Я помню дни армейские…

Автор: Оксана Елисова, гимназия № 20, г. Саранск, Мордовия

Научные руководители: Юлия Владимировна Горшкова, Алёна Владимировна Елисова

 

Согласно армейскому фольклору: «Армия сделала и сделает из обезьяны – человека». Несомненно, что для многих армия является школой жизни. Молодой человек, собиравшийся на службу в армию, понимал всю важность этого процесса. К сожалению, сейчас так говорить уже не приходится. Современная молодежь относится к службе в армии скептически. Многие молодые люди с большим удовольствием занялись бы другими, более нужными, по их мнению, делами.

В ряды армии начала и середины 1950-х годов призывались те люди, чье детство и отрочество выпало на годы войны. Мои деды – Халим Усманович Тенишев и Зягидулла Хасянович Шехмаметьев – служили с такими же, как и они, детьми войны.

Особенности армейской службы. «Отслужу, как надо, и вернусь»

Армейские годы моего деда – Тенишева Халима Усмановича, 1934 г. р., пришлись на середину 1950-х годов. Его должны были призвать на службу в армию еще осенью 1953 года, но на медкомиссии дали отсрочку на год. В районной больнице лечил деда доктор Стрелков – московский хирург работал в то время в селе Пурдошки; как говорили, его выслали из Москвы «за политику». Посадить не посадили, а в глухомань отправили. И ходили к нему местные, зная, что Стрелков сделает всё самым лучшим образом. В райцентре таких грамотных специалистов ни до него, ни после никогда не было. Моего деда этот московский хирург быстро вылечил. Восстановившись после операции, дедушка начал готовиться к службе в армии.

Осенью 1954 года, когда деду уже шел 21-й год, пришла повестка. Ехать надо было в Саранск, а это от деревни около 140 километров. Автобусов в Саранск тогда не было, поэтому нужно было заранее договариваться с водителем какой-либо грузовой машины. Деду повезло: в Саранск, чтобы встретить директора МТС, ехала легковая машина из этой организации. В вещмешок деду в дорогу положили несколько пресных лепешек, вареных яиц и кусок черного домашнего хлеба.

На следующий день будущие солдаты поехали товарным поездом, в теплушках, к месту постоянной службы. Привезли в Молотовскую область (дед, говоря про свои армейские годы, до сих пор так ее называет, не признавая современного названия – «Пермская»). После выгрузки и размещения дали один день отдыха: призывники просто ели и отсыпались. На другой день всем выдали военную форму и отправили в баню. Вместе с формой дед получил кирзовые сапоги, которые надо было постоянно мыть и чистить, так как в октябре 1954 года стояла очень плохая погода – постоянно шли дожди. Началась «учебка», как и у большинства молодых солдат того первого послевоенного десятилетия. Жили в длинной дощатой казарме, внутри которой стояли двухъярусные нары, матрасы и подушки были набиты соломой, благо этого добра – соломы в России хватало всегда. Попал дед служить в железнодорожные войска. После присяги солдатам вручили кавалерийские карабины – они короче обычных. Автоматы ППШ были только у взвода охраны. Номер своей военной части дед помнит до сих пор, хотя прошло уже 60 лет: в/ч 33162.

Казарма находилась в лесу, у реки, из нее на паре лошадей постоянно возили воду в столовую. Рядом проходила железная дорога, а в метрах 200–300-х была возвышенность, где располагался особо охраняемый склад. Новобранцы заметили, что солдаты из комендантского взвода никогда не занимались строевой подготовкой, а только охраняли этот объект. Часовые на этой территории менялись каждые 2 часа. Дед спросил у знакомого охранника из комендантского взвода – Стерпова: «Что там находится?» В ответ услышал: «Взрывчатка, тол».

Через пару дней тот же Стерпов рассказал, что солдаты поймали одну из бродячих собак, живших и кормившихся около столовой воинской части, привязали ей на шею тол и отпустили. Собака побежала в противоположную от казарм сторону, а через некоторое время раздался громкий взрыв. Дед сказал про это кратко: «Озорство». А если бы собака с толом побежала в сторону складов с взрывчаткой? Никто тогда не задумывался о том, какие могут быть последствия у весьма глупых солдатских шуток. Ведь взрыв был бы не меньше, чем на линкоре «Новороссийск», только годом раньше. В этом месте не осталось бы не только складов с толом, но и казарм, столовой и других помещений, могла быть полностью уничтожена железнодорожная станция. Вот чем грозило обернуться такое «озорство».

Летом 1956 года деда перевели в Куйбышевскую область на станцию Батраки: «Всё поближе к дому», – как говорит Халим-бабай. Кормили уже гораздо лучше, чем в Молотовской области. Несколько месяцев жили недалеко от города Сызрань уже не в палатках, а в нормальной казарме. Деда удивило то, что в столовой хлеб выдавали не по кускам, а он лежал в тарелках на каждом столе: бери, сколько хочешь. Матрасы были набиты ватой, а не соломой. Солдатам стали один раз в неделю в столовой показывать кино. Именно тогда дед увидел «Бродягу» с Раджем Капуром. В то время в кино дед никогда не мог досидеть до конца сеанса – всегда с середины фильма уходил в казарму. «Не привык я тогда в кино-то ходить. Мы в деревне все больше работали, а не без дела сидели», – так он об этом сказал.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Солдатская повседневность: радости и печали

Уже через пару месяцев после призыва воинская часть, в которой начал служить дед, была переведена на новое место. Казарма теперь уже была добротная, бревенчатая: «Плотника, – с ударением на последнем слоге сказал дед, – делали». Несколько месяцев учебки солдаты были заняты, в основном, благоустройством поселков, военных гарнизонов. Засыпали выбоины терриконом: делали землю ровной, приводили поселки в нормальный вид. За время учебки редкий раз доводилось пострелять из карабина. Чаще всего были заняты на хозяйственных работах.

Дед вспоминает: «После учебки повезли нас на новое место уже в жилых вагонах, а не в теплушках. Жили мы в лесу в больших армейских брезентовых палатках, человек на 40. Изнутри защитного цвета брезент палатки был завешан белыми простынями. Спали на двухъярусных кроватях на тех же набитых соломой матрасах и подушках. Укрывались одним байковым одеялом, под ним – простыня, пододеяльников не было. Морозы за –45̊ С, а нам в палатке не холодно. Кормили неважно, но никто не жаловался. Хлеб давали черный с какими-то примесями. Да и где можно было найти другой? Страна 10 лет назад пережила такую тяжелую войну. Но мы молодые были – всё могли вытерпеть. Истопником у нас был киргиз – Алим Богушев: он следил за тем, чтобы в палатке всегда была нормальная температура, печку-буржуйку топил и днем, и ночью».

Солдаты тогда занимались заготовкой леса: народ пилил-грузил, а дед, как грамотный – он окончил 8 классов, кубометры считал. Западные украинцы, глядя на деда, говорили: «Работа у него – не бей лежачего».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Летом 1955 года ему пришло письмо из дома, в нем рассказали о том, что в начале июня того же года, его отца, моего прадеда – Тенишева Усмана Фятхотдиновича – привлекли к ответственности за 2 лишние сотки картошки, что он посадил у себя на огороде весной. Решено было прадеда за это судить. Во время заседания суда выяснилось, что два сына служат в армии: Алим, 1932 г. р., – последний год и Халим, 1934 г. р., – первый год. Именно это и спасло прадеда.

Деду, как человеку деревенскому, привыкшему всю жизнь работать на земле, запомнился один осенний ночной марш-бросок. «Идем, а на что наступаем – непонятно». Только утром, когда уже рассвело, солдаты увидели, что шли по полю с созревшими помидорами. «Это сколько же мы помидоров испортили, просто втоптав их в землю?! Ими же можно было людей н30акормить, а мы просто по ним шли!» Деда с детства приучали с уважением относиться к тому, что немалым трудом выращивается на земле, поэтому он, как и многие другие солдаты, не мог спокойно смотреть на загубленный урожай.

Во время проведения каких-либо хозяйственных работ иногда происходили несчастные случаи. Рядового Лашмайкина из Мордовии убило случайно выкатившимся бревном при разгрузке полувагона. После случившегося командир роты был немедленно арестован и отдан под суд.

Рядового Горду со Станиславской области убило куском террикона, которым выравнивали ухабы проселочных дорог. Террикон лежал на земле в больших пирамидообразных завалах. Постепенно его забирали оттуда. Зимой, при погрузке этого материала в машину, рядовой Горда погиб от упавшего ему на голову большого куска террикона. Горду похоронили в Молотовской области. На похороны из Станиславской области приехал его отец. «Одного сына под Сталинградом убило, другого здесь», – эти слова, сказанные отцом рядового Горды, надолго врезались моему деду в память.

В Молотовской области в феврале 1956 года четыре солдата ночью ушли в самоволку в соседний поселок, что находился в четырех километрах от воинской части. Там выпили так, что трое из них не смогли вернуться в казарму – дошел только один. Ночью за самовольщиками были отправлены солдаты, они-то и привели обратно обмороженных сослуживцев. Одному из них – рядовому Силакову – в госпитале удалили два пальца. Командир роты, капитан Хаймин, был немедленно уволен из армии за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей. Дед сказал по этому поводу: «Законы тогда были строгие, поэтому и порядка было больше в стране».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Немного об отцах – командирах

Командный состав части был таким же многонациональным. Замполит, что занимался политической подготовкой и воспитанием подчиненных в духе коммунистической морали – майор Лейтас, еврей. По словам деда, командир он был требовательный, но справедливый: если считал, что солдата наказали необоснованно строго, отменял взыскания младших по званию офицеров. Начальник штаба – майор Кийко, украинец. Заместитель начальника штаба – майор Ульяновский, русский. Начальник тыла, интендант – майор Лещенко, украинец. Командир части – подполковник Суходольский, русский. У него в подчинении было четыре заместителя – также подполковника. Этот офицер был раньше полковником, но за развод с женой Суходольского понизили в звании, тогда на это смотрели очень неодобрительно. Должность командира части ему оставили, из рядов партии не выгнали, а с полковников сняли. «Звезду одну с погон убрали – и правильно сделали. Не разводись!» – так дед высказался о той ситуации. Дед человек такой, что разводы не понимает и не принимает: женился – должен жить всю жизнь. А как по-другому?

В то время в Сызрани военным комендантом города был подполковник Дворяк – очень строгий и требовательный офицер, про которого солдатам сразу сказали: «Нежелательно в увольнении попадаться на глаза этому командиру, – иначе без гауптвахты не обойдешься. Он найдет, к чему придраться». Как и большинство офицеров тех лет, Дворяк прошел всю войну, был ранен: у него не было одной руки. Но, тем не менее, он не был демобилизован сразу после войны, а продолжал служить.

Про то место, где дед служил сразу после учебки в Молотовской области, велено было говорить «117-й» и всё, больше никаких подробностей. Так как это были железнодорожные войска, солдат постоянно перебрасывали на новое место: определенного местоположения части никогда не было. Офицеры с семьями имели «более комфортные», по сравнению с солдатами, условия проживания: командир роты – старший лейтенант Долгачев с женой получил угол в сторожке лесника. Весь дом – одна небольшая комната с печкой, Долгачевы ютились в углу за ситцевой занавеской, в другом углу жила семья лесника. Жене Долгачева – учительнице, окончившей пединститут в Пскове, работать было негде: в лесу школ нет. Поэтому она, уже устав от постоянных переездов и жизни на чемоданах, как-то сказала моему деду: «Знаешь, Тенишев, детям своим, внукам не разрешай ни офицерами становиться, ни замуж за них выходить». Тяжело было не только военнослужащим: офицерским женам приходилось не менее «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», как в Уставе говорилось.

 

 

 

 

 

 

 

 

«Солдат ест – служба идет»

В части было более 500 человек. Чтобы накормить такое количество солдат и офицеров нужно было очень много продуктов: одного только мяса в день требовалось полкоровы или одна свинья. Солдатам-мусульманам, а их было немало, приходилось тяжелее всего: их религия запрещает есть свинину.

Интересный эпизод о свинье и квашеной капусте запал в душу деду Халиму. Свинью держали в дощатом сарае на территории части. Кормили ее отходами из столовой: в день свинье доставалось около двух ведер такого корма. В конце октября 1955 года свинья стала такой большой, так отъелась на остатках солдатских харчей, что ее задние ноги уже не могли ходить – их просто не было видно за большими складками жира, а передними ногами свинья стояла в корыте с едой и продолжала есть. Майор Лещенко, увидев свинью в таком виде, отдал приказ: «Зарезать к 7 ноября». К празднику Октябрьской революции свинью зарезали, и солдаты получили на обед щи из свежего мяса.

Осенью 1955 года солдаты ходили на Каму разгружать с прибывших барж картошку и капусту. Личному составу нужно было обеспечить постоянное трехразовое питание согласно установленным нормам, поэтому в воинской части делались большие запасы продовольствия на зиму. Для квашения капусты использовалась большая бетонированная прямоугольная яма, как дед говорит, «размером с наш деревенский дом». Над ямой – бревенчатый сруб. Перед входом в помещение снимали кирзу – к капустной яме шли только в портянках, в них же спускались по небольшой приставной лестнице к самой капусте. С последней ступеньки лестницы обувались в стоящие на квашеной капусте резиновые сапоги, в которых ходили прямо по капусте, нагружая ее в довольно большой цинковый бачок. Именно столько капусты уходило для приготовления щей или борща для пятисот человек.

О национальном составе советской армии (житейские рассказы)

В разговоре о людях служивших вместе с ним, дед всегда заявляет, что никаких ссор и скандалов не было. Говоря современным языком о таких взаимоотношениях – у них была сплошная «толерантность».

В части служили солдаты и офицеры 26 национальностей. Дед вспоминает, что в середине 1950-х годов начали призывать в армию советских немцев, в части их было двое: Эртман и Майер. В сознании людей «немец» и «фашист» значили тогда одно и то же. Вот и к Эртману и Майеру еще в 1954 году у солдат было настороженное отношение. Но со временем всё это сгладилось: никаких противостояний на национальной почве никогда не было. Дед вспоминает: «Да нормальные они люди. По-русски лучше меня, татарина, говорили». Никогда в части плохо не относились к людям иной национальности.

Были в части два румына из Черновицкой области: Телегуз и Сапонару. Дед так о них говорит: «Служили, как все. Ничего плохого сказать не могу». В хозвзводе служил цыган по фамилии Сухан. Он никогда не расставался со своей скрипкой, носил ее везде с собой. Дед вспоминает: «Был этот цыган маленького роста, чернявый. Но как начинал играть – мы заслушивались. Не знал ни одной ноты, но зато как играл!» Много было людей разных национальностей в воинской части, но они всегда мирно уживались между собой, не конфликтовали.

Конечно, более тесно общались с представителями своих национальностей: всегда можно поговорить на родном языке, спеть свои песни. «Вроде, как дома побывал, когда с ребятами-татарами поговорил», – так об этом сказал Халим-бабай.

В воинской части, где служил Халим-бабай, было много солдат, призванных с западной Украины: из Тернопольской, Черновицкой и Станиславской областей. Эту область, несмотря на то, что ее уже 52 года назад переименовали в Ивано-Франковскую, дед до сих пор называет Станиславской: «Так ее западные украинцы в армии называли, а они оттуда родом были». Грамотных среди солдат, призванных с Западной Украины, не было: жизнь сложилась так, что русскому языку они начали учиться уже в конце или же после Великой Отечественной войны, когда советские войска вернулись на недавно присоединенные к СССР территории. Может, на украинском языке кто-то из них и умел писать, но на русском они только говорить могли, а читать или писать не умели. Дед вспоминает: «Между собой „западные“ всегда по-своему разговаривали».

Когда у западных украинцев спрашивали: «Ну а как немцы во время войны с вами себя вели? Сильно обижали?», они про немецкую оккупацию никогда плохо не говорили: «Немцы давали нам, детям, остатки еды, что они не доели в столовой. Только всегда говорили: „Подождите, пока наши солдаты поедят, а что останется – вам дадим“. Обижать не обижали». Украинским однополчанам деда в 1941 году было по 11–12 лет (все они были старше деда на 4–5 лет). Почему-то их призвали довольно поздно, у многих уже были семьи и дети.

Деду запомнилось, что в свободное время западные украинцы постоянно пели: перед вечерней поверкой они затягивали свои народные песни, и те солдаты, кто был рядом, бросив все дела, с удовольствием их слушали. Дед сам всегда поет «Распрягайте, хлопцы, коней», говоря, что этой песне он выучился у своих однополчан. Именно тогда, сначала в песне, а потом и в речи деда появляется характерное южнорусское «г».

Было много литовцев: Маркунас, Янкаускас, Укин, Марчулайтис. Дед запомнил слова Укина о времени входа советских войск в Прибалтику: «Мы до вашего прихода „карашо“ жили». У деда до сих пор на слуху это искаженное укинское «карашо». Никто из литовцев открыто не говорил, что им не нравится жить в Советском Союзе, но в каких-то недомолвках, полунамеках иногда это проскальзывало.

Между собой солдаты жили дружно: делить им было нечего. Дед вспоминает: «Тяжело было всем. Кормили неважно – порции маленькие, поэтому не наедались. Жили зимой в палатках в лесу, отопление – буржуйки. И служили в армии подолгу: кто больше трех лет, а кто и около четырех. Тогда срок службы начинал засчитываться только с Нового года, и неважно, когда кто был призван – весной или осенью: до 1 января следующего года служба в зачет не шла. Сейчас и служить-то надо всего 1 год, но и от этого пустячного срока пытаются увильнуть. А тогда у ребят даже мысли такой не было, чтобы в армию не пойти. Если в деревне кого-то из ребят не брали в армию, то потом за него и замуж никто не выходил. Девчата считали так: раз в армию не взяли, значит, больной. „Дедовщина“ появилась уже после нас. А мы просто служили и ждали возвращения домой. Мы были обычными советскими солдатами, и делить нам было нечего». Даже когда призванный из соседней деревни Мордовские Пошаты Андрей Федосеевич Чопанов в начале службы постоянно плакал, никто из сослуживцев не осуждал его. «По дому скучает», – так решили солдаты. Из этой же деревни вместе с Чопановым был призван Ларин Михаил. У него разлука с домом проходила более спокойно: «Служил, как все, не плакал», – вспоминает дед.

 

 

Влияние отдельных эпохальных событий на жизнь солдат

«Сын за отца не отвечает»

Летом 1955 года рядового Лунева вызвали в канцелярию воинской части, откуда через какое-то время он вышел совершенно подавленным. Другие солдаты пытались что-то у него узнать – бесполезно, ответов не было ни на один вопрос. Через солдата, что был писарем, выяснили, что за сотрудничество с немцами во время войны на Украине арестована мать Лунева. Самого Лунева не тронули, он продолжал служить, как раньше. И ни офицеры, ни солдаты никогда не вспоминали больше об этом случае. Дед сказал: «Вот так мы убедились в том, что действительно „сын за отца не отвечает“.

Дед служил в армии, когда состоялся XX съезд. Через несколько дней после съезда проводилось плановое политзанятие, перед которым кто-то из солдат спросил: «Опять будет „как жили и боролись“?» Замполит в этот день выглядел не как обычно, а был каким-то странным: не было привычной уверенности в своих словах. А когда он начал знакомить солдат с материалами съезда, у всех застыл на губах один и тот же вопрос: «Как?!» И далее сами же себе и отвечали: «Не может этого быть! Это провокация!» Замполит и сам был в полнейшем шоке: «великий вождь и мудрый учитель», который, по мнению многих, был просто непогрешим, вдруг оказался не таким, каким его представляли с самого детства (а замполиту тогда было лет 30). Он не мог спокойно знакомить солдат с материалами съезда: голос срывался, замполит говорил с большим трудом, так и не оправившись от такого морального потрясения. Солдаты просто не могли осознать и поверить в услышанное. Западные украинцы и литовцы молчали. Может, им и было, что сказать про время сталинского правления на их родине, но промолчать для них было как-то спокойнее.

 

О венгерских событиях (23 октября – 9 ноября 1956 г.) и радиоприемнике

Осенью 1956 года решили купить радиоприемник: «Когда новости будем слушать, а когда концерт какой», – сказали солдаты. Сложились по 5 рублей, сходили в военторг: «Будем как культурные люди на гражданке – с приемником». Вечерами, когда было немного свободного времени, все с удовольствием слушали передачи из Москвы.

Но в конце октября того же 1956 года замполит предупредил солдат насчет радиоприемника: «Или продайте, или изыму». А так как это было время венгерских событий, когда солдаты могли слушать «вражеские голоса», на следующий день радиоприемник был изъят.

Во время венгерских событий командир части построил весь личный состав на плацу, кратко рассказал о том, что происходит в Венгрии. Потом спросил: «Кто хочет добровольцем поехать в Венгрию?» Ехать решили единогласно: «А как скажешь, что не хочу? И не я один такой был». В 1958 году дед разговаривал с жителем деревни Старые Русские Пошаты, что находятся не так далеко от нашего села Новое Кадышево. Дед запомнил его фамилию – Долбилин: «Нашим стрелять не разрешают, а венгры из толпы стреляют. Наши ночью десант сбросили, а венгры им трассирующими патронами парашюты сожгли. Всех положили. Но и мы Будапешт тоже хорошо порушили». Долбилин был в Венгрии во время тех событий: его часть экстренно перебросили туда из СССР. «11 тысяч наших положили», – говорил Долбилин. Но воинскую часть деда в Венгрию не отправили, хотя некоторые солдаты уже хотели ехать: «Поможем венграм разгромить контрреволюцию, ну и на заграницу посмотрим!» Не довелось!

В армии дед служил 3 года и 3 месяца. Деду повезло: он до Нового, 1955 года, прослужил всего 3 месяца, а с 1 января 1955 года началась его официальная трехгодичная служба. Дед точно помнит день своей демобилизации: 21 января 1957 года. Домой ехал со своим другом – Халимом Акбулатовым. Сестре Нюрии, 1939 г. р. привез подарок, купленный в военторге: в пакете два одеколона и пудру в круглой упаковке.

К Акбулатову съездил через 50 лет, летом 2008 года. Вспоминали армию, молодость, армейских товарищей.

Армейские годы деда Зяока

Зягидулла Хасянович Шехмаметьев, 1931 г. р., всю свою жизнь прожил в татарском селе Лобановка Ельниковского района. Его энергии и трудолюбию можно только позавидовать – он ни минуты не сидит без дела, постоянно выполняет какую-либо работу. Найти его летом дома невозможно: он заготавливает сено, ухаживает за скотиной, занимается какими-либо делами во дворе. И это в 83 года!

От бабушки я узнала, что в начале 1950-х годов дед Зяок (это сокращение имени Зягидулла) служил в армии. Вот об этом он и рассказывал в конце августа прошлого года, когда мы с бабушкой и моей сестрой Аленой отправились в Лобановку, чтобы побеседовать с дедом Зяоком. Бабушка сама родом из села Лобановка, поэтому она знает Зяок-бабая всю жизнь.

Говорили мы на татарском, поэтому потом интервью с дедом Зяоком, записанное на диктофон, пришлось перевести на русский язык. Дед Зяок хорошо говорит по-русски, даже акцента нет: всю жизнь проработал шофером среди русских и мордвы. Но в татарском селе все говорят на родном языке, просто так принято, поэтому рассказывал он о своей службе в армии по-татарски. После интервью он спел нам несколько армейских песен: оказалось, что дед Зяок еще и очень хорошо поет. Он интересный рассказчик, и память для его возраста у него прекрасная. У деда Зяока много армейских фотографий: он их с удовольствием показывал. Запомнилась надпись на обратной стороне одной фотографии, присланной им из армии: «Жене Шуре». Бабушка сказала, что жену Зяок-бабая звали Сяра, просто Шурой он называл ее на русский манер. До призыва дед Зяок уже был женат, у него рос маленький сын.

Повестка ему пришла 5 января 1952 года, а 9 января сосед отвез его на лошади в рабочий поселок Первомайск (сейчас это уже город) Горьковской области. Зимой можно было проехать через замерзшую реку Мокша, поэтому короткая прямая дорога в Первомайск составила всего 27 километров. Из Первомайска поездом отправили в Саранск, где в республиканском военкомате деда Зяока с другими призывниками направили во Владивосток. Дед Зяок рассказывает: «Везли в телячьем вагоне 3 недели. Внутри – голые нары, чтобы призывникам было, где поспать. На нарах постелей не было – когда спал, укрывался собственной фуфайкой. В поезде был вагон-кухня, поэтому в дороге кормили вполне нормально. За 3 недели, что находились в пути, поправился на 2,5 кг. Во Владивостоке учебка была при части, начал служить в оружейном расчете зенитной батареи.

Через два месяца после призыва – 15 марта 1952 года – присяга, текст которой дед Зяок помнит до сих пор.

В артиллерийском дивизионе, где служил Зягидулла Хасянович, было 4 батареи. Зяок-бабай как-то узнал, что берут учиться на шофера двух человек с батареи. А до армии, в 1948 году, он учился на тракториста в Санаксарской школе механизации. Школа располагалась в монастыре, построенном еще дядей адмирала Ушакова. В 1920-х годах монахов кого выгнали, а кого посадили. Обучающиеся в школе механизации жили в бывших монашеских кельях. Три года до армии – в 1948–1951 годах дед Зяок работал в МТС трактористом. Вот поэтому рядовой Шехмаметьев и решил учиться на шофера. Написал заявление, отдал документы. Но почему-то учиться на шофера Зяок-бабая поначалу не пускали. И только капитан Давыдовский решил этот вопрос: учиться поедут рядовой Горлов и рядовой Шехмаметьев. У Горлова дома был мотоцикл, который он умел водить. А у капитана Давыдовского тоже был мотоцикл с коляской, в которой сломалась ось. Мотоцикл Давыдовского нужно было отремонтировать. И сделать это могли «один – тракторист, второй мотоциклист», – как их назвал сам капитан. На шофера учились 3 месяца, экзамен сдавали в ГАИ города Владивостока. Первое время дед Зяок работал на студебеккере, одном из тех, которые были поставлены по ленд-лизу еще во время войны. Зяок-бабай возил орудия на стрельбище, на учения, на салют. Служил в батарее тяги.

Солдатам, призванным в январе 1952 года, в мае месяце еще не выдали нормальную форму, мотивируя тем, что «срок не вышел». А когда этот срок у формы вышел, – нужного обмундирования на складах уже не было. Дед Зяок вспоминает: «Гимнастерка была уже много раз зашита-заштопана. Выглядела так, как будто ее сшили из множества лент». И вот в один из дней, когда дед Зяок был дневальным в казарме, приехал с проверкой начальник политуправления Тихоокеанского флота адмирал Клевенский вместе с группой старших офицеров. Первый вопрос адмирала Клевенского:

– Почему в такой форме?

– Товарищ адмирал, больше нечего носить!

– Как нечего?! Ну-ка старшину сюда.

Старшина подтвердил, что носить солдатам действительно нечего: формы на складах нет. Клевенский потребовал вызвать начальника обозно-вещевого снабжения части. Им был капитан Гордин. Он также доложил адмиралу, что солдатской формы на складе нет. Тогда Клевенский приказал: «Выдать офицерскую». Всем 30-ти солдатам этого призыва выдали офицерскую форму. Дед Зяок привез эту форму в родное село Лобановку, когда приехал в отпуск в 1954 году. Долго носил ее уже после армии. Потом его жена Сяра сшила из офицерского кителя фуфаечку-бушлатик их маленькому сыну. «Солдатик-бушлатик» – так его иногда называли.

Дед Зяок был отличником боевой и политической подготовки. Начальник особого отдела дивизии – капитан Колфин даже написал статью о рядовом Шехмаметьеве в газете Тихоокеанского флота «Боевая вахта», чем Зяок-бабай очень гордился.

Дед Зяок возил боезапас в порт, где потом привезенные торпеды грузили на корабли. Он всегда приезжал на 38-й причал. Когда объявили о смерти Сталина, всем кораблям в порту в определенное время нужно было дать протяжный гудок, а машинам (их было 48) тогда же приказано было давать долгий звуковой сигнал. В это же время во Владивостоке гудели все находящиеся там поезда.

Вспомнилась небольшая история из жизни нашей семьи: Было 5 марта 1953 года. По радио, черной тарелке, сообщили о смерти Сталина. Дома были не то чтобы все расстроены, но как-то растеряны и серьезны (нельзя же веселиться, когда кто-то умер). Через некоторое время пришел из соседней деревни мой прапрадед Айнетдин и начал о чем-то рассказывать, смеяться и шутить. На это ему резонно заметили: «Нельзя смеяться, ведь сегодня Сталин умер». На что этот старый татарин мудро возразил: «Тумаса – якшерак булырыды» («Если б не родился – лучше бы было»). Эту фразу в нашей семье помнят до сих пор. А прапрадеду – Шехмаметьеву Айнетдину Исмаиловичу (1875–1968) было в 1953 году 78 лет. А может и прав был тогда мой прапрадед, сказав эти слова? Но история не терпит сослагательного наклонения.

Из-за начавшейся 25 июня 1950 года войны в Корее солдатам не давали отпуск. Однажды в часть приехал адмирал Почупайло. Построили личный состав. Адмирал приказал офицерам уйти, а солдатам и матросам остаться: «Я вот с ребятами, как отец с сыновьями буду говорить». Начали те из матросов, кто уже пятый год служил: «Отпусков нет, увольнительных нет, хлеб горелый, рыба тухлая, овсянка да перловка». Почупайло всё записал, а потом сказал: « Ребята, всё не обещаю, но, может, немножко налажу». После визита адмирала в солдатском меню появился рис.

Махорку курящим матросам и солдатам выдавали по 12 пачек. Она в ящике лежала, а некурящим вместо махорки выдавали деньги.

Довольно часто объявляли боевую тревогу: каждый раз, когда самолет американский пролетал, ведь Владивосток – это последний рубеж, граница, а она должна быть на замке.

Были в армейской жизни Зяок-бабая и полковые смотры, на одном из которых батарея тяги, где служил дед Зяок, спела «Зависали в небе тучи грозовые». Сама песня – про Кубань. Запевалой был Кулагин, родом с Кубани. Комдив Осипчук, тоже кубанец, так растрогавшись от песни, сказал: «Благодарю за песню. Всем увольнительную. До 12 часов».

25 октября 1955 года Зягидулла Шехмаметьев вернулся из армии. На груди был значок «Отличный шофер».

***

В своих воспоминаниях о службе в рядах советской армии Халим Усманович Тенишев и Зягидулла Хасянович Шехмаметьев рассказывали о событиях, запомнившихся лично им: о службе, о трудных условиях, в которых приходилось жить не только солдатам, но и офицерам и их семьям. Ведь тяжело было не только военным: офицерским женам приходилось не менее «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы». В современном обществе часто возникает вопрос о национальной принадлежности, что иногда приводит к так называемым межнациональным конфликтам. Командный и солдатский состав армейской части был многонациональным, но ни о каких конфликтных ситуациях мне не рассказывали.

Согласно расхожей фразе, cлужба в армии «делает из мальчика – мужчину». Тяготы и лишения армейской жизни закаляют характер. И, несмотря ни на что, армейские годы навсегда остаются в памяти.