«Самое важное в жизни — это хлеб и картофель»
Перед вами образчик особенного литературного жанра — фронтовой переписки. Как и всякий жанр, он имеет свои правила и особенности. Читателю и исследователю следует помнить о цензуре, воспрещавшей указывать местонахождение автора и подробности боевых действий. Необходимо представлять, хотя бы в общих чертах, обычную неразбериху в работе почтовых служб в условиях постоянных боев и передислокаций частей. Надо иметь в виду заданную ограниченность объемов корреспонденции. И конечно, читатель должен постараться почувствовать состояние человека, пишущего, возможно, последние строки в своей жизни. Эти достаточно жесткие рамки жанра нередко обезличивают и обесцвечивают фронтовые письма. Например, трудно узнать в приведенном выше письме стиль будущего знаменитого писателя. А письмо было написано Эрихом М. Ремарком 1 августа 1917 и адресовано окопному сослуживцу.
Вниманию читателей предлагаются фронтовые письма участника другой Мировой войны. Философ и издатель Валерий Анашвили выпустил фронтовую переписку своего деда — лейтенанта Георгия Жукова (1908-1971), хронологически цельную цепочку из 28 писем (с прибавлением трех, написанных товарищем), посланных жене с 29 апреля 1943 по 4 декабря 1944. Кроме того, письма сопровождает корпус других биографических документов Жукова: анкеты, фрагменты личных дел, наградные листы, фотографии, дневники, письма из семейного архива.
Герой и соавтор сборника — по объективным причинам — уступает в известности Ремарку и нуждается в представлении. Георгий Жуков родился в 1908 в Башкирии (д. Игиш Зиршанской волости Стерлитамакского уезда Уфимской губернии) в крестьянской семье. Родные были переселенцами с Тамбовщины. Георгий был пятым ребенком, а отец умер в возрасте сорока лет, когда мальчику исполнилось два года. Деревня Игиш к 1920 году состояла из 307 дворов и насчитывала 697 жителей. До революции Жуковы были зажиточными крестьянами: в 1917 им принадлежало 27 гектаров обрабатываемой земли.
Революция и война разбросали семью. Георгий в 1922 работал сельскохозяйственным рабочим в Псковской губернии (Левашово), неподалеку от сестры, служившей в Великих Луках. В 1926-1929 Георгий работал делопроизводителем в Стерлитамаке, в 1929-1932 служил в РККА. После армии он выбирает педагогическую стезю, учится сперва на рабфаке Московского педагогического института (1932-1935), потом физико-математическом его отделении (1935-1939). Позднее, в 1949–1952, он закончил Московский заочный пединститут. После института попал в семилетнюю школу Лотошинского района Московской области, жил в д. Монасеино. Там же познакомился со школьной библиотекаршей Александрой Теремовой. Она родилась и выросла в Гдове. В 1937 был репрессирован ее брат Алексей (расстрелян 2 января 1938), после этого Александра, ее мать и другая сестра бежали в Подмосковье к родственникам. В 1940 Александра и Георгий поженились, год спустя родилась дочь Людмила; жене и адресованы фронтовые письма Жукова. Он был призван в конце февраля 1942, а перед этим семья пережила двухмесячную немецкую оккупацию. 18 мая 1942 Жуков был назначен командиром минометного взвода стрелкового полка на Калининском фронте в звании младшего лейтенанта. Он был дважды ранен: 17 июля 1943 в Орловской области и 24 августа 1944 в Карпатах. Последнее ранение было тяжелым — Жуков подорвался на мине, потерял три пальца на руке, один на ноге, в боевые части уже не вернулся.
Несмотря на увечья, Жуков продолжал активно работать. С марта 1945 он служил воспитателем и преподавателем математики и физики в 1-м Детдоме (д. Костино, Пушкинский район, Московская область), потом в 94-й школе-интернате (прибавилось преподавание немецкого языка); в 1946 вступил в компартию. Жена также работала в системе начального образования: заведовала детским садом в интернате. Педагогом Жуков был почти до конца жизни, умер после тяжелой болезни в 1971, Александра пережила его на четверть века.
Приступая к чтению писем Жукова с фронта, не следует ожидать решительных откровений. Без сомнений, цензура пресекла бы передачу, например, такого письма: Никогда прежде наш батальон не переживал настолько интенсивного обстрела. На следующий день полковник разослал по окопам обращение: «Командование офицеров было блестящим, и поведение нижних чинов выше всяких похвал». В «награду» за все это мы провели на передовой еще двенадцать дней (поэт Уилфред Оуэн — матери Сьюзен Оуэн, 25 апреля 1917). В письмах советских военнослужащих разрешалось разве только бить проклятого немчуру или Гитлера, причем — в неизвестной местности (единственная топографическая подробность, указанная Жуковым в 28 письмах — Карпатские горы, напомнивший ему пейзажи детских лет). В переписке Жуковых преобладают другие темы. Прежде всего, это повседневность фактически главной ячейки советского общества (вопреки пропаганде и идеологии) — семьи. Жуков огорчается из-за редкой и нестабильной переписки (традиционная просьба писать почаще), обеспокоен материальными трудностями: в каждом письме указывает посланные домой деньги, обсуждает «битвы за урожай», жалуется на высокие цены и дефицит. Работа и трудности помогают Жукову сформулировать нечто вроде правила: Самое важное в жизни — это хлеб и картофель.
На самом деле, не хлебом единым жив человек, и экстремальные условия, в которые попал сельский учитель, помогают ему отделить важное от неизбежного. Стон от гула орудий, сидение в сыром окопе, постоянная близость смерти снимают шелуху советского идеализма с личности, Жуков печально констатирует: Я уже теперь смотрю на жизнь как-то безразлично. В письмах он перефразирует Библию (выпить до дна чашу человеческих страданий), Гераклита (все течет, все изменяется), Некрасова (умереть прекрасно — умирать тяжело). Учитель и сельский интеллигент, Жуков огорчается, что в библиотеке дома отдыха при медсанбате нет беллетристики, а только одна периодика. Он заметно скучает по литературному слову: одно из писем жене практически целиком состоит из переписанного текста песни «Темная ночь».
Фронтовая переписка Жукова представляет ценность не столько объемом фактического материала, сколько своей довольно высокой интенсивностью и продолжительностью. Кроме того, случай Георгия Жукова, учителя и лейтенанта, интересен для социопсихологического исследования, потому что Жуков — довольно типичный homo soveticus. Без сомнения, он — положительный герой из безликой массы солдат и младших офицеров, который обрел — благодаря этой публикации — негромкий и убедительный голос:
Здравствуйте, мои милые Шура и дочка Люсенька! Искренне благодарю за письма, потому что только твои письма составляют мою отраду в моей фронтовой жизни. О, если бы ты знала, моя дорогая, мои глубокие переживания, то, наверно, твоя бы душа почернела бы так же как и моя душа. Как хочется вас обнять, приласкать, приголубить и много, много сделать для вас хорошего. Но… Но…Вот это-то «но» и не позволяет нам быть вместе и жить настоящей хорошей семейной жизнью. Как хочется покинуть этот сырой окоп и как хочется покинуть эти мысли о смерти. Ты меня прости, моя дорогая, за эти мрачные строчки моего небольшого письма. Я здесь не виноват, а виною всего этого является фашизм и его представители, которые создали войну. Ну, а война во многом изменила мой мозг, мое сердце, мои чувства и переживания, но только не изменила одного: любви к своему семейству, не изменила стремления жить для своего семейства, а следовательно и для своего Государства. Милая Шура, на днях я послал тебе перевод на 1000 руб. Получила ли ты его или нет? Пропиши об этом в ответном письме. Послал бы больше, да нечего послать. Ну ничего, мои дорогие, перебейтесь как-нибудь пока без Папки, может быть, будем еще жить, переживать да добра наживать. Несколько слов о своем здоровье. Пока чувствую себя хорошо. Ну а что дальше будет со мной, я пропишу или товарищи пропишут. Ну вот кажется и все, что хотел я сказать вам, мои дорогие. Шура, пиши о себе, о Люсеньке, пропиши, как живут Станововы. Передай им от меня самый сердечный привет. Передай привет Маме, Жене и Вовочке. Все. С нетерпением жду письма. Адрес старый. Крепко целую тебя и дочку. Вечно Ваш. Георгий (18 мая 1944).
Жена и дочь — вот два чуть ли не единственных якоря лодки его жизни. Жуков заметно скучает, старается организовать отпуска и короткие встречи, ревнует Александру к распущенной жизни: Твой мыслительный аппарат не допустит твою душу и тело до низости (любопытно сосуществование в одном предложении отрицаемой советской идеологией души с вполне привычными оборотами советского же новояза).
И это постоянное эмоциональное напряжение на фоне жестокой войны, напряжение, отраженное в скупых и цензурированных строчках писем, помогает Жукову обрести главное оружие против хаоса военной и мирной жизни: Чувство любви, дружбы и привязанности остаются прежними.
