Академик РАН Юрий Пивоваров: «У России как будто ампутировано будущее»
Диагноз российскому обществу ставит Юрий Пивоваров, историк и политолог академик РАН, директор Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН РАН). Жгучий интерес к прошлому – результат психологического замещения; все обращены в прошлое, поскольку нет убедительного проекта будущего. Главной (политической) задачей становится победа в битве за историю
- Полный текст интервью / «Новая газета» № 15 от 11 февраля 2011 года
Фрагменты интервью Юрия Пивоварова
«СССР «вычитывается» из русской истории, это ее продукт. Другое дело, что он не был железно запрограммирован. Вообще нет никаких исторических законов (тенденции, закономерности, но — не законы). История — процесс открытый, потому что человек — существо со свободной волей. СССР мог быть, а мог и не быть. Продукт в целом получился катастрофический. И Советский Союз продолжает жить. Он живет в нас. Перефразируя известные слова, СССР не ушел в прошлое, он растворился в будущем. И даже мы — люди либеральных взглядов — советские. Когда Брежнев сказал, что советский народ — новая историческая общность, он был абсолютно прав».
«— Можно ли говорить о том, что Россия переживает кризис исторической памяти — история мифологизирована, адаптирована к текущим историческим задачам, нас призывают гордиться темными страницами собственной истории?
— Кризис исторической памяти… Нет, скорее процесс ее обретения. Или кризис возвращения исторической памяти. Ведь поначалу большевики вообще лишили Россию истории (ее, кстати, и в школе, и в вузах не преподавали). Государство с вымышленным названием — «СССР». Конституция 1924 года отказывается от фундаментального принципа, принятого во всем мире: государство «связано» определенной территорией, границами.
Большевистские же теоретики распространяют потенциальный СССР на весь земной шар (кто за коммунизм, тот имеет право вступить в наш Союз). Но где-то около 1934 года режим начал «национализироваться». Правда, национализация на деле оказалась эксплуатацией прошлого с целью укрепления побеждавшего сталинизма. Она носила произвольный и фальсификаторский характер. Фактически от отказа от истории перешли к насилию над ней.
Великая Отечественная война вернула нам прошлое. Оказалось, что мы не СССР, а Россия, не Марлены, а Иваны, не «земшарная республика Советов», а «ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», не «пролетарии всех стран…», а «Господи, помоги»… История вернулась к нам, когда чуть не проигранная советско-нацистская война стала превращаться — подвигом народа — в освободительную Отечественную.
В хрущевско-брежневский период процесс возвращения исторической памяти хоть и противоречиво и медленно, но несмотря ни на что, продолжался. Эпоха Горбачева–Ельцина вообще смела оставшиеся преграды на этом пути.
Естественно, что все это идет болезненно. Но откуда такой жгучий интерес к прошлому, просто какая-то «страна историков»? Сделаю предположение: все обращены в прошлое, поскольку нет убедительного проекта будущего. Так сказать, психологическое замещение. У России как будто ампутировано будущее, а это значит, что теряется, рассыпается и настоящее. Ведь если нет «завтра», то и «сегодня» обретает иной, неестественный, статус.Так уже было в 1970-е, когда политические споры велись в форме литературных дискуссий. Ныне политическая конкуренция переносится в прошлое. Проективная энергия, динамика уходит в историю. Почему? Помимо «ампутированного» будущего господствующий режим нуждается в легитимности. Поскольку конституционно-правовая (формальная) легитимность по сути не работает (главное — нет выборов, центрального момента всякой демократии), то остается историческая. Следовательно, важнейшая задача: выиграть битву за историю. Здесь Великая Отечественная — главная надежда нынешних насельников Кремля. Ведь они действительно представляют собой постсоветскую Россию, а не антисоветскую. Причем постпозднесоветскую, брежневскую, а она вышла из войны. Как и вполне понятен ренессанс Сталина в обществе. Когда-то обыватель, устав от двадцатилетних (1914—1934) передряг, дал санкцию на Усатого, то есть пусть жесткого и страшного, но гарантирующего (так казалось!) порядок и определенность. И сегодня «Сталин» — лекарство от этой вечно неопределенной жизни. Вместе с тем для части общества это и символ чаемого ими исторического реванша. Опасность в том, что, как говорил Поль Валери, история порою превращается в яд, которым можно отравить целые поколения.»
