«Был в плену, да еще князь, да отец расстрелян»
Сергей Михайлович Ивашёв-Муратов, художник (1900–1992). Был арестован в 1947 году, обвинен в антисоветской агитации и терроризме, приговорен к 25 годам лагерей. Некоторое время находился одновременно с А. И. Солженицыным в «шарашке» Марфино. Солженицын вывел его под именем Кондрашева-Иванова в романе «В круге первом». Потом он находился в Степлаге под Джезказганом. В 1954 году освобожден из лагеря и отправлен на поселение в Караганду. Вернувшись в Москву, продолжил заниматься живописью. Считается, что его лагерные работы не сохранились.
Сотрудник Музея «Мемориала» Светлана Фадеева беседует с автором книги «Ахтырка и князья Трубецкие» Татьяной Васильевной Смирновой.
– Как я поняла, Вы знаете о существовании по крайней мере одной сохранившейся работы этого художника, написанной в лагере. Что это за работа?
– Это портрет Андрея Владимировича Трубецкого. Он написан Ивашёвым-Мусатовым в 1954 году, в Степлаге. Познакомились они в 1951 г., когда Трубецкой находился в режимной бригаде, собственно внутренней лагерной тюрьме. Изредка заключенным разрешали ходить по зоне. Вот однажды и произошла первая встреча. Позже они довольно много общались.
– А что Трубецкой вспоминал о художнике?
– Он писал, что С. М. Ивашёв-Мусатов, человек лет 50, высокий, худощавый, в очках, интеллигентного вида и обращения. Был он инвалидом по зрению, числился художником при так называемой культурно-воспитательной части (КВЧ) и писал картины для начальства. У него с собой было много открыток, и цветных, и черно-белых. Начальство выбирало. Так, один из начальников лагпункта захотел иметь «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. Художник сделал картину, но капитану не все понравилось, и он приказал «обуть женщину в тапочки, а у ребятишек убрать крылышки». В качестве платы дал указание банщику пустить художника помыться в душе, оборудованном для начальства.
Другой начальник (они часто менялись) захотел иметь необыкновенные шахматы. Эскизы фигур делал С. М. Он ко всему, что касалось искусства, относился, по словам Трубецкого, очень серьезно. Белые фигуры он сделал христианскими рыцарями с войском, а черные – магометанами. Все было продумано до мельчайших деталей, даже позы фигур.
Для лагеря художник копировал репинских «Запорожцев». Потом эту копию как будто бы повесили в городском клубе.
И еще Трубецкой вспоминал, что художник был очень интересным собеседником, хорошо знал историю искусства, философию, архитектуру. Называл его бессеребреником, идеалистом. Писал, что тот жил в бедности. Но, думаю, это относилось ко времени, когда тот находился «на воле», может быть, когда они встретились уже в Караганде, где Ивашёв-Мусатов был на поселении.
– Говорил ли Ивашёв-Мусатов о своем «деле»?
– Он слушал чтение романа Даниила Андреева «Спутники ночи». Кто-то донес, и слушатели получили кто 25, кто – 10 лет. Села и жена Ивашёва-Мусатова – она тоже была среди слушавших роман. К сожалению, Даниил Андреев на следствии старательно припоминал всех. А на предупреждения сокамерников отвечал, что его долг говорить правду, так что посадили двадцать человек. А сам роман был уничтожен на Лубянке.
– Были ли у художника в лагере возможности для творческой работы?
– Да, он рисовал портреты заключенных. Трубецкой писал, что внешнее сходство у него получалось само собой. Но он стремился показать внутреннюю сущность человека через его внешний облик. Когда рисовал, все время разговаривал, задавал вопросы. Это помогало увидеть нутро человека. Трубецкой долго просил сделать его портрет, а художник все говорил, что не видит его. Только в 1953 г. нарисовал карандашный портрет, он не сохранился, а маслом написал уже в 1954-м.
– Но почему на портрете Трубецкой в белой шапочке?! Вы же говорили о режимной бригаде, значит, он был на общих работах.
– Когда они впервые познакомились, так и было. Он работал в котловане на кирпичном заводе, в каменном карьере. А ко времени создания портрета был уже фельдшером в лагерном лазарете. Потому и белая шапочка. «Медики в зоне, – писал Трубецкой, – всегда носили такие шапочки, символ особого положения, охранная грамота».
Художник замечательно передал суть этого человека. И надо, наверное, рассказать о нем подробнее. О семье. О его необыкновенной судьбе.
– Расскажите, пожалуйста.
– Семью Трубецких изобразил Илларион Владимирович Голицын. Картина так и называется: «Трубецкие». На ней мы видим группу детей и взрослых, стоящих на фоне Троице-Сергиевой лавры. Их головы вторят золотым главам церквей. Фигуры удлинены, напоминают древнюю стенную живопись или икону. Рядом с фигурами людей жестко выделяются надписи: «зек», «воин», кресты и даты смерти. Облик людей размыт, виден как сквозь слезы. А еще вдали черные машины и черные фигуры в галифе и с черной собакой. Это – картина-воспоминание.
В центре высокая фигура в белом парадном мундире – князь Владимир Сергеевич Трубецкой, отец семейства, в прошлом офицер полка синих кирасир лейб-гвардии Ее Величества императрицы Марии Федоровны, участник Первой мировой войны. В Сергиев Посад приехал с семьей в 1923 году. Зарабатывал на жизнь тапером в кинотеатре, игрой в ресторане, в театре и на похоронах. А еще писал веселые охотничьи рассказы, которые печатались в журнале «Всемирный следопыт». В 1934 году его и его старшую дочь Варвару арестовали по Делу «Российской национальной партии».
– Это очень известное Дело. Его еще называют «Делом славистов». По нему было арестовано много интеллигентов – искусствоведов, филологов, лингвистов, этнографов. Но при чем тут В. С. Трубецкой и его дочь?
– Обвинили, что он будто бы является связным между зарубежными и отечественными лингвистами. Незадолго перед этим ему разрешили съездить во Францию – отвезти сына Григория, больного астмой, на лечение. Там он встретился со своим братом Николаем Сергеевичем, ученым с мировым именем, крупнейшим лингвистом, основателем новой науки фонологии. Может быть, и позволили-то Трубецкому съездить за границу с дальним прицелом – состряпать международный заговор. А Варя Трубецкая была невестой Алексея Дурново, сына Н. Н. Дурново, известнейшего лингвиста, члена-корреспондента АН СССР. И отец, и сын Дурново были арестованы по этому делу.
В. С. Трубецкого и его дочь Варвару – ей было всего 17 лет – сослали в Среднюю Азию, в город Андижан. Елизавета Владимировна Трубецкая, урожденная княжна Голицына, после высылки мужа и старшей дочери с остальными детьми последовала к месту их ссылки. На картине она рядом с мужем, держит грудного ребенка – Георгия –на руках. А Варя стоит слева от родителей.
В 1937 году Владимира Сергеевича, его сына Григория, дочерей Варвару и Александру арестовали. Сам он и Варвара получили приговор «10 лет без права переписки». Григорий и Александра, в семье ее звали Татей, получили по 10 лет лагерей. Григорий отбыл весь срок и вернулся, а Татя в лагере заболела. Умерла в 1943 г. На картине Григорий стоит справа от родителей, а Александра с краю, на коленях.
Дольше всех дочерей оставалась с матерью младшая – Ирина. На картине она стоит, прижавшись к матери, с правой стороны.
А слева от матери, чуть позади, видна длинная фигура Андрея. Впереди маленький синеглазый мальчик – Сергей. А с удочкой стоит Владимир.
Андрей, Сергей и Владимир – воины.
Владимира призвали в начале 1943-го. Он участвовал в битве на Курской дуге. Был сапером, потом служил в разведывательной роте танкового полка. С боями дошел до Одера. Был ранен, пришлось ампутировать ногу. Вернулся с орденом Красной Звезды и медалями.
Сергей был мобилизован в 1944-м. Попал в бронетанковые войска. Участвовал в битве на Сандомирском плацдарме. Его танк подбили, а сам он получил ранение. Из госпиталя вышел инвалидом.
Андрея призвали еще в 1939-м, так что он оказался в боях с первого дня войны. Вскоре его тяжело ранило под Гдовом, раненым он и попал в плен. Оказался в Вильнюсе, в госпитале для военнопленных. Спасение его можно назвать чудом: благодаря «громкой» фамилии о нем узнал родственник, находившийся в Литве. Получил разрешение взять его из госпиталя, как прямого потомка Великого князя Литовского Гедимина (в XXI колене). Имя Гедимина носила тогда главная улица Вильнюса. А. В. Трубецкой подлечился и окреп. Побывал даже у родственников в Вене. Но мечтал вернуться домой. Наконец, ему удалось с несколькими товарищами попасть в польский партизанский отряд, действовавший в лесах под Кенигсбергом. Потом перешел в советский партизанский отряд. Отряд соединился с регулярными частями Советской Армии. Трубецкой был ранен в боях под Кенигсбергом, награжден орденом Славы 3-й степени. Встретил день Победы на подступах к городу Циттау в Германии.
При мне в Сергиево-Посадском музее-заповеднике на выставке «Князья Трубецкие в нашем крае» Андрея Владимировича спросили: «Почему вы вернулись? Вы же могли остаться за границей». Он ответил: Из-за Родины и из-за матери».
Вернулись братья-воины, а матери нет. Она оставалась в деревне под Талдомом (за 101-м километром). Туда перебралась из Андижана после ареста мужа и старших детей. Как вспоминал младший – Георгий, «уходила по деревням побираться, приносила 5–6 картошинок, иногда кусок хлеба». Потом одна пьяница донесла на «недобитую княгиню». Георгий помнил, что пришли двое в белых валенках с ордером, обнаружили при обыске белый мундир с золотыми пуговицами – мундир офицера кирасирского полка. Тот самый, в котором художник изобразил Владимира Сергеевича. «Надо было видеть выражения их лиц – не иначе самого Гитлера поймали. Эти, которые в белых валенках, все унесли и маму увели. Больше я ее не видел, через два месяца она умерла в тюрьме». Елизавета Владимировна успела только перекрестить сына. Он остался один, восьмилетний мальчик, больной тифом.
Вернулись братья-воины, а дома нет. Брат Гриша в лагере в Сибири. Татя умерла. Ирина ездит по стране в почтовом вагоне. Об отце и Варе ничего не известно. Тогда не понимали, что «10 лет без права переписки» означало – расстрел.
Но был родственник, дальний родственник – граф Николай Алексеевич Бобринский, профессор зоологии. Взял братьев. Сказал: учитесь.
– У него были возможности?
– Он с женой и сыном Николаем жил в коммуналке. Да еще часто приезжал из Подмосковья племянник жены Николай Челищев, сейчас он профессор в Лондоне. И звали этих Николаев «Коля нижний» и «Коля верхний» – один спал под столом, а другой на шкафу. Сейчас, когда вижу по телевизору, какие баталии разыгрываются из-за квадратных метров, вспоминаю поступок Н. А. Бобринского.
– Но как Андрей Трубецкой оказался в лагере?
– Да как могло быть иначе? Был в плену, да еще князь, да отец расстрелян. Нет, скорее удивительно, что не сразу арестовали. В 1946-м он демобилизовался, во второй раз поступил в МГУ. (В первый раз успел поступить в университет еще в 1939-м, но тогда его скоро взяли в армию). А тут стали настаивать на сотрудничестве с органами госбезопасности. Он отказался. В 1949 году его и арестовали. Несколько месяцев он находился в Лубянской тюрьме. А потом приговор: 10 лет лагерей. Попал в Степлаг под Джезказганом, где и встретился с Ивашёвым-Мусатовым. В лагере снова предложили сотрудничать с «органами». И снова отказался. Потому много времени провел в режимной бригаде, по сути внутренней тюрьме в лагере. А потом его перевели в лагерный лазарет. Сначала был санитаром, потом фельдшером. Просил родных присылать в лагерь книги по медицине, учился.
– Как Вы думаете, почему художник не написал портрет Трубецкого сразу, когда они только познакомились?
– Он написал портрет несломленного человека. Нет, я не хочу сказать, что во время тяжелой работы на каменном карьере или в котловане кирпичного завода Трубецкой был сломлен. Как раз в тот период к нему в лагерь приезжала жена – Елена Владимировна. Случай небывалый по тем временам! Свидания не дали. Но она увидела его через колючую проволоку, когда бригада возвращалась с работы на зону. Как боялась, что увидит его сломленным! Знала, что не может сломиться его сильный дух, с честью прошедший огонь и воду. И все же… И тут увидела его. Он стоял перед ней «стройный, бодрый, загорелый, родной».
Видимо, эта несломленность духа особенно ярко выявилась в его внешнем облике, когда он попал на работу в лазарет. Тогда и написал его художник.
Трубецкой вспоминал: Сергей Михайлович «писал долго, усадив на табурет, который стоял на кушетке, и сделал мне очень длинную шею. Я протестовал, но он упрямо доказывал, что человек высокого роста». Вот такой прием!
А. В. Трубецкой был освобожден в 1955, в следующем году реабилитирован. И снова, уже в третий раз, поступил в МГУ. Было ему тогда 35 лет. Учился на биологическом факультете. Потом работал в области физиологии сердца и кровообращения. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Свою одиссею он рассказал в книге «Пути неисповедимы». Воспоминания 1939–1956 гг. (М., 1997). Скончался в 2002 г. в возрасте 82 лет.
Хочу привести слова Симона Шноля об этом человеке. «Андрей Трубецкой! Какую силу духа, какую мощь психики надо иметь, чтобы после всего этого сохранить аристократический облик, сдержанность и доброту». (Шноль Симон. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки. М., 2010).
Вот эти черты и передал С. М. Ивашёв-Мусатов в его портрете.
