«Берия с каждой минутой становился всё разнузданнее и разнузданнее»
Что говорил и как себя вёл Лаврентий Берия за две недели до своего ареста на заседании Президиума ЦК в воспоминаниях переводчика Владимира Бойкова.
13 июня 1953 состоялось заседание Президиума ЦК КПСС, ставшее одним из последних кремлёвских заседаний, в котором принял участие Лаврентий Берия. Через две недели его арестуют, а уже седьмого июля выйдет постановление ЦК «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берии». Тем не менее в середине июня он ещё считает себя хозяином положения и фактически единолично устраивает на заседании президиума выволочку делегации Венгерской партии трудящихся во главе с «лучшим венгерским учеником товарища Сталина» Матяшем Ракоши.
Весна 1953 года застала европейские страны «народной демократии» перед лицом системного кризиса. Все новые и новые донесения, поступавшие в Москву, свидетельствовали о надрыве экономик, упадке сельского хозяйства и крайнем недовольстве населения своим материальным положением. Столкнувшись с необходимостью оценить положение дел в унаследованном от «отца народов» советском лагере, руководство КПСС проявляло немалую обеспокоенность ситуацией конкретно в Венгрии, где курс на форсированную индустриализацию привел к огромным экономическим и социальным диспропорциям, угрожавшим общей дестабилизацией.
О том, как Берия встречал венгерскую делегацию в Кремле, мы сегодня можем узнать благодаря недавно опубликованным воспоминаниям Владимира Байкова, который выступал на заседании в качестве переводчика.
Выпускник Литературного института, Байков оказался в Венгрии 1945 году в качестве офицера-политработника Красной армии и изучил венгерский язык именно для этой цели. Последующие два десятилетия он посвятил работе прежде всего «на венгерском направлении» в самых разных амплуа – от переводчика-синхрониста до дипломата и политического аналитика. В частности, во время подавления венгерской революции Байков сопровождал Яноша Кадара при переезде в Венгрию, как главу нового правительства, сформированного в СССР, въезжал с ним в Будапешт в советском танке и находился рядом с Кадаром в первые недели консолидации на советских штыках новой власти.
Воспоминания Байкова были опубликованы к шестидесятилетию Венгерского восстания издательством «Нестор-История» под названием «1956. Венгрия глазами очевидца». Приводимый ниже фрагмент публикуется с разрешения издательства.
***
В начале 50-х годов наряду со штатными обязанностями референта мне приходилось знакомиться с делами венгров, исключенных из партии по стандартному обвинению: «участие в заговоре против Сталина». Это были документы архива Комиссии партийного контроля сначала ЦК ВКП(б), а затем переименованного в Комитет партийного контроля ЦК КПСС, переданные туда из Коминтерна. Комиссию и Комитет возглавлял тогда «самый справедливый» человек в компартии Советского Союза – Матвей Шкирятов. Он руководил «чисткой» партии, имел собственную тюрьму, где лично допрашивал особо важных персон и за свои заслуги даже похоронен в Кремлевской стене.
После решения Комиссии, что было формальной предварительной процедурой, все дела автоматически передавались в следственные органы Берии. Чудом спасшиеся от этой мясорубки венгерские коммунисты скрылись в конце 30-х годов кто куда: переехали в провинцию, поменяли свои фамилии на фамилии жен (многие из них успели обзавестись семьями), несколько раз меняли места работы и проживания, уходили на фронт под другими именами.
Работа по выявлению «врагов» проводилась по просьбе Ракоши для розыска венгерских эмигрантов, уцелевших в 1936 – 1937 годах от истребления в бериевских застенках и концлагерях, чтобы привлечь их на работу в новой Венгрии.
Разыскать их было не легко, да и те венгры, которых удалось обнаружить, не хотели ехать на родину: они мало надеялись, что их там оставят в покое. Ужасы, о которых мне рассказали беглецы, участники венгерской коммуны 1919 года, спасавшиеся от коммунистической сталинской диктатуры – неописуемы. Боюсь, что спустя десятилетия и не найдется свидетелей незаслуженных мучений эмигрантов.
… Сдвигая хронологические воспоминания во времени, я считаю необходимым описать, как был смещен Ракоши еще до того, как его изгнали из Венгрии в 1956 году. Мне пришлось встретиться с Ракоши в трагический для него день 13 июня 1953 года, когда состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС «О положении в Венгрии».
Заседание проходило в том зале, где когда-то председательствовал Ленин, потом Сталин. В этот раз заседание Политбюро вел Георгий Маленков, тогдашний Председатель Совета министров СССР, справа от него сидели Вячеслав Молотов, Никита Хрущев, слева – Лаврентий Берия, Анастас Микоян и другие. Венгерская делегация была в составе: Ракоши, Герё, Надь, Хегедюш, Хидаш, Доби, Фёльдвари, Салаи. Не были вызваны в Москву Фаркаш и Реваи – еще накануне ЦК КПСС «посоветовал» не вводить их в структуры Центрального руководства ВПТ. Ведь составы «малых» Политбюро соцстран всегда, мягко выражаясь, «рекомендовались» «большим» Политбюро ЦК КПСС.
Заседание началось без всякого вступления. Информацию Ракоши сразу же прервали репликами Молотов и Берия: – Расскажите, как вы довели страну до ручки, посоветуйте, как нам теперь расхлебывать всё за вас, – допрашивал Молотов (я заметил, что его глаза, как буравчики просверливали собеседника).
Не дожидаясь ответа, Хрущев, Молотов, Микоян в грубой форме (остальные репликами поддакивали) учинили недавним соратникам разнос. Говорили, что в Венгрии применяются командные методы управления, что народ Венгрии живет в постоянном страхе от репрессий, что руководители партии оторвались от масс, что развитие тяжелой промышленности идет необоснованно высокими темпами, что в стране принудительно загнали всех крестьян в сельхозкооперативы. В Венгрии, которая всегда сама себя кормила, есть нечего, и недовольство людей политикой Ракоши растет изо дня в день. Словом, «на воре шапка горела», ибо эти обвинения верные соратники Сталина с прямым основанием могли бы адресовать и себе. Выступления подтверждались фактами и цифрами и выглядели убедительно. Особенно, когда говорил Молотов, оперируя посольской информацией.
Это, по-моему, было не заседание высшего политического органа партии – святого ареопага мудрости, как я до этого считал. Это был допрос подсудимого в судебном следствии, но не для установления истины, а для аргументации заранее вынесенного приговора. На этом заседании Политбюро Берия приводил страшные цифры убийств, которые были совершены по приказаниям венгерской четверки – Ракоши, Герё, Фаркаша, Г. Петера.
Фамилии всех казненных в памяти я не удержал. Очень страшный и нервный для меня был этот перевод. Но все-таки запомнилось, что по делу расстрелянного Ласло Райка казнили с ним еще 25 человек осудили по этому делу на разные сроки около 100, в том числе половину на сроки более 10 лет. Мне запомнилось, что советские руководители обвиняли венгерских «товарищей», что они «зря» посадили Яноша Кадара, а также социал-демократических лидеров – Арпада Сакашича, Дьёрдья Марошана, что «не за что» казнены многие военачальники, арестован председатель Совета профсоюзов Эдён Кишхази и сотни, и сотни других коммунистов-подпольщиков, в том числе рядовые социал-демократы, участники движения сопротивления против Хорти. Около полумиллиона венгерских крестьян, не желавших вступать в венгерские колхозы, судебно преследовались. Через различные концлагеря прошел каждый третий-четвертый житель страны.
Когда же Ракоши, и, в особенности, Герё стали доказывать, что репрессии, да и вся партийная политика основывается на советах из Москвы, ведь в каждом венгерском министерстве работают советники, присланные из СССР, в том числе и в АВХ – венгерской госбезопасности, ярости Берии не было предела. Одевая и снимая пенсне, брызгая слюной, он кричал и ругался матом (матом на этом заседании ругались все, кроме Маленкова и Молотова), переходил почти на визг:
– Где документы наших указаний и советов, документы где?! Вы говорите, что этих письменных доказательств у вас нет, но, а если нет документов, значит вы еще и клеветники и провокаторы, нет вам места в руководстве Венгрии! Вас ничему не научили процессы Ласло Райка, болгарского Трайчо Костова и других шпионов, давно стертых в лагерную пыль!? – орал Берия.
Конечно, это было подлое заявление главного палача Советского Союза – все, и советские и венгерские деятели, присутствовавшие на этом заседании, знали, что смертные приговоры заранее выносились Берией и не только советским безвинным людям, но и гражданам «братских стран» В то время Ракоши трусливо соглашался с этими кровавыми указаниями, а реализовывались они в Венгрии начальником политической полиции Габором Петером, а из советского МГБ уполномоченным Берии в Венгрии советником Михаилом Белкиным.
Берия на заседании Политбюро вел себя разнузданно, говоря точнее, по-хулигански, сплевывал не в плевательницу, стоявшую у него под ногами, а прямо на пол, около себя. Я цепенел от ужаса и омерзения. Мне казалось, что я нахожусь на каком-то ведьмином шабаше.
Это заседание Политбюро фактически вел Берия, беспардонно перебивая формально председательствующего Маленкова и Молотова, а также невнятно что-то бормотавшего Микояна – все они словно находились в каком-то трансе. Берия с каждой минутой всё более и более входил в раж, становился всё разнузданнее и разнузданнее, показывая всем остальным членам Политбюро, что фактически теперь он в стране хозяин. Причина такого поведения Берии мне раскрылась позже: как выяснилось – уже был подготовлен заговор, в результате которого он становился главой государства. Заговор, как известно, не удался. Безропотные, внешне соглашавшиеся со всеми высказываниями Берии члены Политбюро – готовили контрзаговор. Значительно позднее, из материалов следствия по делу Берии я узнал причину транса остальных членов Политбюро. Берия верил в успех своего заговора и заранее чувствовал себя хозяином положения, был убежден, что главой страны должен быть он. Берия уже предвкушал, как будет рвать горло всем сидящим на этом заседании Политбюро. Но не успел: 26 июня 1953 года в этом же зале заседаний он был схвачен и обезоружен офицерами Московского военного округа, завернут в ковер и вывезен из Кремля мимо охраны МГБ в подземный бункер штаба округа. Через несколько месяцев был осужден и расстрелян.
То заседание Политбюро 13 июня длилось несколько часов, был жаркий летний день, окна не открывались – бушевали дождь и гроза, рубашка у меня промокла до поясного ремня.
Когда на заседании возникло редкое затишье, мой перевод еще слушали, потом каждый говорил, не слушая другого, да и слушать, было незачем – властители соцлагеря договорились заранее: Ракоши фактически отстранить от должности премьер-министра, временно, «для исправления ошибок» (до пленума ЦК ВПТ) оставить за ним должность первого секретаря, а пост премьер-министра передать Имре Надю. Как известно, ошибки эти Ракоши не исправил – назревало народное восстание.
Последний раз я встретился с Ракоши в конце июля 1956 года, когда он был освобожден от должности первого секретаря и мне поручили сопровождать его при отъезде (фактически в ссылку) в Краснодар. Там он поселился в небольшом доме вместе с женой Феней Федоровной.
Затем, когда я уже не работал в аппарате ЦК, а вел научную работу по Венгрии в Академии наук СССР, до меня доходила информация, что Ракоши много раз писал прошения, чтобы ему разрешили жить в Венгрии, но его не пускали. Правда, потом он был переведен поближе к Москве, в Горьком (теперь Нижний Новгород). Умер Матьяш Ракоши в 1971 году.
После этого побоища на Политбюро у меня осталось очень тяжелое впечатление. Я впервые увидел без прикрас истинные лица «небожителей». Прежде в моих личных представлениях эти люди были на высоком пьедестале. И вдруг я разглядел в них что-то нечеловеческое, звериное и мне стало страшно и противно участвовать в грязных политических игрищах. Я решил уйти из аппарата. Но оттуда так просто не уйдешь: очень много знаешь о порядках в ЦК, о руководящих личностях, деталях – не ровен час, сболтнешь чего не надо и где не надо. Можно было сослаться на болезни, но я был здоров. Остался единственный выход – уйти на партийную учебу, а оттуда потихоньку на научную в Академию наук. Так я и сделал. Тем более, в ЦК любят внедрять в науку бывших аппаратчиков, считая, что там они будут проводить в исследованиях надлежащую партийную линию.
В 1952 году меня отпустили из отдела ЦК на годичные аспирантские курсы в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где я должен был закончить и защитить кандидатскую диссертацию на тему «Современная венгерская литература». Диссертацию за год не напишешь, я давно занимался ею, готовил исподволь все годы, когда выпадали свободные дни и часы, главным образом во время отпусков.
Однако номер с уходом не удался. Грозные события в Венгрии уже назревали, и меня сняли с учебы. К диссертации я вернулся несколько позже, снова работая в аппарате ЦК.
