Тень над столетием: литературные свидетельства о Второй мировой войне
Мальчик, домой возвращаясь,
Насвистывает, травинкой играя сорной,
Но уже в волосах седина…
В этих строчках своего поэтического дневника 1945-1947 будущий киноклассик Пазолини изобразил, скорее всего, себя — юношу, пережившего страшную войну. Семья Пазолини понесла невосполнимую утрату, 19-летний брат Гвидо погиб вместе с 16 товарищами по партизанскому отряду в Порца, Фриули 7 февраля 1945 года. Они угодили в засаду.
Жестокая война оставила следы почти во всех уголках Европы. Жертвами ее стали люди разных возрастов. К 75-летию окончания войны в Европе редакция журнала «Иностранная литература» собрала под обложкой майского номера несколько текстов о войне, написанных по горячим следам очевидцами событий.
Итальянский литератор Джакомо Дебенедетти (1901-1967) в 1945 опубликовал очерк «16 октября 1943» о трагедии римских евреев. В тот день было задержано и депортировано в концлагеря 1259 человек. Оккупационные немецкие власти действовали поэтапно. 26 сентября 1943 главам еврейской общины вручили ультиматум: в два дня выплатить контрибуцию в 50 кг золота иначе будут репрессированы 200 человек. Уже тогда было известно о помощи папской курии, Дебенедетти пишет о 15 кг. Требование было выполнено, но политика немцев ужесточилась: 29 сентября отряды СС вывезли из гетто библиотеку, архив, метрические книги. 9 октября произведены были аресты ряда евреев, но правление общины успокаивало, что задержаны активисты-антифашисты. Через неделю немцы пришли за всеми. К тому моменту они собрали необходимую статистику. Дебенедетти находился тогда в Риме и записал слова своей соседки: Эта женщина проговорилась, что беды следовало ожидать: ее знакомый, служащий адресного стола, за несколько дней до облавы доверительно сообщил ей, что они надрывались на работе из-за каких-то списков с именами евреев — для немцев. И с самого утра 16 октября немецкие военные и римские полицейские загоняли — согласно спискам — в грузовики несчастных евреев. Пощады не было ни детям, ни больным. Искусный репортёр, Дж.Дебенедетти временами пишет от имени одной из своих респонденток — Лаурины С., жившей там же, в гетто, но аресту не подлежавшей. Несмотря на ногу в гипсе, эта энергичная женщина, под предлогом визита к врачу, ходила по знакомым, чтобы успеть их предупредить, и даже спасла от облавы четырех девочек. Дебенедетти подчеркивает — облава не переросла в охоту. Зверство, которое проявляли немцы, было, так сказать, частью техники и, за редкими исключениями, не выражалось в садизме: маховик раздробит любого несчастного, угодившего под его зубчатый венец, но не сдвинется на миллиметр, чтобы отыскать жертву. Через день, в понедельник, арестованные римляне были отправлены на смерть с вокзала Тибуртины: Молодая девушка, ехавшая из Милана к родственникам, рассказала, что на встречном разъезде в Орте увидела «опломбированный состав», откуда раздавались страдальческие крики. Эти призывы стали последним дошедшим до нас знаком жизни.
Будапешт, столица союзного Рейху государства, тоже был оккупирован немцами — в 1944 — после отстранения диктатора Хорти от власти. В Будапеште не было фактического гетто, но немцы стремились держать евреев вместе: Дома, помеченные звёздами, евреи могли покидать только с 14 до 17 часов, исключительно с целью лечения, уборки и покупки провианта. Людей запихали по 4-5 в комнату, кухней и туалетом в квартире пользуются по 15-20 человек. Это строки из дневника писателя и государственного деятеля, в прошлом министра торговли, венгерского еврея Микши Фене (1877-1972). Он за свою жизнь успел многое, был многодетным отцом, и депутатом, и министром. В 1944-1945 он находился в Будапеште, отчасти на нелегальном положении, — немцы вывезли и уничтожили до 600 тыс. венгерских евреев. Фене со второй своей семьёй пережил бои за город между советскими и немецкими войсками, сопоставимые со Сталинградским сражением: Земля под нами ходит ходуном. В заднюю часть дома опять попала бомба. Над головами носятся русские бомбардировщики с непрерывным комариным свистом. Фене вел дневник с 22 июня 1944 до 19 января 1945, до конца немецкого сопротивления в Пеште. Он свидетельствует, что и в самые мрачные часы он и его товарищи не унывали: Составляем меню. Один желает свиную отбивную с тушёной капустой и погачи со шкварками. Другой — говяжий суп с тортеллини, потом куропатку с чечевицей и творожные блинчики. Риа воображает себе парижский обед: устрицы, говядину под соусом берси и фруктовый тарт. Судя по разговорам и наблюдениям, унынию не предавались не только близкие Фене: С некоторых пор Д. стала культивировать героизм, ест и, главным образом, пьет с солдатами и с искренней готовностью возлагает на алтарь героизма все прелести, которыми ее наградил Господь. Эти записки из подполья логично завершаются приходом советских войск, встреченным Фене с осторожным оптимизмом: Их командир, молодой казак в щегольской форме остался с нами. Внимание его привлекла кошка, он, улыбнувшись, поиграл с ней, сказал пару любезностей бабушке и постановил, что подвал выглядит довольно богемно.
Впрочем, Микше Фене нельзя отказать в здравости суждений и поступков: он эмигрировал подальше от социализма и советских войск уже в 1948 году.
Наиболее любопытной для отечественного читателя будет, без сомнения, публикация военного дневника американского писателя Эрскина Колдуэлла (1903-1987). Его в СССР печатали, сам Колдуэлл симпатизировал Советам. В мае 1941 он с женой — фотографом Маргарет Берк-Уайт приехали в СССР в качестве корреспондентов. Маргарет уже была в СССР в 1930, сделала и опубликовала известные снимки строек Пятилетки. Колдуэлл писал для газеты «РМ», журнала Life и радио CBS. Они прибыли из Китая в Алма-Ату, оттуда через Кавказ двигались в Москву. Начало войны застало их в Сухуми. 26 июня Колдуэлл начал вести московский дневник и продолжал его вплоть до отъезда в США 26 сентября (фактически — эвакуации). Вернувшись на родину, Колдуэлл выпустил роман о русских партизанах, две книги очерков, а Маргарет — два фотоальбома. Они по-своему внесли посильный вклад в укрепление американо-советского военного союза и в очеловечивание советского общества для американцев.
Что же увидел и услышал Колдуэлл в Москве первых и самых страшных месяцев войны ? Улицы 4-миллионного города стремительно пустеют с приближением комендантского часа (полуночи): На перекрестках горели красные и зелёные огоньки на жезлах регулировщиков, но машины ехали с выключенными фарами. В то же время, в дневные часы московское население, надлежащим образом воодушевленное первым с 1938 года обращением Сталина к народу (русская девушка сказала мне, что теперь победа — цель всей ее жизни), — так вот, население не спешит расстаться с мирными летними обычаями: После работы отдыхающие заполняют парки и набережные. На берегу, среди деревьев, люди лежат на траве, читают и слушают музыку по радио. В киосках продают яблочный, вишневый и томатный сок, другие напитки. Особенной популярностью пользуются бутерброды с курицей — огромные ломти хлеба с котлетой. Стоят они два рубля и заменяют целый обед: даже очень голодный не сможет осилить больше одного бутерброда. Колдуэлл, вероятно, пытался опровергнуть правду о продовольственных проблемах в СССР и не раз в дневнике писал об изобилии: яичница или омлет из 3-5 яиц, а не из двух, как в США; куски масла на хлебе толщиной в сигаретную пачку; многочасовые трапезы. Правда, в последнем случае он оговаривается, что такая продолжительность отчасти и по вине неторопливых официантов.
В парке культуры и отдыха им. Горького работает цирк, выступает любимый комик Карандаш, гимнасты на аэроплане, люди и звери: Прошлым вечером случилась импровизация: огромный самец обезьяны по кличке Чарли начал приставать к официантке, когда та забирала у него тарелку из-под супа. Этот эпизод произвел настоящий фурор.
Можно предположить, что москвичи приняли за «чистую монету» пропагандистские сочинения П. Павленко «На Востоке», Б.Лапина «Подвиг» и др. о молниеносных военных победах Красной армии. Советские литераторы вели энергичную кампанию на идеологическом фронте, а Колдуэлл оказался в роли несколько простоватого наблюдателя. Своему дневнику он поверяет сведения о больших немецких потерях, захваченных в плен немцах и румынах, дезориентированных фашистской пропагандой, о второсортной стали танков Вермахта. Впрочем, иначе информаторы Колдуэлла из Советского Информбюро и не могли говорить. Другие авторы, например, Е.Габрилович, С.Лозовский, К.Симонов знали, что за правду о положении на фронте им грозили репрессии. Сомневаться в превосходстве советской бронетехники было опасно и в 1951, о чем я могу судить хотя бы по делу моей бабушки (Волонек Евгения Владимировна, арестована 21.04.1951, приговорена 8.8.1952 ВТ войск МГБ Приволжского округа к 25 годам ЛС по ст.ст. 58-10 ч.2, 17-58-8 УК РСФСР). Колдуэлл упоминает вести о танковом сражении под Луцком 23-28 июня — величайшей битве, но умалчивает о результате. Как известно, 728 немецким танкам противостояли 3400 советских, из которых было уничтожено 2648.
Идеологическая война носила не только вербальный, но и визуальный характер. Москва украшалась агитационными и карикатурными плакатами. Колдуэлл пишет, что вечерами вагоновожатые иногда притормаживают трамваи возле огромных окон типографий, чтобы пассажиры могли полюбоваться спорой работой художников. Слово и рисунок, словно серп и молот, соединялись на страницах «Крокодила»: В одном из номеров помещалась полосная карикатура на взятое в плен командование вермахта, идущее впереди голодной, оборванной и перепуганной армии, — подпись гласила: «Немецкая армия вступает на Украину». Как мы знаем, эти публикации оказались в разительном противоречии с действительностью. В немецкий плен летом-осенью 1941 попало такое количество красноармейцев, что командование вермахта называло их положение зимой — гуманитарной катастрофой.
Можно сказать, что Колдуэлл в своем дневнике, откуда он черпал факты для своих репортажей, тоже предстает солдатом советской идеологии, только чуть более свободным. Он фиксирует первые налеты на Москву люфтваффе (с 22 июля), много и насмешливо пишет о неуспехах немцев, но внезапно проговаривается: Через секунду несколько зданий на нескольких улицах вдруг поднялись в воздух, а затем осели на землю, постепенно разрушаясь у нас на глазах. Но всё-таки идеология неспособна убить литературный дар Колдуэлла, и подлинным символом советского сопротивления агрессорам становится московский уличный кот, который тщательно умывается на скамейке возле воронки от бомбы.
