О трёх памятниках жертвам Холокоста. Размышления к 9 мая
В Минске плакаты, напоминающие о приближении 9 мая, появились на улицах уже в начале апреля. В Украине о Дне Победы политики вспомнили чуть позже. Пока продолжаются судебные разбирательства о взорванном на Новый год памятнике Сталину в Запорожье (появившемуся к предыдущей годовщине окончания войны), в том же городе местные коммунисты открыли бюст Ленина. А в Харькове с приближением Дня Победы коммунисты возобновили кампанию против мемориальной доски кардиналу Украинской греко-католической церкви Иосифу Слепому, установленной несколько месяцев назад на здании пересыльной тюрьмы, где содержался один из иерархов запрещенной в 1946 году в СССР конфессии. Акции против «увековечивания фашистских пособников» прошли под креативным лозунгом: «Геннадий – достойный сын Адольфа» (нынешнего мэра Харькова от Партии регионов зовут Геннадий Адольфович Кернес).
Тем временем стараниями министра образования Дмитрия Табачника в новых изданиях школьного учебника по истории Украины расширена информация о советских партизанах и уменьшена – о националистическом подполье. И, наконец, 21 апреля Верховной Радой был принят закон о вывешивании на государственных учреждениях 9 мая, наряду с государственным флагом, красного «знамени Победы». Львовский облсовет тут же запретил использование коммунистической символики на территории области, а через несколько дней министр иностранных дел Константин Грищенко заявил, что дипломатические представительства Украины за рубежом обойдутся 9 мая государственными символами.
И в Беларуси, и в Украине 9 мая 2011 года будет, прежде всего, Днем Победы. А не Днем болезненной рефлексии о жертвах войны, её последствиях, её трагических противоречиях. Почти наверняка в официальных мероприятиях вспоминать о жертвах и страданиях будут по минимуму, дежурными заученными фразами. При этом официальные Минск и Киев вряд ли ввяжутся в борьбу с Кремлем за «приватизацию» Победы. В обеих странах слова российского премьера о нации «победитедей», которая выиграла бы войну «и без Украины», услышали, но предпочли на официальном уровне не слишком замечать. Очевидно и то, что официальные празднества не станут попыткой деконструкции советского образа Великой Отечественной войны, скорее – продолжением его избирательной национализации (причём больше в политическом, чем в этническом понимании).
В советском образе Великой Отечественной войны не было места для национально или религиозно окрашенных страданий и жертв. Именно поэтому о миллионах убитых евреев говорили как о «мирных советских гражданах». Советские депортации по национальному признаку и по обвинению в коллективной «измене Родине» были абсолютным табу. Не упоминалась и судьба советских военнопленных, миллионы которых умерли от искусственного голода в нацистских концлагерях, а сотни тысяч выживших прошли затем через лагеря советские – как те же «изменники Родины».
Было бы упрощением выстраивать жесткую оппозицию между образом Второй мировой войны, превалирующим в Западной Европе и Америке, с одной, и в России и постсовестких странах, с другой стороны. Но принципиальные отличия в акцентах памяти нельзя не заметить.
Центральное событие, вокруг которого на Западе строится историческая память не только о войне, но во многом и о ХХ веке в целом – Холокост – по-прежнему малоизвестен в странах, на территории которых он собственно имел место. И хотя упоминания о нём уже разрешены и встречаются, в том числе, в учебниках и в средствах массовой информации, этот сюжет истории войны остаётся маргинализированным и подверженным серьезным мистификациям (особенно, если речь заходит об отношении местного нееврейского населения к судьбе своих еврейских соседей). В отличии от Польши, ни в Украине, ни в России (где были оккупированы только западные регионы), ни в Беларуси до сих пор не состоялось серьезных общественных дискуссий по этим вопросам. И хотя во всех трёх странах появляются всё новые памятники и публикации о нацистском уничтожении евреев, по-прежнему фактически отсутствуют серьёзные социологические и антропологические исследования восприятия этих объектов или публикаций. Более того, не составлен даже обычный каталог памятных мест, связанных с Холокостом на постсоветском пространстве. Предлагаемые ниже заметки представляют собой лишь набросок путевых впечатлений о трёх таких монументах.
Соседство памятников: Днепропетровск
В дореволюционном Екатеринославе евреи составляли почти 40% от общего числа жителей, в городе действовали сорок четыре синагоги и молельных дома. 13–14 октября 1941 года в Ботаническом саду на окраине города нацисты расстреляли около десяти тысяч евреев. В 1970-е годы Ботсад стал парком Юрия Гагарина, а вокруг него началось строительство новых учебных корпусов, библиотеки, спортивного комплекса и общежитий Днепропетровского университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией. Тогда же в парке установили невыразительный серый памятник с надписью на русском языке: «Мирным гражданам – жертвам фашизма» (Фото 1).
Этот памятник оказался на обочине парковой дорожки, на которой студенты бегали кросс. Автор этих строк практически ежедневно проходил мимо этого знака по дороге в библиотеку, но ни разу не остановился и не задумался. Ни на лекциях, ни в библиотеке мне не встречалась информация о том, что именно произошло во время войны за окнами современного университетского корпуса. Памятный знак не был местом памяти или тем более рефлексии. Его эвфемистическая формулировка не позволяла почувствовать, пережить событие, которое он скорее нивелировал, чем напоминал.
Память об этом событии – уничтожении в течении двух дней около десяти тысяч человек (всего за время оккупации в Днепропетровске были убиты 16–17 тысяч евреев, что составляет около 60% всех жертв гражданского населения города) – сохранялась только в еврейской общине города. 2 мая 1989 года в парке Гагарина состоялся первый разрешенный властями митинг памяти жертв Холокоста. А 14 апреля 2001 года неподалеку от советского монумента появился новый памятник (Фото 2), созданный на средства еврейской общины с надписями на иврите и украинском: «В этой земле лежит прах 10 000 мирных евреев Днепропетровска, жестоко убитых 13–14 октября 1941 года и еще многих наших святых братьев и сестер, замученных и расстрелянных фашистами (1941–1943)» и цитатой из молитвы «Отец милосердия»: «И да вспомнит Бог наш в своей ласке и их, и всех праведников мира и да отмстит за пролитую кровь рабов своих».
Как мне уже приходилось писать в «Отечественных записках» (2008. № 5), соседство двух памятников, по-разному описывающих тоже самое историческое событие, внешне неконфликтно. Возле советского монумента каждый год появляются ритуальные цветы; возле монумента, возведенного еврейской общиной, ежегодно совершаются поминальные молитвы. Сравнивают ли люди (прежде всего, студенты) два памятника?, обращают ли они внимание на их отличия?, понимают ли, что речь идёт о разном представлении идентичного события? Мы не знаем. Подобные исследования до сих пор не проводились.
Переакцентированная память: Нетишев
Понятие «невидимых» памятников достаточно популярно в литературе предмета. В случае с памятниками жертвам Холокоста в Украине «невидимость» предполагает часто не столько отсутствие у людей каких бы то ни было ассоциаций или эмоций (это скорее относится к памятникам Ленина и других персонажей советской агиографии), сколько физическую невидимость, расположение мемориала в отдалённых местах, в лесу, на старых кладбищах. Последнее вызвано, в частности, тем, что постсоветские памятные знаки стараются устанавливать на месте описываемых ими событий или в непосредственной близости от них. В результате, привязка к исторической достоверности может делать монумент практически недоступным и неизвестным для большинства жителей той или иной местности.
На автомобильной дороге, ведущей из волынского Острога в Шепетовку, неподалёку от города Нетишев, известного по Хмельницкой АЭС, можно заметить необычный памятник жертвам Холокоста (Фото 3). Он стоит у самой обочины дороги, вокруг лес. Из окон машины в глаза бросается плита с изображением звезды Давида и меноры. Остановившись и подойдя ближе можно прочесть надпись на другой, горизонтальной плите: «Здесь в 1941 году фашисты зверски казнили 2500 юношей и девушек г. Острога только за то, что они были евреями. Память о вас навеки!».
Только потом обращаешь внимание на внешний вид остальных частей монумента, которые недвусмысленно указывает на его советское происхождение. Плита с описанием события имеют четкую датировку: август 1997 года. Что было написано на предшествовавшей ей плите советских времён можно только гадать, но наверняка в надписи не упоминалось о том, что погибшие были убиты за то, что были евреями.
Интересно, что, в отличии от Днепропетровска, советский памятник под Нетишевым решили адаптировать к современным условиям. Изменив надпись и добавив еврейскую символику, памятнику оставили советский фундамент, постамент и самое главное – само место при трассе.
Плюрализм репрезентации памяти оказался в данном случае выражен не в возведении соседнего (альтернативного) памятного знака, а в рамках частичной переакцентации того же самого монумента. Стоит особо отметить то, что надпись на плите выполнена на трёх языках: украинском, иврите и идише (Фото 4). Присутствие идиша, на котором, как можно предположить, говорило большинство острожских евреев, представляется в данном случае важным элементом уважения к памяти погибших.
Места еврейской памяти в Минске
В оккупированном Минске было самое большое на территории бывшего СССР еврейское гетто. Кроме того, в расположенный близко к границе с Рейхом город депортировали евреев из Германии и Австрии. Вопреки расхожим стереотипам, в современном Минске достаточно много памятников и памятных знаков, связанных с еврейским прошлым города и его уничтожением во время Холокоста.
От еврейского квартала сохранилось лишь несколько домов, но на одной из площадей города стоит воздвигнутый в постсоветское время памятный знак узникам гетто. Старое еврейское кладбище – одновременно одно из мест массовых расстрелов евреев нацистами – было в 1970-е превращено советской властью в парк. Уже в 1991 году на его территории появились символические памятные надгробия депортированным в Минск евреям Бремена, Кёльна, Дюссельдорфа и Гамбурга, установленные властями соответствующих немецких земель и городов (Фото 5).
Позже в парке поставили и современный памятник расстрелянным: стол и стул с подогнутыми ножками. Неподалёку от него лежит с десяток сохранившихся надгробий с захоронений ХIХ – первой половины ХХ вв. (Фото 6).
Ещё одно место массового расстрела – минская «яма», находящаяся ныне прямо за окнами позднесоветских многоэтажек. Памятник в «яме» производит особое впечатление уже потому, что там сохранена ландшафтная особенность – к памятному знаку нужно спуститься по ступенькам. Рядом с вами по покатому 
спуску (без ступенек) идут на смерть фигуры обреченных – один из самых пронзительных памятников жертвам Холокоста на постсоветском пространстве (Фото 7). Спустившись вниз, нужно пройти метров пятьдесят к монументу в советской стилистике с надписью: «Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибших от рук лютых врагов человечества – фашистско-немецких здодеев. 2 марта 1942 г.». (Фото 8). Сразу за обелиском и за краем ямы – жилые дома. Такой памятник тяжело не заметить.
Возле «ямы» слева – выполненная в форме семисвечника стелла с указанием организаций и частных лиц, финансировавших строительство мемориала. Первым в списке идёт Фонд Президента Республики Беларусь. Не могу не отметить, что автору этих строк неизвестны примеры государственного финансирования памятных знаков жертвам Холокоста в Украине на таком уровне. Справа от «ямы» – алея беларуских Праведников мира. Можно предположить, что такое соседство двух мемориалов неслучайно и призвано подчёркивать сочувствие и помощь беларусов своим согражданам еврейской национальности. Кроме того, акцентирование темы Праведников, безусловно, облегчает интеграцию истории Холокоста в постсоветский беларуский национальный нарратив.
Важное отличие минской истории от, например, днепропетровской не только в роли органов государственной власти (напомню, что в Украине власти, как правило, не препятствуют мемориализации жертв Холокоста, но не принимают финансового участия в таких инициативах), но и в том обстоятельстве, что в современном Минске еврейская община гораздо менее заметна и влиятельна, чем в Днепропетровске. Наиболее яркое свидетельство тому – судьба двух сохранившихся до наших дней зданий синагог. В одном из них сейчас находится шахматная школа, в другом – драматический театр. При чём, если внешный вид первой синагоги почти не притерпел изменений, то вторая была в советские годы существенно перестроена и только одна из боковых стен сохранила окна и кирпичную кладку мавританского стиля, в котором было выполнено всё здание. Оба здания охраняются как памятники архитектуры, о чём уведомляют прикреплённые к ним таблички. Правда, ни на одной из этих табличек не упомянуто, что в «строениях XIX века» находились именно синагоги.
***
Делать далекоидущие выводы на основании только трёх примеров было бы преждевременно. Тем более, что каждая из описанных выше историй нуждается в контекстуализации. Однако рискну высказать некоторые общие соображения или даже ощущения. Важный вопрос в связи со всеми постсоветскими памятниками жертвам Холокоста можно сформулировать так: как смена акцентов в презентации жертв нацистского режима влияет на общую картину истории войны? Что меняется в образе войны в ситуации обретения «мирными гражданами» национальности?
Любопытно, что ни на одном из описанных памятников не фигурирует слово «Холокост». В тоже время, на всех трёх памятниках исполнители преступления обозначены устоявшимся в советское время термином «фашисты». Каждый памятник указывает точную дату конкретного расстрела, но не отсылает к общему явлению тотального уничтожения евреев. Более того, ни один из памятников не вступает в прямой диалог или тем более конфронтацию с советским образом «Великой Отечественной войны». Называя жертв евреями (что было в советское время недопустимо), в остальном памятники во многом придерживаются советской стилистики, что менее всего заметно в днепропетровском и более всего – в минском мемориале. В последнем случае надпись максимально приближена к советскому пропагандистскому языку (фраза про «лютых врагов человечества – фашистско-немецких злодеев»). Является ли это продуманным ходом или просто инерцией советского словоупотребления? Помогает ли узнаваемый язык воспринять новое содержание памятника его реципиентам? – тем же жителям многоэтажек, окна которых выходят на монумент.
Здесь мы возвращаемся к ключевой проблеме, поставленной в начале – проблеме восприятия памятников. Ведь в конечном счёте, памятник, как и каждый текст, существует не только в сознании и воображении его творцов, но, прежде всего, в сознании его читателей.
P.S. Фотографии, помещённые в этом тексте, сделаны моими коллегами и друзьями, которым я невероятно признателен за глубокое видение и памятников, и проблем памяти. Фото в Днепропетровске сделаны моей сестрой Татьяной Портновой, фото в Нетишеве – Анной Колен-Лебедевой, фото в Минске – Анной Врубель. Без их помощи, критических замечаний и тонких наблюдений данный текст был бы просто невозможен.
