, кто был готов к сотрудничеству с новым государством. Тех, кто связывал собственные мечты об улучшении статуса или выполнения определённых, до сих пор нереализованных желаний, с национал-социализмом. Вместе с давлением со стороны партийных активистов, подобные распространённые умонастроения привели к быстрой унификации культурных организаций. Как в политической, так и в духовной сфере буржуазная, национальная интеллигенция искала близости с новой властью и делала всё для её псевдоинтеллектуального возвышения.
Преследование евреев
По мере постепенного завоевания власти начали в полном объеме проявляться и идеологические аффекты национал-социалистского движения. Новая идеология была использована для обоснования и регулирования карательных акций и мер подчинения. Уже в конце февраля 1933 г. эксцессы вылились в первые антисемитские бесчинства штурмовиков. С тех пор подобные вылазки постоянно нарастали. Еврейские магазины подвергались разграблению, их владельцев истязали, похищали и нередко избивали до смерти. Вскоре террор оказался направлен также против евреев среди интеллигенции – лиц свободных профессий, адвокатов и врачей.
Резкая реакция, которую вызвали за границей такие сообщения, только усилила ярость преследований и побудила Геббельса к проведению акции с заложниками. Благодаря бойкоту еврейских магазинов «заграничным евреям следовало бы одуматься, если их соплеменников в Германии берут за горло». После этого импульса сформировался «Центральный комитет по отпору еврейской пропаганде о жестокостях и бойкоте» под руководством фанатичного антисемита и гауляйтера Франконии Юлиуса Штрейхера. Повсюду в рейхе в субботу 1 апреля посты СА стояли перед еврейскими магазинами и угрожающим тоном призывали покупателей не входить в помещения. Гитлер, сознательно искажая факты, оправдывал во время заседания кабинета действия штурмовиков тем, что это «оборонительная акция», и подчёркивал, «что эту акцию было необходимо организовать, потому что иначе народ бы начал оборону самостоятельно, и это легко могло принять нежелательные формы». Тем не менее, и акция внутри страны не имела желаемого действия. Даже из национал-социалистических газет можно было узнать, что население большей частью реагировало на всё сдержанно или просто с любопытством. Поэтому бойкот не продолжался. Для своих дальнейших действий национал-социалисты воспользовались возможностями, предоставленными им «Законом о чрезвычайных полномочиях», который был принят 23 марта.
Вслед за тем на основе «Закона о восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля в рейхе, землях и общинах были проведены, а отчасти и легализованы задним числом как политические, так и антисемитские «чистки» государственной службы.
Тем самым антисемитизм, предписанный государством, впервые нашёл отражение в законе. Всё ещё имело ослабленную форму, так как после протеста рейхспрезидента из числа субъектов преследования были исключены еврейские фронтовики Первой мировой войны. Название закона, приукрашивающее его суть, должно было, как и во многих других случаях, скрыть ужасные последствия. Сверх того, имелось намерение с помощью наступления против так называемых чиновников с партийным билетом, а под ними подразумевались республикански настроенные чиновники, обратиться к традиционному чиновничеству в его «надпартийном» сословном самосознании и завоевать его для сотрудничества в «национальном государстве». Принимая дальнейшие многочисленные законы, национал-социалисты пытались вытеснить евреев из их профессиональной сферы, где имелись возможности государственного влияния. До апреля 1934 г. свои рабочие места потеряли несколько сот евреев – преподавателей вузов, около 4 тыс. евреев-адвокатов, 300 врачей, 2 тыс. чиновников и столько же актёров и музыкантов. Только экономика ещё на некоторое время оставляла свободное пространство для немецких евреев. Там в них нуждались.
Противодействие со стороны самих евреев ограничивалось помощью преследовавшимся и осторожными попытками сохранить при режиме по меньшей мере определённую автономию еврейской жизни. Это было немного и оказалось возможным только на время. После года национал-социалистического господства Германию покинули около 37 тыс. еврейских беженцев, хотя политика еврейских организаций была сориентирована на то, чтобы оставаться в стране и только в серьёзном случае – эмигрировать.
Большинство евреев остались в Германии потому, что они надеялись на постепенное затухание мер по дискриминации и преследованию. Некоторые, хотя и очень слабые, признаки такого изменения всё-таки отмечались. Они вписывались в контекст общей политики консолидации и смягчения, которую режим проводил с лета 1933 г., чтобы сначала обеспечить себе властные позиции в государстве и обществе, завоеванные в ходе захватывавшего дух процесса и успокоить консервативные элиты, необходимые для стабилизации режима. Несмотря на то, что за полгода Гитлер и НСДАП, казалось, добились своего по всей линии, и фундаменты конституционного государства действительно были разрушены, теперь границы власти стали более чёткими. С одной стороны, они простирались до по-прежнему существовавшей автономии некоторых общественных носителей власти и должностей в армии, экономике и бюрократии, от которых зависел режим. С другой – границы власти становились чёткими в критической внешнеполитической ситуации. Наконец, власть, очевидно, находила соответствия с ожиданиями и притязаниями некоторых структурных подразделений партии и их фюреров, к числу которых относились прежде всего Рём и СА, а также и несостоявшийся деятель внешнеполитической сферы Розенберг или антикапиталистические пропагандисты вроде Федера.
Всем этим нижестоящием командирам и функционерам, которые хотели возобновления национал-социалистической революции, пришлось в июле 1933 г. от политического тактика Гитлера услышать, что революция теперь завершена и «высвободившийся поток революции» должен быть переведён «в надёжное русло эволюции». Революция не может стать продолжительным состоянием, скорее сейчас предстоит «медленное осуществление тотального государства». Поэтому важнейшая цель наступавшей новой фазы была сформулирована так: «За достижением внешней силы должно следовать внутреннее воспитание людей». Министр внутренних дел Фрик сделал отсюда вывод, что ныне снова следует усилить государственный авторитет и центральную власть. «Партия стала теперь государством. Вся власть сосредоточена в руках имперского правительства». Фрик, однако, не коснулся тем самым сути национал-социалистической политики господства. Ведь она вовсе не была направлена на прочное структурирование, а была способна и имела намерение только письменно зафиксировать неопределенное и неясное с точки зрения государственного права конституционное состояние. Тем самым, однако, был запущен процесс бесконечной динамики, когда различные национал-социалистические группы пронизывали общество и навязывали ему собственные представления о целях. Это привело под конец к формированию системы «упорядоченного хаоса», но не к торможению динамики национал-социалистического режима. Именно в этом и состоит отличие национал-социализма от просто авторитарной диктатуры – последняя концентрируется на контроле над государством, политической общественностью, администрацией и полицией, но не пытается пронизать остальную общественную сферу.
Ненемецкая литература
Йозеф Геббельс, с 13 марта 1933 г. занимавший в кабинете Гитлера пост рейхсминистра народного просвещения и пропаганды, был инициатором начавшихся уже весной 1933 г. акций против неугодных, отчасти еврейских, писателей, деятелей науки и искусства и публицистов. 10 мая 1933 г. в Берлине и других университетских городах Германии при больших пропагандистских затратах национал-социалистически ориентированные студенты провели акции по «сожжению ненемецкой литературы».
С «огненными проклятиями» на костры были брошены книги многих знаменитых авторов, охарактеризованные как «дегенеративные» и «ненемецкие». К числу тех, кого нацисты объявили вне закона, принадлежали Генрих Манн, Зигмунд Фрейд, Генрих Гейне, Карл Маркс, Курт Тухольский, Карл фон Осецкий, Эрих Мария Ремарк, Эрих Кестнер и многие другие.
Многие из литераторов, преданных поруганию, бежали или эмигрировали, в том числе почти все немецкие писатели с именем. Несколько совершили самоубийство. Немецкая общественность более или менее смирилась с происходившим; ужас коснулся тех, у кого оказались затронуты родственники или друзья. Одной из немногих, кто публично выразил своё возмущение, была Рикарда Хух. Она протестовала в письме президенту Прусской Академии искусств, когда та начала исключать своих членов-евреев, и демонстративно заявила о своём выходе из Академии.
Дело Рёма
Представителем недовольных в НСДАП после временного завершения захвата власти был руководитель штурмовых отрядов Эрнст Рём, который в июне 1933 г. объявил достигнутые до сих пор успехи только частью пути к национал-социалистскому государству.
Его нетерпение влияло на настроения в той сфере, в которой НСДАП не смогла расширить своё влияние и которая противостояла притязанию партии на единоличное господство – вооруженным силам. Да, отношение рейхсвера к национальному правительству Гитлера было благосклонным, но это ничего не меняло в воле армии к самостоятельности и в её близости к другой, всё ещё независимой политической силе – рейхспрезиденту. Властные отношения в конце третьей фазы захвата полномочий, летом 1933 г., были переплетены в богатый конфликтами треугольник отношений между НСДАП, армией и рейхспрезидентом, когда историческая случайность снова ускорила развитие. Ранним летом 1934 г. режим шёл навстречу первому политическому, а также и экономическому кризису. Этот кризис мог чувствительно задеть могущество Гитлера и угрожать прежде всего его намерению стать преемником смертельно больного рейхспрезидента Гинденбурга. Имело место сплетение многочисленных конфликтов, проблем и несогласованности – всё это подпитывалось дефицитом и во многих сферах ещё высокой безработицей. Причины кризиса заключались, прежде всего, во внутренних политических конфликтах вокруг власти.
В этой ситуации диктатор был поначалу более гонимым, чем гонителем. Только когда противоречия разгорелись, он в союзе с руководством рейсвера и СС использовал «дело Рёма», чтобы 30 июня 1934 г. приказать двойным ударом уничтожить соперников внутри партии – руководителей СА и консервативных оппонентов.
Речь шла о том, чтобы затормозить Рёма и его беспокойных революционеров из СА», пойти навстречу притязаниям рейхсвера и перечеркнуть альтернативные планы консервативных партнёров. Благодаря своим решительным действиям Гитлер хотел также смягчить общественное раздражение, возникшее вследствие проблем в экономике, а также очевидных моральных ошибочных действий и организаторской несостоятельности национал-социалистических функционеров низшего звена. Они не соответствовали своим должностям или позволяли себе личное обогащение.
