Франклин Анкерсмит. Возвышенный исторический опыт

Ф.Р. Анкерсмит. Возвышенный исторический опыт. – М.: Издательство «Европа», 2007. – 608 с.

Работа Анкерсмита – апология «непосредственного опыта восприятия прошлого», в том виде, в каком его можно представить, отказавшись от диктатуры современной философии языка, книга сложным путём приводящая нас к пониманию предельно простых вещей: исторический опыт, «опыт возвышенного» может и должен быть важным способом работы человека с прошлым и понимания логики их взаимодействия в своём сознании.

Контекст работы

«Прошлое не обладает такой самостоятельной природой, которая позволяла бы рассматривать его независимо от нарратива»Здесь и далее – эпиграф из статьи Андрея Олейникова. «Становясь тем, кем мы больше не являемся» // Синий диван..

Анкерсмит, как и Уайт, и Данто – крупнейшие из современных ему «теоретиков исторического знания» – говорит о прошлом как о «продукте культуры». А потому его существование обусловлено прежде всего современной необходимостью его сохранения и осмысления. Вперёд историческую науку и историческую теорию двигают не открытия новых фактов, а анализ новых возникающих «культурных значений» того, что, казалось, было уже давно известно. Таким образом, мы возвращаемся к хорошо известному тезису о том, что, занимаясь прошлым, мы больше узнаём о себе в настоящем, исходя из того, что именно в прошлом нас интересует и как мы с ним работаем.

Анкерсмит начинает своё рассуждение подобно средневековому богослову, «стоя на плечах гигантов» (эти гиганты – философия языка, «лингвистический поворот», главные достижения гуманитарной науки последних 40-50 лет), и пользуется возможностью «видеть дальше них». Парадоксальным образом отчасти он забирается сам себе на плечи, поскольку более ранние работы характеризуют его как весьма значимого «нарративиста», исследователя теории исторического знания с опорой на теорию языка.

Можно представить себе Анкерсмита бароном Мюнхаузеном, обхватившим двумя ногами лошадь своего теоретического знания, и вытаскивающим себя за волосы из лужи современной философии истории, которая, по его мнению, хорошо объясняется словами Ницше о погружении культуры в «тюрьму языка». Именно философия языка прежде всего обращает внимание на способы, при помощи которых историк «рассказывает» о своём предмете (об этом см. Артур Данто, Хейден Уайт), она же в своём абсолютном диктате превращает «историю» в «текст», максимально отрывая «историю» от «опыта», то есть прежде всего говорит о невозможности «рассказать всё, как было на самом деле»и призывает иметь дело с собственной ограниченностью, подразумевая под ней различные способы текстуального анализа..

Разумеется, не обещает этого и Анкерсмит. Однако «освобождением из тюрьмы», по его мнению, становится обращение к «возвышенному историческому опыту» – новому элементу, который мы можем обнаружить по-новому сформулировав вопросы к уже существующим историческим сочинениям. Опыту, который уже многократно был дискредитирован и отброшен в сторону, как несоответствующий критериям «научности». Автор называет «Возвышенный исторический опыт» «романтической» работой, которая призвана «реабилитировать мир чувств и настроений».

 

Идея опыта

«Ещё до того, как различие между прошлым и настоящим будет развёрнуто и объективировано с помощью нарратива, должен существовать опыт, в котором оно впервые и свободно дает себя почувствовать. Анкерсмит полагает, что нести такой опыт могут любые события, вызывающие отчуждение от знакомого и привычного порядка вещей».

«В этой книге предлагается необычный тезис, что существует такая вещь, как «интеллектуальный опыт», и что наш разум не хуже, чем наши глаза, уши и пальцы, может работать как вместилище опыта»Анкерсмит, с.27.. Опыт, упакованный в нашей голове, даёт о себе знать в момент «переключения» от безвременного настоящего к миру, где есть и прошлое, и настоящее. Когда этот момент наступает, мы понимаем прошлое как реальность, которая в какой-то момент «оторвалась» от настоящегоСм. с.29.. Анкерсмит называет отрыв «моментом утраты», который до некоторой степени можно сравнить с «моментом истины» – каким может стать для нас (а при смене «оптики» – и для целых сообществ, даже народов) какое-то эмоционально насыщенное событие, после которого «ничего уже не может быть прежним». Почувствовав его, мы понимаем, что барьеры между прошлым и настоящим могут быть сняты, испытываем удовольствие от ощущения восстановления их связи и боль от понимания невозвратимости прошлого. Таким сочетанием «боли» и «удовольствия» автор учит нас видеть работу «возвышенного исторического опыта». Самой близкой к нему метафорой из нашей личной жизни станет воспоминание о потерянной любви. «То, как мы чувствуем прошлое, не менее, а, возможно, даже более важно, чем то, что мы о нём знаем»С. 32..

Здесь стоит вспомнить заглавие книги Дэвида Лоуэнталя: «Прошлое – чужая страна»Д. Лоуэнталь. Прошлое – чужая страна. Спб., 2004., отталкиваясь от которого Анкерсмит пишет: «прошлое – это отчуждённое настоящее». Отчуждённое, но не исчезнувшее.

Понимаемую в таком ключе работу с прошлым авторов исторических сочинений Анкерсмит называет «стонами цивилизации»Близкий образ был использован группой Radiohead при издании своего последнего на данный момент студийной альбома The King Of Limbs (2011). Специальная газета, распространяемая по всему миру, приуроченная к выходу альбому и посвящённая традиционному для группы образу «потерянного» человека, называлась The Universal Sigh – «Вселенский вздох».. Ему важно подчеркнуть, что речь идёт именно о «стоне» – вырывающимся из нас часто помимо нашей воли, противопоставленному обычному «аналитическому суждению». В этом автор следует Витгенштейну, доказавшему, что существует смысловая и онтологическая разница между языковыми утверждениями «Я знаю, что идёт дождь» и «Я знаю, что мне больно». Доказать, что идёт дождь можно, выглянув в окно, доказать свою боль можно лишь «издав стон»: «В этом смысле это <стоны цивилизации> по сути поэтические стоны: как стихотворение, они не стремятся к истине, но – к тому, чтобы дать опыту возможность говорить»С. 276.. Этот «заговоривший» опыт обладает несколькими ключевыми характеристиками.

 

Ностальгия и подлинность

«”Поверхность”, на которой разворачивается опыт прошлого, никогда не бывает безмятежной. Её натяжение образует борьба чувств разной направленности и разной степени интенсивности».

Интеллектуальное и духовное напряжение между нашим прошлым и настоящим создаёт ностальгия. «Переживания от потерь и утрат», всё, что разрывает мир на «до» и «после» так или иначе продуцирует эту ностальгию, питает её. Ещё более важной, с точки зрения Анкерсмита, оказывается движущая сила этого чувства «нехватки прошлого».

Как и в случае с утраченной любовью, молодостью, сильным ощущением жизни, ностальгия открывает нашу устремлённость по направлению к подлинности. Именно это ощущение часто позволяет отличить прошлое от настоящего, оно применимо как к личной истории конкретного человека, так и к той истории, с которой он привык сталкиваться под видом академического предмета в школе или институте. Школьнику «подлинной», «настоящей» может казаться история из учебника, освящённая картинками и диаграммами, обрамлённая в цитаты известных людей прошлого (когда история понимается как познавательная научная дисциплина). В противоположность этому для взрослого человека (уже обладающему запасом «собственной истории» – истории своей жизни) «подлинностью» часто может быть проникнуто его собственное воспоминание из детства, момент, запечатлевшийся в памяти, какой-то отпечатавшийся образ (с этого места можно было бы пересказывать все семь томов романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени»).

Анкерсмит показывает работу этого явления, приводя в пример размышления философа Вальтера Беньямина о природе фотографии. «Фотография способна нести опыт прошлого, который обнаруживает себя в разрыве между тем, что она была призвана изображать, и тем, что стало возможным на ней увидеть. Никакое другое изобразительное средство не может так нас приблизить к тому, что оказалось навсегда потерянным и утраченным»Олейников.. То самое приближающееся утраченное, по мнению Беньямина, обладает его аурой.

 

Анкерсмит подхватывает образ Беньямина и показывает возможности работы с ним применительно к историописанию. Он видит здесь тот самый искомый «момент утраты», в котором мы чувствуем «ауру» подлинности, которое прошлое «высосало» из настоящего. Мы ощущаем настоящее как изрядно поношенное прошлое, лишенное ауры. Но то, что она здесь когда-то была, опять-таки аккумулирует в нас идею утраченной связи. «Аура» раскрывает множество сущностных деталей в работах Йохана ХёйзингиЕго работам Анкерсмит посвящает специальную главу в книге., историка, которому увиденный в детстве костюмированный карнавал-парад в маленьком городке (возвышенный исторический опыт) помог почувствовать идею своей работы о позднем средневековье – которое, по его мнению, являлось не «рождением нового, а закатом старого, т.е. «Осенью средневековья». Аура, окружающая прошлое, её апелляция к разбуженным чувствам историка, становится его важным союзником – от него больше не требуется «забыть самого себя», чтобы сколь возможно «объективно» приступить к написанию исторического труда, напротив, он должен питаться этой устанавливающейся связью с прошлым, которую она, аура, даёт.

 

Травма и идентичность

«Потребность в изучении истории связывается им с возникающим вследствие какой-либо психической, ментальной или культурной травмы отторжением от привычной самоидентичности, которое происходит в направлении некоего нового, но еще окончательно не сложившегося образа себя самого».

Обращаясь к зыбкости границ между прошлым и настоящим, Анкерсмит развивает идею связи травмы и идентичности. Это ещё один вопрос, чрезвычайно подробно разработанный современной гуманитарной наукой. Тезис о Холокосте, как о «новой религии Запада» и о рождении современной идентичности из комплекса вины, связанного с преступлениями двух Мировых войн Анкерсмит поворачивает лицом к лицу с проблемой опыта. «Новая идентичность, преимущественно формируется травмой от потери прежней идентичности, и в этом состоит её основное содержание», – утверждает он.

Таким образом, в центре идентичности человека находится понимание того, что его прежняя идентичность уже утрачена – «знание о прошлом оказывается единственным средством, способным объяснить нам, почему мы уже не можем быть теми, кем были раньше», а потому «мы суть те, кем мы больше не являемся» – парадокс, иллюстрирующий работу возвышенного исторического опыта. «Мы можем сказать, – пишет Анкерсмит, – что наша коллективная идентичность в основном есть совокупность шрамов в нашей коллективной душе, шрамов, оставленных вынужденным отказом от прежней идентичности, шрамов, которые никогда нельзя будет изгладить полностью и которые всегда будут вызывать в нас длительную и нескончаемую боль… Прошлое будет следовать за нами как ушедшая любовь: отсутствующая, но именно в силу этого всегда так крайне мучительно присутствующая в нас».

 

Истина и остранение

«Главное, как считает Анкерсмит, не в том, чтобы подтвердить истинность своего ощущения, введя его в контекст уже существующих исторических исследований; значительно важнее суметь просто довериться ему и осознать его неслучайность».

Одним из самых сложных, и в то же время необходимых для понимания сути главных идей, лежащих в основе книги, является призыв Анкерсмита разграничить истину и опыт. «Возвышенный исторический опыт» не должен вести нас к истине. Напротив, без разрушения их связи возвышенный исторический опыт не может вступить в свои права. Только опыт, предшествующий истине (у Анкерсмита в роли такого опыта выступает опыт максимально обезличенный, не нагруженный заранее устремлением к истине) становится рабочим материалом для историка. Скрепляющая всю нарративную конструкцию истории «истина» здесь оказывается излишней – в её отсутствие прошлое вновь можно сопоставить с настоящим, в котором мы также не проникнуты в каждое мгновение идеей причинно-следственной связи. В схожем положении буддистские философы предлагали представить себе человека коровой на лугу – она не способна съесть весь луг сразу, она захватывает ровно столько травы, сколько может влезть ей в рот – так и реальность мы потребляем отдельными кусками, вне целостности истины.

Частичной заменой «истины» Анкерсмиту служит идея «остранения» в смысле, близком изобретателю этого понятия, литературоведу Виктору Шкловскому. «Увидев то, как мы смотрим на мир, мы обретем способность увидеть сам мир»И. Калинин. Приём остранения как опыт возвышенного // НЛО, 2009, № 95., – пишет об этом в своей про-анкерсмитовской статье филолог Илья Калинин.

Анкерсмит призывает вовлечь личностный мир историка, его опыт, растворённый в глобальном «возвышенным», не изолируя историка от его материала, которым служит сама жизнь, одновременно им проживаемая. «Остранение» позволяет ему перейти на иной уровень обобщения, не оказавшись при этом «над схваткой», а проделав то, что в формализме называется «обнажением приёма» – смещением фокуса с того, что сделано, на то, как сделано. В подобный момент озарения наблюдает за берегом ночной Сены Бардамю – главный герой романа Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи», так понимает «Чуму» спрятанный за главным героем голос его автора Альбера Камю, так князь Болконский у Льва Толстого смотрит на небо Аустерлица. Возвышенный исторический опыт понимается и принимается нами как опыт эстетический, а потому возвышающий человеческую душу.    

Сергей Бондаренко