Химия, жизнь и смерть
Моей задачей было готовить раствор толуилендиамина в хлорбензоле. Пары ТДА проникают в поры кожного покрова, активно взаимодействуют с влагой и окрашивают кожу в ярко-желтый цвет. Всю смену приходилось работать в прорезиненных рукавицах. Ладони, естественно, потели, и в результате мои руки приобретали яркий охристый оттенок. Я стеснялся подавать руку для рукопожатий, особенно при новых знакомствах, и вынужден был пояснять, что я не китаец и не болею желтухой. Да что руки! Иногда после тяжелой ночной смены, после душа ложишься спать на чистую белую простынь, а встанешь — на простыне, как на плащанице, желтый абрис! «Китайский след» — так называла это явление моя жена, отправляя в стирку постельное белье. После этого бесцветные тараканы особого удивления у меня не вызывали.
Это — фрагмент воспоминаний Александра Отдельнова, посвященных тому времени, когда он работал на химических производствах в городе Дзержинске под Нижним Новгородом. В советские времена этот город был крупнейшим центром химической промышленности во всем Союзе.
Сын Александра, художник Павел Отдельнов, четыре года делал выставку, посвященную дзержинским заводам, судьбам людей, которые работали на них, а также тому, во что превратило этот промышленный кластер неумолимое время. Сейчас, с 30 января по 10 марта, эта выставка под названием «Промзона» проходит в Московском музее современного искусства на Петровке.
«Промзона» — зрелище многогранное. Сама идея устраивать большую выставку о химзаводах кажется странной — кто туда пойдет, кому интересна такая узкоспециальная и бытовая тема? Однако «Промзона» умудряется вызывать целый спектр эмоций: с содроганием читаешь об ужасных условиях, в которых трудились люди, затем смеешься над курьезной историей, случившейся с кем-то из них, а в конце — со смесью восторга и отвращения смотришь на панорамную картину огромного отстойника химических отходов.
Первый химический завод появился в районе современного Дзержинска в 1915 году — на нем синтезировали минеральные кислоты. Шла Первая Мировая война. Через год фабрики под Петроградом, которые делали оружие, оказались вблизи линии фронта, так что было решено перенести это производство вглубь России. Место было выбрано на берегу Оки: там удобно загружать и разгружать грузовые суда, есть железная дорога, места основных боев не слишком далеко, но и не слишком близко. После Гражданской войны большевики стали активно развивать этот промышленный кластер, строя новые заводы. В 1930 году на карте появился город Дзержинск. Город изначально планировался как центр химической промышленности СССР, и был построен с учетом розы ветров так, чтобы ветер в районе заводов дул в противоположную от города сторону. В специально возведенных бараках, позже — панельных домах селились многочисленные рабочие. К вредным производствам привлекали и местных жителей: из-за голода, вызванного коллективизацией, и отсутствия другой работы особого выбора у них не было. В конце 1930-х тут запустили сразу несколько крупных химзаводов, в том числе те, которые производили химическое оружие.
Во время Великой Отечественной в Дзержинском районе делались боеприпасы и отравляющие вещества (которые, к счастью, в боях Второй Мировой почти не использовала ни одна из сторон). Производство было крайне вредным, а технологии обеззараживания и защиты — примитивными. По воспоминаниям химика И.Б. Котляра, работавшего в этих цехах,
«Атмосфера цеха была насыщена ипритными парами, частые проливы убирались древесными опилками, а затем пол дегазировали хлорной известью. (…) Поэтому каждая смена имела двойной состав. Одни работали, а другие лечились».
Из-за этого начиная с 50-х годов бывшие работники заводов стали массово вымирать от прогрессирующей сердечно-легочной недостаточности, которая не поддавалась никакому лечению. В 1959 году производство химического оружия законсервировали, а фабрики переоборудовали для нужд мирного времени. В основном дзержинские заводы производили сырьевую химию — то, из чего потом делался ПВХ, капроновые нити, поролон, оргстекло и много других незаменимых материалов.
Эти заводы были устроены так, что отходы одного производства использовались как сырье в другом. Кластер был большим организмом — что его и погубило, когда закончилось время командной экономики. После распада СССР большая часть цехов стала никому не нужна: в рыночных условиях востребованы были только высокодоходные производственные линии. Новые покупатели предпочитали не вкладываться в модернизацию производства, а выжимать из него максимальную прибыль и выводить деньги за границу. В результате технологии морально устарели, а оборудование пришло в негодность. Теперь продукция, аналогичная той, которая делалась на фабриках, импортируется в Россию из-за рубежа. Сейчас активно работает только комплекс заводов в западной части города, который производит боеприпасы и взрывчатку для российской армии. Главная, восточная промзона фактически лежит в руинах — хотя отдельные работающие предприятия встречаются и здесь.
Интерес Отдельнова-младшего к дзержинским химзаводам вызван семейной историей: его дедушки, бабушки и родители жили тут и работали на этих предприятиях, где и познакомились. Сам художник тоже родился и вырос здесь, но до тридцати с лишним лет даже не задумывался о том, что происходит на этих огромных территориях, мимо которых он ездил в детстве на трамвае. В 2013 году отец привел его в промзону, чтобы попытаться найти и показать цех, где прежде работал.
«Я увидел, что эта территория разрушается, что пройдет немного времени, и совсем ничего не останется. Подумал, что вообще ничего не знаю об этом — о том, как жили, где работали папы, дедушки, бабушки — большая часть их жизни проходила там!» — рассказывает художник.
Павел стал собирать материал, изучать эти места, зарисовывать их и расспрашивать людей, чья судьба связана с ними. В итоге получилась выставка.
Промзона не показывает зрителю себя сразу и «в лоб». Отдельнов как бы набрасывает контуры общей картины, подходя к ней с разных сторон, используя разные художественные средства и постепенно создавая цельный образ.
В первом зале выставлены экспонаты, созданные художником на основе архива местной прессы, который он подробно изучил. Некоторые картины имитируют газетный растр: они состоят из одноцветных точек разного размера, крупных или мелких, в зависимости от того, насколько темный оттенок надо передать. Из-за этого вблизи на полотне практически невозможно ничего разобрать, но на отдалении точки сливаются в единую картину.
Эту фотографию не печатали в газетах. Она была сделана с вертолета сразу после аварии на заводе «Капролактам» 12 февраля 1960 года. Из-за утечки газа этилена произошел взрыв, который буквально разорвал здание цеха изнутри. Вся смена — 24 человека — погибла. Взрывная волна была такой силы, что окна выбило даже в домах за 10 километров от эпицентра. Тем не менее, СМИ не написали об инциденте ни строчки: производство было секретным, а все сотрудники давали подписку о неразглашении. В день похорон кладбище оцепили сотрудники спецслужб, а жертв хоронили в разных его частях, чтобы не допустить массового скопления людей.
Трагические истории такого рода не были в Дзержинске редкостью. Постоянное обращение с вредными и опасными субстанциями притупляло осторожность, а техника безопасности нарушалась повсеместно. По словам отца художника, в некоторых цехах даже хранилось специальная жидкость на случай визита инструктора по ТБ. Если инструктор показывался рядом с цехом, то в помещение бросали перчатку, наполненную этой жидкостью, — она мгновенно испарялась, заполняя помещение плотным туманом, и осмотреть его на предмет нарушений становилось невозможно.
Таких историй о ежедневном риске много в воспоминаниях Отдельнова-старшего. Специально для «Промзоны» отец художника написал небольшой сборник мемуарных рассказов «Без противогаза не входить!», он прилагается к выставочному каталогу, сама экспозиция сопровождается цитатами из книги.
Рассказы производят сильное впечатление, открывая мир людей, для которых опасность стала рутиной. По большей части здесь работали бывшие заключенные и пациенты ЛТП (лечебно-трудовых профилакториев, учреждений принудительного лечения от наркомании и алкоголизма в СССР). Они шли сюда за неплохой зарплатой или потому, что найти другую работу с судимостью было трудно — а без работы их ждала статья «тунеядство». Даже к боевым отравляющим веществам эти люди относились с юмором и изрядной долей легкомыслия — если воспринимать все происходящее на заводах всерьез, наверное, можно было сойти с ума.
Некоторые рассказы звучат как совершенное безумие. Например, в одном из них приведена история человека, который, обидевшись на своих коллег за достаточно невинную шутку и решив им отомстить, ушел из цеха и вернулся в противогазе с перчаткой, заполненной жидким фосгеном.
«Перчатка полетела на пол, фосген мгновенно испарился, наполнив курилку запахом прелого сена, характерного для смертоносного отравляющего вещества. В обычных условиях все должны были погибнуть. Но с нами ничего не случилось: мы не расставались с противогазами даже в курилке и умели, задержав дыхание, надеть их за считанные секунды. Гену, конечно, поймали и надавали пинков, но незлобно. Подумаешь, фосген!.. Привыкли…», — пишет об этом случае Отдельнов-старший.
Не меньше половины экспонатов — это картины, написанные Павлом Отдельновым. Они показывают, во что сейчас превратились грандиозные советские сооружения. Остатки заводских корпусов, напоминающие античные руины, отлично передают чувство безнадёги и покинутости. Но практически с каждыми развалинами связана какая-то примечательная история.
Скажем, вот бывший корпус завода «Ока», где производился тетраэтилсвинец:
Это вещество добавляют в бензин, чтобы повысить его октановое число. Работа на «Оке» наряду с аналогичным заводом «Ява» была, возможно, самой вредной во всем Дзержинске: вдыхаемые соединения свинца накапливались в мозгу, нарушали работу нервной системы, угнетали психическое здоровье и умственные способности. В городе даже ходила поговорка: «”Ява” и “Ока” делают дурака». Конечно, работать там было мало желающих. Поэтому во второй половине 40-х сюда сгоняли трудиться пленных немцев, которых не спешили отпускать на родину.
Один из этих немцев, пилот Люфтваффе Клаус Фрицтше, провел в советских лагерях шесть лет, довольно быстро выучил русский и занимался в лагере техническими переводами документаций. После возвращения на родину он написал книгу воспоминаний об этих годах. Там он описывает много любопытного из жизни пленных. В частности, он рассказывает, что немцы устроили своеобразный «черный рынок», передавая через охрану с завода соль для использования в быту или дальнейшей перепродажи. Особые отношения с надзирателями гарантировали Фрицтше и его коллегам некоторые послабления: в частности, в некоторых случаях они могли перемещаться от места жительства до лагерных работ без конвоя, а кто-то из друзей бывшего авиатора даже носил с собой фотокамеру, на которую снимал других работников и заводы — между прочим, секретные военные объекты. Каким-то чудом Клаусу удалось вывезти снимки с собой и опубликовать в своей книге. Теперь они выставлены на «Промзоне» и показывают разницу между «тогда» и «сейчас» этих мест.
При подготовке выставки Отдельнов пытался определить местоположение лагеря, где сидел Фрицтше. Он нашел в американском онлайн-архиве фотографию, сделанную немецким шпионским самолетом в 1942 году. Затем он разыскал самого Клауса, и тот прислал ему скан советской бумажной карты послевоенных времен. Сообща они сумели определить, где был лагерь. К сожалению, Фрицтше не дожил до открытия выставки, он умер в 2017 году.
Переписка с ним, карты и фотография с воздуха выставлены в одном из залов. Помимо фотографий, демонстрирующих географию местности, в этом зале есть большая и подробная карта, а также несколько аутентичных объектов из промзоны. Например, в углу, за толстым стеклом, лежат графитовые стержни, которые использовались на заводах для электролиза. Отработанные стержни вначале использовали в быту как топливо: при горении они выделяют в несколько раз больше тепла, чем каменный уголь той же массы. Но вскоре выяснилось, что при эксплуатации эти стержни активно впитывают ядовитые вещества, и топить ими печь — прямой путь к тяжелому отравлению. Стержни начали свозить на свалку и выбрасывать, но иногда водители грузовиков со списанными стержнями сворачивали с пути продавали их желающим.
Картина Отдельнова «ФАД» демонстрирует современный вид Фенол-ацетона Дзержинского — производства, основанного на изобретении химика Рудольфа Удриса. В 1938 году он был репрессирован, и находясь в «шарашке», разработал новый способ получения фенола и ацетона. Запущенный в 1949 ФАД был настоящей гордостью Дзержинска, но имя изобретателя было вычеркнуто из истории, а Сталинскую премию за него получили его коллеги. Незадолго до пуска предприятия больной и полуслепой ученый, находившийся в глубокой депрессии, свел счеты с жизнью. Позднее, в 1984 году, в честь Удриса назвали одну из улиц города.
В соседней комнате показывают фильм, где смонтированы кадры промзоны и интервью с родственниками Отдельнова — людьми, которые проработали здесь всю жизнь. Тут же на полке стоят склянки с притертой крышкой с образцами шламов, которые можно открыть и понюхать. Они воспроизводят запах двух самых известных водоемов промзоны — «Белого моря» и «Черной дыры».
«Белое море» — самый большой отстойник Дзержинска, огромная (примерно квадратный километр) куча ядовитых веществ всех возможных сортов. Здесь отходы фильтровались: жидкая часть сливалась в Оку, а осадок (так называемый шлам) оставался на месте. Вот как выглядит «Белое море» со спутника:
и вблизи:
Расположенная к северо-востоку «Черная дыра» — небольшое (примерно 60 метров в поперечнике) озеро черного цвета, которое упоминается в книге рекордов Гиннесса как самый загрязненный малый водоем на планете. Это карстовая воронка, в которую сливали самые ядовитые отходы. Раньше вокруг нее был забор со знаками химической опасности, но сейчас его нет. Впрочем, нестерпимый запах, который начинает ощущаться метров за 300 от озера, красноречивее любого забора.
«Черная дыра» почему-то пользуется популярностью у туристов-экстремалов. Из-за них местность вокруг отстойника усеяна одиночными ботинками и сапогами. Почему? Художник объясняет, что довольно часто лужи с отходами, которые тут сплошь и рядом, выглядят как твердая земля. Если случайно наступить туда, по щиколотку проваливаешься в ядовитый шлам. Носить обувь, покрытую этой субстанцией, никому не хочется, так что люди снимают и выбрасывают ее прямо на месте.
Сейчас вся промзона постепенно превращается в грандиозную свалку: на ее территорию бесконтрольно свозят мусор и отходы все кому не лень, включая работников еще действующих химических предприятий. Покинутые людьми сооружения за считанные десятки лет приходят в запустение и разрушаются.
«Сверху на крышу попадают семена, они прорастают деревьями, деревья разрушают крышу, крыша рушится, потом начинают рушиться стены. — поясняет Отдельнов — В итоге от здания остается только горка, поросшая зеленью. Это происходит довольно быстро, и созерцать все веками, как античные руины, вряд ли получится».
Дома здесь строились из силикатных кирпичей из песка, который добывали тут же — в близлежащих карьерах. Такой материал недолговечен, и уже сейчас можно видеть, как ветер и дождь обтачивают кирпичи, постепенно сглаживая острые углы и превращая их в подобие камней — а затем и обратно в песок. Природа берет свое.
Сверху — проект клуба в поселке Ворошиловский, где родились родители Павла; снизу — современный вид недостроенного клуба. Он был заложен в 1940 году, но в войну строительство прекратили, а позднее поселок расселили. Раньше в Ворошиловском жило около 10 000 человек. Теперь недостроенный клуб — единственное сохранившееся здание поселка. Сейчас в нем находится овощебаза ближайшей исправительной колонии.
Несмотря на довольно мрачные виды загрязненной отходами лесополосы и жутковатые истории о людях, которые работали здесь, выставка не вызывает чувства безысходности. Наверное, все дело в том, что Отдельнов не относится к промзоне как к абсолютному злу, а даже в каком-то смысле любит это место. Сам он не скрывает своего сожаления о том, во что превратилась промзона:
«Мне печально, потому что люди строили все это, вкладывали свои силы. С одной стороны, конечно, это трубы, которые дымят, но если бы все это можно было как-то перестроить, реорганизовать… Вот взять шламонакопители — большие резервуары химических отходов. С одной стороны, это ужасно, что они есть, а с другой, если бы их не было, то предприятия бы просто сбрасывали свои отходы в реки, в грунтовые воды — что и наблюдается сейчас, когда рядом с Дзержинском можно обнаружить большие кучи химического мусора. Нет централизованной системы переработки, нет контроля за этим, и оставшиеся производства выживают как могут, экономя деньги на утилизации».
Похожая амбивалентность — горечь пополам с ностальгией — прослеживается и в рассказах Отдельнова-старшего, в них трагедия то и дело сменяется фарсом.
Самое сильное впечатление производит последний зал. На противоположных стенах одновременно демонстрируются два фильма. Оба они длятся по 19 минут и целиком состоят из съемок промзоны с квадрокоптера, без всяких говорящих голов и закадровых комментариев. Именно в этом зале понимаешь, почему промзона пленила Отдельнова.
Первый фильм запечатлел руины заводов. Монументальные сооружения из стекла и бетона постепенно поглощает природа. Кое-где в цехах уже обвалилась крыша, и внутренние помещения превратились в густой лес, разделенный на квадратные бетонные секции. В некоторых зданиях сохранились предметы быта: мебель, какие-то размокшие записные книжки и брошюры по технике безопасности. На отслаивающейся штукатурке угадываются бодрые социалистические лозунги. С осыпающихся настенных мозаик на все это грустно глядят великие большевики и строители коммунизма.
Второй фильм — «От Белого моря до Черной дыры». Это 19 минут панорамных съемок местности между двумя самыми известными отстойниками Дзержинска. Звучит не слишком многообещающе. Но неожиданно пустыри, отвалы и запруды ядовитых субстанций оказываются необычайно красивы. Ярко-красные, желтые, фиолетовые потоки сливаются в настоящую феерию красок. Сложные хаотические узоры меньше всего похожи на пейзаж — если не знать, что на них изображено, покажется, что это абстрактная живопись, созданная на компьютере. И только редкие деревья, брошенные бочки из-под отходов и земляные перешейки между озерами шлама не дают забыть, что вообще-то мы глядим на землю с очень большой высоты. Зрелище настолько захватывает, что отвести взгляд практически невозможно, пока не досмотришь фильм до конца.
Теоретически, всю выставку можно обойти за полчаса, но при ближайшем рассмотрении за каждым экспонатом обнаруживается своя история. Поэтому рекомендую посетить выставку не в случайный день, а в даты когда сам художник проводит по ней экскурсии. До закрытия остается два таких дня — 16 февраля и 6 марта. Чтобы попасть на экскурсию, необходимо зарегистрироваться на Timepad.
