Боец Красной Армии / The Times к 23 февраля 1943 г.
The Times, 22 февраля 1943 года, понедельник
Страница 5
Боец Красной Армии. Специальный корреспондент
Москва, 21 февраля
Юбилеи в принципе дороги русским, но в этом году 25-й день рождения Красной Армии совпадает с периодом, когда делам ее сопутствуют грандиозные успехи, и поэтому день этот отмечен особой торжественностью. Обычно день рожденья – это повод окинуть взором минувшие годы, но сегодня мысли советского народа устремлены к следующим нескольким месяцам. И все же для большинства этот день связан с воспоминанием о личных трагедиях, ведь сложно отыскать семью, в которой обошлось бы без потерь. Миллионы тех, кто служил в Красной Армии в эти 20 месяцев борьбы, лежат в русской земле – в «братских могилах», как трогательно называют здесь такие захоронения, — или томятся в немецких лагерях.
Эти 20 месяцев почти поровну поделены на периоды отступления и наступления. На каком этапе Красная Армия отличилась сильнее, сказать сложно. В сражениях за Брест-Литовск, Смоленск, Ленинград и Москву, при обороне Одессы, Севастополя, Воронежа и Сталинграда бойцам Красной Армии пришлось проявлять такие качества, что мир временами забывал, что это обычные люди; теперь же, когда жуткие опасности и невообразимые трудности преодолеваются ими с еще большей твердостью, чем год назад, а Красная Армия продвигается по снегу быстрее, чем Вермахт прошлым летом по голой степи, увидеть солдата Красной Армии в его подлинно-человеческих, естественных пропорциях, оказывается ничуть не легче.
Терпеливый солдат
Британские или американские солдаты не почувствовали бы себя рядом с ним чужаками. Различия в темпераменте, разумеется, есть, и многим, вероятно, показалось бы странным, что представители нерусских национальностей – монголы, узбеки, туркмены и казахи – сражаются наравне с русскими и украинцами. Около трети всех награжденных за время войны – не русские.
Если бы они оказались в одной компании, то русский солдат показался бы им более тихим, скрытным, официальным в отношениях со своими товарищами, чем они привыкли. А при близком знакомстве – более импульсивным, откровенным, эмоциональным. В минуты горя, злости и торжества он более экзальтирован, а в повседневной рутине, может быть, несколько более терпелив. Он меньше улыбается, редко смеется, но больше вздыхает; цинизм совсем не близок его натуре, а его любимые песни, такие как популярная «В землянке» и «Давай закурим, товарищ, по одной», нежны и тоскливы. Жажда знаний у него не утоляется опытом: в бой многие ходят с учебниками в карманах. У него чрезвычайно развит вкус. И это качество для Красной Армии не ново. Говорят, в Гражданскую войну любимой постановкой Чапаевской дивизии была испанская «Фуэнте Овехуна» Лопе де Веги. За душу берет, когда сидишь рядом с отпущенными в увольнение бойцами Красной армии, которые в Московском театре балета смотрят сказочно красивое «Лебединое озеро» Чайковского.
Дом и семья
К дому и семье они испытывают глубокие чувства. Переписка ощущается как жизненная необходимость. Молодой русский поэт Евгений Долматовский рассказал мне, что на том участке сталинградского фронта, где ему довелось побывать, все – от генерала до простого солдата – были помешаны на поэтическом творчестве. Русские прозаики и драматурги, после того как опубликуются в газетах, неизменно получают с фронта уйму писем с критическим разбором своих произведений. Слово имеет большую силу, и встречи перед боем, на которых командиры и их помощники по политической части обращаются к бойцам, оказывают на них очень глубокое влияние. Популярнейший в армии писатель Илья Эренбург рассказывает, что в неком подконтрольном партизанам регионе действовало правило: при сворачивании самокруток листы с его статьями не использовать. И что в отдельных местах статьи Эренбурга стали в своего рода валютой, причем весьма ценной.
Подъем патриотизма наблюдается потрясающий. Соответствующие мотивы в песнях и литературе Красной Армии выражены, пожалуй, откровеннее, чем где бы то ни было в мире… Показательно, что из британских поэтов в Красной Армии сегодня больше всего читают Редьярда Киплинга…
Борьба за страну
О возрождении агрессивно-показного патриотизма речи не идет. Скорее это открытие той части героического прошлого России, которая ценна и важна сегодня. До сознания людей, которые сражаются за союз социалистических республик, донесли, что, когда они занимают позиции в окопах и у орудий, у них за спиной – не только огромные заводы на склонах Урала и просторные возделанные равнины Сибири, Москва с ее по-прежнему незавершенным планированием, множество раскиданных по берегам рек новых городов… рабочие и крестьяне современной России; но и соборы, Кремль и древние церкви с куполами-луковками, поэты, музыканты, прозаики, все те, кто сражался за главенство справедливость и разума, за то, чтобы страна не знала рабства – за Россию, вечно возрождающуюся благодаря плодовитым талантам ее многотерпимого народа.
Именно в период отступления солдат Красной Армии осознал, как дорога ему его земля. «А ведь правда, товарищ комиссар, — говорит герой повести Василия Гроссмана «Народ бессмертен», в которой дается примечательная интерпретация настроений Красной Армии во время отступления в 1941 году. — И я словно другим человеком на этой войне стал. Идёшь — каждую речку, каждый лесок до того жалко, сердце заходится. А жизнь нелёгкая у народа была, да ведь тяжесть своя — наша. Земля наша, производство наше и жизнь наша, нелёгкая жизнь, а наша… Иду сегодня, а на поляне деревцо шумит, беспокоится, — так меня пропекло, аж перекосило всего. Неужели, думаю, оно, махонькое, к немцу отойдёт?».
Никакой идеализации солдата Красной Армии здесь нет. Так получилось, что это затяжное, отчаянное отступление с Украины и из Белоруссии пришлось на непривычно красивое и изобильное лето. И вот, когда тяжелые сапоги под монотонный шум дождя топтали несжатый урожай, когда снаряды дробили стволы кленов в девственных лесах, а немцы грубой силой прокладывали себе дорогу сквозь черешневые сады и рушили белые украинские мазанки, окруженные буйно разросшимися цветами и то пристально глядящими, то понурившимися подсолнухами, солдат красной армии научился чувствовать, что это его Россия. И кровь у него стыла в жилах при мысли, что захватчики могут здесь остаться. Осознание пришло к нему множеством разных путей – может быть, когда он лежал, уткнувшись лицом в землю в ожидании красного всполоха, который позовет его в контратаку, лежал, втягивая в себя запах почвы и находя на этом клочке леса всю Россию; может быть, когда он на танке проезжал через брошенную деревню, обгоняя телеги, полные строгих, осанистых пожилых женщин и капризных, растерянных детей с мешками наскоро собранных пожитков, покидавших свои дома, где с незапамятных времен царила атмосфера тихого монотонного труда; или когда он в разведке, стоя среди зарослей конопли, наблюдал, как немцы располагаются перед белорусской хатой, небрежно подзывая маленьких девочек, чтобы те принесли им из колодца воды, и обламывая ветки в саду.
Ненависть к захватчику
Он познал любовь к своей стране и ненависть к захватчику, так что, увидев города с ослепительно белыми церквами и широкие реки, в водах которой раньше неспешно кружился сплавной лес, извилистые улочки с сохранившимися на них древними ремеслами, города, где спали десятки тысяч женщин и детей; увидев, как немецкие самолеты методично стирают все это с лица земли, как внезапное нападение немцев, не пощадившее ни женщин, ни детей, подкашивает мирную экономику страны, — увидев все это, он поклялся никогда не забывать о своей ненависти к врагу.
Ненависть, которая совершенно естественным образом выросла из любви солдата Красной Армии к своей стране, с тех пор безраздельно владеет им, но мы бы неправильно оценили русский характер, если бы вообразили, что эта ненависть превратила его в жаждущего крови маньяка. Таким его, беря на себя вину, старается представить миру Геббельс, и виновному в данном случае действительно не стоит ждать от солдата пощады. Но для тех из нас, кто наблюдает их в России, эти серьезные, хмурые солдаты, дисциплинированные, но не забитые, поглощенные искусством войны, но при этом остающиеся теми импульсивными, великодушными русскими, о которых мы знаем из истории, — это мужчины, такие же, каких мы видим в Великобритании и Америке. Они несколько иначе, чем мы, видят иерархию того, что ценят в жизни, но вечным ценностям любви к ближнему, к стране, к семье они преданы ничуть не меньше…
Перевод Олега Мацнева
