Джугафилия. Краеугольный камень. Сталин и война

Большая война и Большая Победа — ключевая тема советской аги­ографии. Все, что делалось до или после, оправдывается и объяс­няется Войной. Сначала жертвы, чтобы в ней победить; потом жертвы, чтобы загладить разрушительные последствия; ну а в самом процессе — как же без жертв? Война все спишет, Победа все оправдает. Здесь действительно совпали (впрочем, ненадолго) жизненные интересы народа и номенклатуры.

Для постсоветской идеократии конструкт Великой Отечественной войны и образ Сталина-победителя играют такую же фундаментальную роль, какую прежде играли конструкт Великой Октябрьской революции и образ Ленина, об­ремененного заботами о народном благе. Советский нарратив был таков:

1) мы победили потому, что нами руководил великий Сталин, победоносная Коммунистическая партия и за спиной стояли исторические преимущества передового социалистического строя;

2) те, кто сомневается в гениальности великого Сталина, победоносности Коммунистической партии и исторических преимуществах передового со­циалистического строя, не только враги, но и мерзавцы, ибо глумятся над светлой памятью миллионов советских людей, павших в битве с фашизмом.

Постсоветская вертикаль аккуратно вырезала из этой схемы коммунистов, оставив прочее без изменений.

Таким нехитрым маневром сам факт чудовищных потерь, допущенных ста­линским руководством (в значительной мере предопределенных его реальной неготовностью и предвоенными провалами в инфраструктурной, сельскохо­зяйственной, демографической, финансовой, кадровой, промышленной и меж­дународной политике), выворачивается наизнанку и становится охранной гра­мотой режима.

Сталин Гитлера победил? Победил. Все, вопрос закрыт. Или вы хотите ска­зать, что жертвы были напрасны?!

Нет, мы не это хотим сказать. Мы хотим разобраться, как те, кто допустил эти безумные жертвы, сумели превратить их из обвинительного акта в индуль­генцию. И почему те, кого заставили эти жертвы принести, согласились на по­добный размен. Дело, как сказал бы В.И. Ленин, архиважное; постараемся быть максимально конкретными.

Две войны и два восприятия

Вынесенная из советской школы очевидность заключается в том, что слабая, деревенская, лапотная царская Россия первую германскую войну проиграла. А Сталин вторую германскую выиграл! В одном из телевизионных выступле­ний известный литературный критик Лев Аннинский ярко продемонстрировал этот стиль мышления, заявив, что если бы такой выдающийся организатор, как Сталин, был премьер-министром в царской России, «он бы выиграл войну». Позже, уже в другом выступлении, рассуждая о благотворности коллективиза­ции и сталинского индустриального рывка, Аннинский исходит из этой же ло­гики: «И было между нами две мировых войны. И как было России спасаться, если она проиграла Первую мировую войну?»

В отечественной коммуникативной памяти этот тезис утвержден как ак­сиома и является объективным фактом общественного мнения. Однако факт исторической действительности заключается в другом. Первую мировую вой­ну Россия не выиграла, заключив (уже по воле большевиков) сепаратный мир и таким образом изъяв себя из списка будущих версальских победителей. Но уж точно и не проиграла. В военно-экономическом отношении, судя по результа­там на поле боя, она едва ли уступала кайзеровской Германии. Проблемы были у обеих сторон. Но даже если бы российские власти после февраля 1917 г. суще­ственно ограничили военные действия, лишь формально выполняя союзниче­ские обязательства и связывая часть вооруженных сил противника, в итоге они все равно стали бы версальскими триумфаторами. Получив в награду, по зара­нее согласованным условиям, контроль над Царьградом (Константинополем) и пресловутые черноморские проливы.

Чтобы зафиксировать свой победный статус, России (неважно какой — цар­ской, буржуазной или коммунистической) достаточно было еще год-другой простоять, держась за хлястик Антанты. Или, пользуясь выражением Троцкого, за ее юбку. Факт, видимо, неведомый Аннинскому, а вместе с ним и миллионам менее искушенных соотечественников, заключается в том, что Антанта в конце концов одолела Германию и без России. И даже вопреки несомненной, хотя и косвенной поддержке, которую правительство большевиков оказало немцам, уступив им ресурсы Украины и обезопасив Восточный фронт.

На VII съезде РКП(б) в докладе «О войне и мире» 7 марта 1918 г. Ленин в пылу дискуссий о сепаратном мире откровенно признает, что теперь (ибо не заклю­чили мир раньше, как он требовал) «миллионные богатства — пушки, снаряды» на оставленных землях ушли к немецкому империализму. А куда ж еще им было уйти? Поскольку в качестве наглядного примера индустриализации (ради которой, как нам объясняют, и была, в частности, затеяна революция) мы рас­сматривали транспорт, уместно напомнить, что под немцем осталось и около 3 тыс. новеньких русских паровозов. Это примерно пятая часть от всех дееспо­собных на тот момент отечественных локомотивов — они были загодя перебро­шены к фронту в рамках подготовки массированного весеннего наступления 1917 г. Доставшись Германии, паровозы, как и пушки со снарядами, естествен­но, работали против продолжавших сражаться бывших союзников России.

Тем не менее Антанта выиграла. Чего не скажешь о России, судьбами кото­рой взялись управлять носители марксистской догмы. Царская держава (при всех ее недостатках) кайзеру уступать ничуть не собиралась. Да и не было ос­нований. Ситуация тем прозрачней, что 30 января 1917 г. Соединенные Штаты официально прервали дипломатические отношения с Германией и готови­лись вступить с ней в прямое военное противостояние. «Еще месяц, — писал У. Черчилль, — и присоединение Соединенных Штатов принесло бы новый прилив энергии, ободрения, нравственной поддержки российскому обществу… Один месяц, и мир мог быть избавлен от испытаний двух самых тяжелых лет войны».

Лидеры оппозиционного блока Думы понимали, что ожидаемые успехи на фронте обернутся ростом популярности царя. Это обстоятельство, среди про­чих, вынудило их активизировать кампанию по его дискредитации. К добру или к худу, дело решилось в феврале 1917-го; в мае или июне уже могло быть позд­но. При этом, надо отдать должное, они тоже ни в коей мере не намеревались сдаваться Германии. Напротив, устранение неудачливого монарха, взваливше­го на себя функции главнокомандующего и с ними не слишком успешно справ­лявшегося, мыслилось ими как ключевое условие решительной победы.

Почему и как это произошло, кто прав и кто виноват — отдельный разговор для специалистов. Нас занимает не он, а устройство шаблонов общественного мнения. Так вот, бинарному советскому шаблону нужды нет, как там было на са­мом деле. Он твердо знает одно: царь свою войну проиграл, а Сталин выиграл. Значит, был прав! Эта вера (о знании в данном случае говорить не приходится) тоже своего рода факт, с которым приходится считаться. У коммуникативной памяти своя правда.

Стоит, впрочем, отметить, что в августе 2014 г. В.В. Путин легким движением руки (или языка?) поменял историческую оптику, заявив на открытии памятни­ка героям Первой мировой войны: «Россия смогла сдержать этот натиск. А затем перейти в наступление. И весь мир услышал о легендарном Брусиловском про­рыве. Однако эта победа была у нее украдена». То есть речь уже не о пораже­нии в Первой мировой, как у Аннинского, а об украденной победе. Существенная разница. Но кем же украденной? А вот кем, объясняет президент: «Теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии. Сеял распри. Рвался к власти, предавая национальные интересы». Неужто это он так про Ильича и его соратников (включая Сталина), которые действительно выдвигали лозунг поражения своего правительства в империалистической войне?! Временное правительство, как известно, намеревалось сражаться до победного конца.

Аксиома, оказывается, не такая уж незыблемая.

Обложка книги

На самом деле Первую мировую если кто и проиграл, то как раз большевики. Просто наша коммуникативная память, три поколения находившаяся под их идеологической опекой, об этом слегка не в курсе. Причем они в конечном сче­те ухитрились проиграть проигравшему — потому что в финальном поражении Германии, зафиксированном Версальским договором, сомневаться уж никак не приходится. После нескольких месяцев невнятных переговоров в состоянии «ни мира, ни войны» кайзеровский Генштаб наконец решил, что слишком цере­монится с увертливыми марксистами, и 16 февраля 1918 г. уведомил советскую делегацию в Брест-Литовске, что «с 18 февраля с 12 часов дня Германия считает себя в состоянии войны с Россией».

До 12 часов дня 18 февраля, стало быть, она в состоянии войны себя не счи­тала — на протяжении как минимум нескольких месяцев. В связи с этим два совсем простых вопроса. Нет, три.

Во-первых, переговоры проходили где? В Брест-Литовске; на линии сопри­косновения российских и германских войск, как она располагалась на момент Октябрьской революции и прекращения боевых действий. То есть до прихода большевиков и еще почти четыре месяца после немецкие войска держались где-то возле западных границ державы, какими они станут позже, в победоносную сталинскую эру. Условно вдоль «линии Керзона». Это называется царь проиграл?

Во-вторых, 16 февраля 1918 г. Германия заявляет о возобновлении боевых действий кому? Царю? Керенскому? Нет, правительству Ленина, Троцкого и (пока еще не на первых ролях) Сталина. Который наряду с Зиновьевым, Лениным, Свердловым, Смилгой, Сокольниковым и Стасовой на заседании ЦК 23 февраля своим голосом (семь голосов было за, четыре против и четверо воз­держались) помог набрать необходимое большинство для сдачи немцам на их новых, более жестких условиях. Это тоже называется царь проиграл?

Испугавшись германского ультиматума, верные ленинцы за неделю с 16 по 23 февраля 1918 г. (царя уж год как не видно и не слышно!) сдали кайзе­ру Украину, Лифляндию и Эстляндию, согласились очистить от русских войск Финляндию и Аландские острова на севере и западе, Восточную Анатолию и округа Ардагана, Карса и Батума на юге и востоке. Исполнили приказание по­ставить на прикол или разоружить русский флот в Черном и Балтийском морях, а также в Ледовитом океане.

Исторический факт состоит в том, что до Октябрьской революции боевые действия с переменным успехом шли вдалеке от обеих российских столиц, то на наших, то на неприятельских территориях. Представить Петербург в кольце блокады или передовые немецкие части в Химках капиталистическая Россия (в отличие от России большевиков) не могла даже в кошмарном сне. Царизм, не­смотря ни на что, в целом сдерживал армию Вильгельма успешнее, чем Сталин армию Гитлера в 1941-1942 гг. Это грубая эмпирика, отраженная в размерах оккупированных территорий и сравнительном числе потерь. Другое дело, что наши травмированные джугафилией очи грубую эмпирику видеть не хотят или не могут — но что тут поделаешь. Напомним, что русских потерь в Первую ми­ровую на круг было никак не более 2 млн (если брать с запасом), а советских во Вторую — едва ли меньше 25 млн. Интересно, однако, что в очах прогрессивной общественности начала XX века царский военный менеджмент выглядел сквер­но и она смело предъявляла ему обширный набор претензий — оправданных и не очень. Попробовал бы кто-нибудь высказаться подобным образом в конце 1941 — 1942 г.! Смена социокультурных норм бьет в глаза.

Важны не сами по себе эти простые факты, а их полное отсутствие в учеб­никах советской истории. И, как следствие, в коммуникативной памяти, чему высказывания Аннинского и многих других служат прямым доказательством. В Советской России формировать историческую оптику позволялось только вер­ховной власти. Наблюдая за высказываниями Путина, понимаем: про нехороших большевиков (не называя их по имени) резать правду-матку уже можно. Но про Сталина нельзя: он если и был большевиком, то хорошим, правильным! Думать иначе — непатриотично, подрывает основы и граничит с предательством.

Хорошо. Тогда третий простой вопрос. Как же так случилось, что после ре­волюции, коллективизации, индустриализации, комплексного прорыва, не­бывалого подъема и т.д. Германия (которая действительно проиграла Первую мировую и была вынуждена платить огромные репарации-контрибуции) в 1941-1942 гг. продвинулась в русские земли значительно глубже кайзера, на­несла в несколько раз большие боевые потери российской — уже Красной — армии (более 4 млн за первые полгода Великой Отечественной), поработила и уничтожила несравненно больше мирного населения?

На этот вопрос вместо разумного ответа традиционно следует взрыв негодо­вания и надрывный вой. А что еще может последовать в рамках советской оче­видности? Разве что сетования на вероломное нападение и, если пользоваться термином Молотова в его знаменитой речи, даже «предательство» со стороны Гитлера. Но предают только свои, а понятие вероломства логически требует предварительного наличия веры. А кто ж у нас Гитлеру-то верил — не напом­ните? 25 декабря 1939 г. в «Известиях» некто И.В. Сталин с сердечной теплотой откликается на поздравление фон Риббентропа в связи с 60-летием: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основа­ния быть длительной и прочной».

Понимаем: дипломатия. Понимаем: Сталин тайно готовился, прикиды­вал варианты, рассчитывал ударить первым. Но почему же он, такой дально­видный, последовательно и откровенно готовивший страну и народ к войне, оказался ни морально, ни организационно не готов к вероломно случившему­ся 22 июня 1941 г.? И каким таким удивительным образом факт этой неготов­ности, материально выраженный в отступлении до самой Москвы, мастерам агиографии потом удалось вывернуть наизнанку? Вот где настоящая загадка советской действительности. Про вероломство могли бы рассуждать американ­цы со своим Перл-Харбором, потому что они к войне действительно не готови­лись, не сотрясали воздух победной риторикой, не хвастались на каждом углу крепостью брони и быстротой танков, не заставляли народ сдавать нормы ГТО и больше заботились об экономическом росте, качестве валюты, расширении рынка и благосостоянии избирателей. Однако при этом сумели быстрее, жестче и эффективнее СССР среагировать на вероломное нападение японцев.

Главная проблема идеократии в том, что со временем растет информацион­ная проницаемость. Привычный нарратив «раз Гитлера победили, значит все было правильно» перестает удовлетворять все более заметную часть сограж­дан. Старые песни о главном способны утешить лишь тот сектор массового мышления, который всерьез верит, будто царь свою войну проиграл, а Сталин выиграл.

Сегодня приходится откликаться на иную, рациональную (и уже поэтому опасную для системы) логику. Судя по провальным первым двум годам войны, либо капиталистическая Германия провела межвоенный период плодотворнее, чем социалистический СССР, либо режим Сталина (несмотря на невероятные успехи в коллективизации/индустриализации) в военно-стратегическом про­тивостоянии с Гитлером выступил слабее, чем Николай II в противостоянии с кайзером. Или реальных ресурсов оказалось меньше, или СССР ими хуже рас­порядился. Какие еще возможны объяснения?

Как мы помним, по расчетам европейских и американских экономистов, ко­торых трудно заподозрить в излишней симпатии к России, в 1913 г. Германия обеспечивала 15,7% мирового промышленного производства, а Россия — 5,3%. Даже если цифры не очень точны, общее дореволюционное соотношение по­нятно: у нас примерно в три раза хуже. Зато растем гораздо быстрее. Да и наро­ду вместе с материальными ресурсами заметно больше…

Проходит 26 лет. В марте 1939 г., на XVIII съезде ВКП(б) тов. Сталин в отчетном докладе (раздел II «Внутреннее положение Советского Союза») представляет та­блицу («Рост промышленности СССР и главных капиталистических стран»), из ко­торой следует, что в сравнении с 1913 г. (он взят за 100%) советская промышлен­ность поднялась до 908,8%, в то время как промышленность Германии—лишь до 131,6%. «Из этой таблицы видно, что наша промышленность выросла в сравнении с довоенным уровнем более, чем в девять раз, тогда как промышленность главных капиталистических стран продолжает топтаться вокруг довоенного уровня, пре­вышая его всего лишь на 20-30 процентов», — разъясняет вождь. Если бы это было правдой, то объем промышленного производства СССР перед Второй ми­ровой войной, со всеми поправками на усушку-утруску, должен был превышать немецкий примерно втрое. Ну, ладно, пусть вдвое. При этом значительная часть советской экономики все откровеннее переходила на военные рельсы.

Плакат 1927 г. Автор Ю.А. Меркулов (1901-1979). Член Союза художников СССР, учился во ВХУТЕМАСЕ (мастерская И. Машкова), сотрудничал в «Окнах РОСТА». Один из первых советских мультипликаторов. https://repository.duke.edu/dc/russianposters/rpcps01005

То есть в рамках довоенной сталинской сказки мы Германию уверенно опере­жаем по промышленному производству. В разы! Но тогда чудовищный провал первых лет войны можно объяснить лишь ярко выраженной бездарностью стра­тегического руководства. Поскольку такое объяснение Сталина категорически не устраивает, через два с половиной года, когда уже сдан Киев и Ленинград в блокаде, вождь предлагает населению диаметрально противоположную сказ­ку военного времени: мол, все у нас замечательно, но по танкам, самолетам и прочему мы, оказывается, от Германии сильно отстаем… Прежнюю басню про девятикратный рост немедленно забудьте и получите новую: вероломный враг напал на добрых и честных советских людей, занятых мирным созидатель­ным трудом и ни сном, ни духом не помышлявших о войне. Откуда у нас быть танкам и самолетам?! Нет, мы их делаем, конечно, и отличного качества, но значительно меньше свихнувшегося на агрессии Гитлера.

6 ноября 1941 г. он (после правдивых слов о немецких потерях убитыми, ра­неными и пленными в количестве более 4,5 млн на фоне 1,748 млн наших) рассказывает трудящимся про недостаток у нас «танков и отчасти авиации»: «Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию, а наши славные летчики покрыли себя славой бесстрашных бойцов. (Аплодисменты). Но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки, а наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хва­леные немецкие войска с их многочисленными танками. (Аплодисменты). Но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет времен­ных успехов немецкой армии. Нельзя сказать, что наша танковая промышлен­ность работает плохо и подает нашему фронту мало танков. Нет, она работает очень хорошо и вырабатывает немало превосходных танков. Но немцы выраба­тывают гораздо больше танков, ибо они имеют теперь в своем распоряжении не только свою танковую промышленность, но и промышленность Чехословакии, Бельгии, Голландии, Франции. Без этого обстоятельства Красная Армия давно разбила бы немецкую армию, которая не идет в бой без танков и не выдерживает удара наших частей, если у нее нет превосходства в танках. (Аплодисменты)».

Подробнее о реальном соотношении танковых сил поговорим позже. Как и по­ложено настоящему большевику, Сталин лжет везде. Напористо и безапелляцион­но. Сначала про девятикратный промышленный рост, а потом про невесть откуда взявшийся дефицит танков. Скромная правда состоит в том, что на самом деле у Гитлера танков было в несколько раз меньше, но в первые два года войны они действовали несравненно эффективнее наших, увы. Грубой ложью является и сказ­ка про решающий вклад танковой промышленности оккупированных Гитлером территорий, и про соотношение потерь. Сталин одинаково легко в разы и даже на порядок завышает или занижает любые цифры в зависимости от того, что требует­ся в данный конкретный момент для поддержания его вождеского статуса.

Естественно, опять никто не задает вопросов. Все аплодируют. Патриотический долг велит верить, подчиняться и вдохновляться. Кровавой тряпкой стирая с до­ски коммуникативной памяти прежнюю непререкаемую истину, чтобы записать на ней новую, еще более непререкаемую. Крови, чтобы полоскать тряпку, со вре­менем остается все меньше. Чисто материальное ограничение. Но когда еще оно скажется! А пока хватает.

Только гигантские территориальные и людские ресурсы (которые, не будь большевиков и Сталина, были бы к 1940 г. на 50 млн больше!!) позволили со­ветскому режиму пережить жуткие потери первых двух лет войны, выжать из страны и вооружить (с помощью западных союзников, о которых Сталин охотно рассуждал в 1941 г., но сразу забыл после Победы) «вторую» пятимиллионную ар­мию вместо перемолотой к началу 1942 г. «первой» и в конце концов одержать Победу. Которая через поколение обернулась экономическим, демографическим, идейным, территориальным и государственным коллапсом: страна и народ на­дорвались. Естественно, это было прикрыто третьей сталинской сказкой, уже по­слевоенной: про невероятно быстрое восстановление.

Очищенные от наслоений цифрового эпоса данные дают основания полагать, что благодаря героическим усилиям большевиков и лично тов. Сталина ко Второй мировой войне Советская Россия подошла с существенно ослабленными демогра­фическими, инфраструктурными, сельскохозяйственными и промышленными показателями — в сравнении с дореволюционным потенциалом и темпами. Зато радикально перекошенными в сторону милитаризма. И все равно, как показали события 1941-1942 гг., остро недостаточными. Или крайне бестолково использо­ванными. Какое из двух объяснений лучше вписывается в ваши очевидности?

Но ведь все-таки победила?! Да, конечно. По природным богатствам, площа­ди, численности населения и качеству союзников Россия просто обязана была победить Германию. И сделать это куда быстрее, чем под руководством Сталина и его нукеров. Даже монархическая Россия, которую трудно представить образ­цом политического и экономического менеджмента, после двух с половиной лет войны, к февралю 1917 г. держала немцев за тысячу верст от своих столиц. А где были гитлеровские войска через те же 2,5 года, зимой 1943-го? Хотя, надо отдать должное отчаянному мужеству советского народа и армии, перелом к этому мо­менту уже висел в воздухе. Блицкриг не состоялся, а в «долгой войне», учитывая разницу в ресурсах, у Гитлера не оставалось шансов. Вопрос лишь в цене, которую народ и территория заплатили за выигрыш времени. Напомним, что Сталин гово­рил в ноябре 1941 г.: «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений».

То, что советские и постсоветские люди всего этого не видят, объясняется лишь устройством матрицы, через которую власть процеживает информацию перед зали­вом в народные очи. Над совершенствованием матрицы десятилетиями трудилась вся система советского воспитания — от пионерских лагерей до концентрацион­ных. Точнее, в порядке учреждения, наоборот: от концентрационных (Управление концентрационных лагерей было создано еще в 1919 г.) до пионерских.

Убеждение начиналось, выражаясь слогом пролетарского поэта, не словес­ной кляузой, а с веского слова товарища маузера. Кто внимал тов. Маузеру не­достаточно уважительно, пускался в расход. В какой пропорции распределились выжившие и погибшие, мы обсуждали в главе, посвященной демографии. А вот какую долю среди живых составили воспринявшие маузерову матрицу очевид­ностей — такой статистики у нас нет: с социологией в СССР дело обстояло даже хуже, чем с демографией. Судя по косвенным данным (нарастание лавины по­литических анекдотов, распространение самиздата и др.), доля эта в послеста­линские годы имела тенденцию к снижению. А сейчас опять подросла — хотя и в гибридном формате, как бы понарошку. И ненадолго.

После войны поток мобилизующего вранья и репрессий усилился, хотя вроде бы дальше некуда. Ан нет, есть куда! В военные годы репрессии дали слаби­ну, особенно в тылу. Что необъяснимо, если исходить из предположения, что они имели целью нейтрализовать деятельность врагов народа. Во время войны враги активизируются, их становится больше. А репрессий почему-то меньше! Странно. Если же исходить из другого предположения — что репрессии имели целью держать народ в повиновении и заставлять бесплатно работать на ре­жим, то ничего странного нет. Народ и так не разгибаясь пахал у станка по пол­торы смены, зачем же его было еще репрессировать, отвлекая с фронта матери­альные ресурсы типа колючей проволоки и боеспособных мужиков для охраны. Откуда режим видел себе угрозу, туда и бросал охранительные ресурсы. Во вре­мя войны — на внешнего врага. Сразу после войны — опять на внутреннего.

А то народ-победитель что-то многовато стал о себе понимать. Голод, вишь, ему не нравится! Да и разных заграниц понасмотрелись. Эмиграционно­изменнические настроения… Самое время покруче подвинтить гайки и объяс­нить, что без тов. Сталина нам бы Гитлера не одолеть.

Непобедимое и легендарное

Хотя в действительности Гитлера победил не Сталин. Уж извините. И даже не советский народ. Как ни крути, его все-таки одолела антигитлеровская коали­ция, куда, кроме СССР, входили еще Великобритания, США и пара десятков дру­гих государств. Про коалицию, в общем, все слышали, но в пространстве со­ветской агиографии она задвинута куда-то далеко на задворки. Подальше от народных очей.

Для всего мира существует Вторая мировая война 1939-1945 гг. Первые два года которой Сталин де-факто (да и де-юре—см. пакт Молотова—Риббентропа) выступал если не прямым союзником, то верным партнером Гитлера. И лишь у нас — Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Так не само собой сложи­лось, пропаганде пришлось немало потрудиться.

Если снять ее шоры, несложно увидеть, что коалиция и без СССР — пусть с гораздо большими потерями — рано или поздно Гитлера все равно уничтожи­ла бы. Как Антанта уничтожила кайзера. Хотя бы по той простой причине, что летом 1945 г. у США уже была А-бомба и уронить ее на Германию технически было не сложнее, чем на Японию. И все — вопрос решен… Хотя да, на три-четы­ре месяца позже.

А вот смог бы СССР без коалиции и ленд-лиза справиться с супостатом — да­леко не факт. В рамках советской картины мира интересоваться этой темой ка­тегорически не рекомендуется. Как и вопросом о реальной цене и масштабах сталинских достижений. Хотя, собственно, почему? В воспоминаниях Хрущева сказано, что Сталин (в тесном кругу, среди своих) не раз ясным текстом призна­вал, что без ленд-лиза он бы не выдюжил. А что же тогда сказки про индустриа­лизацию и опережение?

Подобные вопросы у нас задавать не принято. Советское начальство так нала­дило общенародные очи, что в эту сторону они не поворачиваются. И правиль­но, потому что вменяемого ответа у начальства нет. Если, конечно, не считать вменяемым ответом приклад в зубы. Сначала для грамотного меньшинства, а потом, по мере столкновения с грубыми фактами бытия, и для более широких масс трудящихся. Скучная правда состоит в том, что каждая политическая мо­дель платила за Великую Победу тем, чем была богата: капитализм — твердыми конвертируемыми деньгами и техникой; сталинский социализм — тотальной мобилизацией, забубенной пропагандой и небывалыми объемами живой силы. Суммарные людские потери Великобритании во Второй мировой войне были в 10 раз меньше, чем в Первой. А в России наоборот, в 10 с лишним раз больше. В XXI веке это вряд ли может служить поводом для гордости. Однако же служит!

В очередной раз убеждаемся, что за минувшее столетие с русскими мозгами произошло что-то необыкновенное. Можно не соглашаться со словами Черчилля про 7 декабря 1941 г. (для нас это время героической битвы под Москвой, для него — японской атаки на Перл-Харбор), но надо хотя бы их знать. Мы, однако, не знали, вот в чем дело. Нам было не положено.

Итак, Черчилль, 7 декабря 1941 г. Наконец полная ясность, что с этого мо­мента Конгресс США уже не сможет прятать голову в песок и оттягивать всту­пление Америки в войну. Это радикально меняет стратегическую ситуацию — по крайней мере, с точки зрения Черчилля. Америка объявляет войну Японии. 11 декабря Гитлер, верный союзническим обязательствам, в ответ объявляет войну США… «В тот момент я знал, что Соединенные штаты участвуют в вой­не и что они будут бороться насмерть, вкладывая в эту борьбу все свои силы. Итак, в конце концов мы победили! <…> После 17 месяцев борьбы в одиноч­ку. — мы выиграли войну. Мы выйдем из войны хотя истерзанными и по­калеченными, но уцелевшими и с победой. Мы не будем стерты с лица земли. Наша история не придет к концу. Возможно, что даже нам лично удастся избе­жать смерти. Судьба Гитлера была решена. Судьба Муссолини была решена. Что же касается японцев, то они будут стерты в порошок. Силы Британской империи, Советского Союза, а теперь и Соединенных Штатов, неразрывно свя­занных между собой, на мой взгляд, превосходили силы их противников вдвое или даже втрое. Нам предстояли еще многие катастрофы, несоизмеримые потери и несчастья, но в том, как закончится война, сомневаться уже не приходилось»

Речь не о том, чьи оценки точнее или справедливее, а о том, что совет­ский подход к истории отличается намеренным плоскостопием, косолапостью и астигматизмом. Таковы, объясняет начальство, требования патриотизма. Довольно странные, надо сказать, требования. Тот же Черчилль, с подчеркну­тым уважением относящийся к вкладу СССР, советского народа и лично Сталина в итоговую Победу, смотрит на ее истоки несколько шире. Ничуть при этом не переставая быть жестким антикоммунистом и антисталинистом. Да и всей бри­танской историографии почему-то не приходит в голову национализировать Победу и утверждать, что «Черчилль Гитлера победил». В тех же воспоминаниях он добросовестно пишет про декабрь 1941 г.: «Победы русских ясно показали, что восточная кампания Гитлера была роковой ошибкой, а вскоре должна была вступить в свои права зима. Наконец, на нашей стороне сражались теперь че­тыре пятых населения всего мира. Конечная победа была бесспорной».