Третий (не)лишний. Переосмысление наследия Польско-Литовской Речи Посполитой и Украина
Украинская национальная идея созревала, эволюционировала и, что немаловажно, добивалась успехов в постоянном поле напряжённости между Польшей и Россией. Их конкуренция на протяжении XVIII – начала XX вв. создавала для украинских «национальных будителей» поле маневра. Более того, украинское движение не раз использовало высказывания одного «старшего» брата против другого. Потому, по меткому замечанию Михаэля Мозера, «начиная с ХІХ века, в национальных и политических дискурсах поляки считали любую «руську» идентичность, которая не интегрировалась в польскую нацию, интригой «Москвы», а русские часто представляли украинское движение как польскую интригу»
Послевоенная советская пропаганда (сконструированная при участии украинских советских историков) постулировала «извечное стремление» украинцев к «воссоединению с Россией». Согласно такой логике, Польша и польский фактор украинской истории становились принципиально чужими и враждебными. Причём в значительной мере адаптированная советской пропагандой народническая украинская традиция не только не мешала, но и помогала «экстернализации» Польши. Любопытным элементом советской (и отчасти постсоветской) стратегии изображения всего польского как «иноземного», даже если речь шла о периоде нахождения украинских земель в Речи Посполитой, стали, например, формулировки о том, что казаческие гетьманы были выпускниками «зарубежной» Замойской академии, а польские источники о казаческих войнах XVI–XVII вв. назывались «иностранными».
Украинская диаспорная историография, с одной стороны, возлагала на поляков основную ответственность за драматическую историю польско-украинских отношений, но с другой, подчеркивала, что пребывание в составе Речи Посполитой «сделало возможным проникновение западных культурных влияний на украинские территории» и «дало украинским элитам XVI–XVII вв. шанс участвовать в главных течениях западной цивилизации» и жить в «децентрализованом государстве, где уважались права и свободы, пусть и ограниченные высшими слоями общества»
Историографические изменения в образе польско-литовской Речи Посполитой в постсоветской Украине связаны с публикациями известного историка-медиевиста Натальи Яковенко (ныне – заведующей кафедрой истории Киево-Могилянской академии). Изданная в 1993 году монография Яковенко «Украинская шляхта» стала интеллектуальным бестселлером. Словосочетание «украинская шляхта» оказалось не менее неожиданным, интересным и модным, чем словосочетание «украинский секс» (приблизно в это же самое время литературным бестселлером стал текст Оксаны Забужко «Полевые исследования украинского секса»).
В последующих публикациях Яковенко (в первую очередь, в «Очерках истории Украины», перевод которых на русский скоро должен выйти в издательстве НЛО) была сформулирована новая для украинского интеллектуального пространства интерпретация Речи Посполитой как уникальной шляхетской демократии раннего нового времени. Яковенко подвергла критике представления о «наступлении польских магнатов на Украину», усомнилась в односторонней национальной интерпретации восстания Богдана Хмельницкого, посвятила серию исследований спектру межрелигиозных контактов того времени.
Предложенные Яковенко интерпретации были непосредственно связаны с переосмыслением образа Речи Посполитой, происходившим на протяжении 1990-х гг. в польской и частично англоязычной историографии. Более подробно об этом я писал в эссе о концепциях «Центральной Европы» на сайте Полит.ру. Для настоящего текста важно, что в новом образе Речи Посполитой акцентировались её достижения в парламентаризме, самоуправлении, гражданских правах и религиозной толерантности. Такие историки, как Анджей Сулима Каминский, прямо и остро критиковали польский «исторический империализм», то есть отождествление Речи Посполитой с Польшей в её современном языково-культурном понимании
В своей книге Каминский очень редко употребляет слова «Польша» и «поляки», а вместо «шляхты» пишет о «гражданах». Более того, достижения Речи Посполитой описываются им как результат соучастия и сотрудничества всех наций, в том числе, украинцев и беларусов. При этом, Каминский, как и многие сторонники историографической реабилитации польско-литовского государства, будто бы забывает, что проекты его превращения в государство польско-литовское-руское (не путать с русским!) действительно существовали, но никогда не были воплощены в жизнь.
В схематически изложенных подходах принципиально важно акцентирование исторической и цивилизационной принадлежности Украины к Западу. Еще в 1994 году один из польских украинистов Владислав Серчик прямо ставил вопрос: «имело ли заметное в прошлом тяготение Украины к западу Европы продолжительные цивилизационные последствия?»
Понятно, что современность всегда ищет в прошлом созвучные ей сюжеты и идеалы. Тем не менее, превращение Речи Посполитой (выступавшей в текстах эпохи Просвещения как пример хаоса и осталости) в эталон современности (парламентаризма, гражданских свобод, веротерпимости), в едва ли не прообраз Европейского Союза, практически не получило распространения на Украине. Школьный учебник остался верен стереотипам «польской агрессии» и «национально-освободительной войны под руководством Хмельницкого»; в публичном дискурсе и политической риторике современную Польшу охотно ставят в пример за успешность реформ и описывают как «евроадвоката Украины» (имея в виду традиционную наиболее благоприятную к Украине позицию Польши в Европейском Союзе) но эти позитивные образы практически не транслируются в прошлое двух стран.
Историческую же «европейскость» Украины обосновывают иными, преимущественно доморощенными мифами: ссылками на созданную в среде мазепинской эмиграции начала XVIII в. «первую в мире» «Конституцию» Пилипа Орлика (кавычки в данном случае необходимы для избежания путаницы с современным понятием конституции); отождествлением запорожского казачества с европейским рыцарством (хотя на Запорожье отчётливо видны следы рыцарства восточного, османского); легендами о происхождении названия парижского аэропорта Орли от фамилии брата все того же Пилипа Орлика и так далее. При этом действительно весомые аргументы: магдебурское право, непосредственная включённость украинских земель в процессы Ренессанса, Реформации и Контрреформации упоминаются гораздо реже. И большинство из них напрямую связаны с пребыванием в составе Речи Посполитой.
«Исключение» польского сюжета ещё более любопытно в галицком или львовском варианте мифа украинской европейскости, опирающемся на наследие Габсбургской монархии. Как известно, галицкие земли вошли в состав Австро-Венгрии именно в результате разделов Речи Посполитой. Именно Австрии многие галицкие интеллектуалы высказали свою признательность за «плюрализм» и «толерантность», за сохранение украинского языка и культуры. В рамках этого мифа Австрийская империя противопоставляется «всегда репрессивной» империи Российской; «европейская» Галичина противопоставляется «полуазиатским» Донецку, Харькову или даже Киеву. Понятно, что при этом австрийское наследие кажется безусловно европейским и, что также немаловажно, совершенно безопасным для современной украинской идентичности. Зато Российская империя по-прежнему многими воспринимается как актуальный политический проект, чему немало способствуют заявления российских официальных государственных и церковных лиц. Поэтому любое обращение к наследию этой империи прочитывается как угроза для украинской идентичности.
В контексте нашей темы чрезвычайно важно, что австрийский миф очень существенно маргинализирует роль Речи Посполитой и польской культуры в истории украинской Галичины, хотя ни один из регионов современной Украины не находился так долго, как Галичина, в составе Польского государства (с 1340-х гг. до 1772 г.).
И лишь события «Оранжевой революции» ненадолго обратили общественное внимание к теме Речи Посполитой. Сразу несколько авторов обратили внимание на то, что границы голосования за Виктора Ющенко практически полностью совпадают с историческими границами Речи Посполитой. Подобные наблюдения о «присутствии истории в настоящем» делались и в других странах. В России обращали внимание на то, что «красный пояс» голосования за коммунистов совпадает с границами историчсекого крепостничества. В Польше результаты выборов постоянно напоминают о границах разделов в конце XVIII века.
В украинском случае дискуссия о том, могли ли через 200 лет напомнить о себе уроки жизни в «децентрализованом государстве, где уважали права и свободы», имело ли «заметное в прошлом тяготение Украины к западу Европы продолжительные цивилизационные последствия?» не успела развиться из-за стремительного массового разочарования в результатах революции. Вопрос: случайность или закономерность? оказался невостребован.
***
Мне кажется, что отмеченная в начале этого текста конкуренция двух общих схем восточноевропейской истории сохраняется до сих пор. Причём обе эти схемы выстраивают воображаемые триады. В русском случае – это «триединый русский народ» (который мог бы состоять из русских (велико-), украинцев(мало-) и белоруссов на основе «общерусской» культуры). В польском случае – это «триединая гражданская нация» Речи Посполитой (которая могла бы состоять из поляков, литовцев и руських – украинцев и беларусов на основе общей политической культуры с сохранением языковых и религиозных особенностей). Русская триада в её идеальном виде предполагает «слияние в русском море». Польская триада более открыта к этническим отличиям и даже частично может совмещаться с национальным романтическим нарративом. Но при этом, она-таки остаётся польской. Как удачно подметил Роман Шпорлюк, это можно увидеть по тому, насколько лёгкость и органичность высказываний «польский Киев» или тем более «польское Вильно» отнюдь не равнозначна высказываниям «литовский Краков» или «украинская Варшава»
Тем временем украинский национальный проект, который в прошлом делал невозможным осуществление и первой, и второй триады, остаётся неосмысленным и непонятным для многих украинских граждан. И свои главные опасения он сегодня связывает с Россией. В частности, обозреватель делового еженедельника «Комментарии» (№ 3, 20 января 2012 года) на днях написал: «Совершенно очевидно, что под вывеской Года российской истории затевается мощная пропагандистская кампания, по сути, являющаяся продолжением реализации проекта “Русский мир”. Только цель её уже… аккуратный подкоп под основы украинской национальной исторической доктрины»
