Анатолий Кузнецов об антизападных демонстрациях в СССР (1974)
Мы публикуем фрагмент книги Анатолия Кузнецова (автора романа «Бабий Яр» о расстрелах евреев и жизни в оккупационном Киеве) «На „Свободе“» (М.: Corpus, 2011), объединившей стенограммы передач, которые вёл уехавший из СССР писатель на радио «Свобода».
Организованность
Однажды в 1968 году мне удалось наблюдать так называемую народную демонстрацию гнева и возмущения от самого ее начала до полного конца, и на меня произвели большое впечатление ее четкость, организованность и продуманность вплоть до самых малых деталей. Это было в Москве, вблизи от площади Восстания – протест был против действий американского империализма перед зданием американского посольства на Садовом кольце.
Помню все до мельчайших подробностей, не могу только вспомнить, по поводу каких именно действий был протест. Это можно восстановить, порывшись в подшивках газет, но существенный формально повод в данном случае как раз и не так уж важен, ибо я хочу рассмотреть только одну чисто организационно-техническую сторону дела.
Я тогда ехал в редакцию на улице Воровского, у площади Восстания. Обратил внимание, что движение по Садовому кольцу перекрывается, кишела милиция, регулировщики направляли весь автотранспорт в объезд, но пропускали троллейбусы. Улица, широкая, как площадь, имела обычный вид: ни дыма от пожара, ни следа какого-нибудь строительства или аварии. Только очень внимательно вглядевшись, я увидел кучку людей перед чугунной решеткой, которая отделяла здание американского посольства от улицы. За счет таких зевак, как я, которые немедленно пошли смотреть, число людей перед посольством стало расти.
Со всех сторон подходили организованные колонны трудящихся. Ну, это известно как делается: из горкома звонят по райкомам, оттуда по учреждениям и предприятиям, дают разнарядку; местные парторги и спецотделы решают, кого без особого ущерба освободить на этот день от работы; потом в цеху, отделе или студентам в аудитории сообщают, что сейчас все как один отправляются на митинг, или на встречу кого-нибудь, или на гневный протест.
Рабочие, уволенные от работы, и студенты, освобожденные от занятий, охотно шли этими колоннами в отличном настроении, с шутками. И день был хороший, тепло грело солнце. Так что вскоре широкая улица оказалась запружена толпой почти до середины проезжей части. Тогда милиция перестала пускать и троллейбусы, чтобы совсем уж не мешать народному гневу.
Гнев выражался в том, что руководители раздавали по колоннам наспех написанные плакаты со словами «Позор!», «Прочь руки от…», а также, в малых количествах, небольшие камни, пузырьки с чернилами; в одной же группе – я сам видел – было роздано несколько старых калош. Подходя к зданию – милиционеры деловито раздвигали толпу: «Отойдите, пропустите!» – каждая новая группа выстреливала свои камни поверх решетки, а также пузырьки с чернилами, которые делали на стенах кляксы, и убиралась, освобождая место другим. Наконец раздался звон: было разбито первое стекло, что вызвало в толпе много смеха и шуток.
После того как все камни были брошены, а уполномоченные активисты прокричали в несколько голосов «Позор!», делать было, собственно, больше нечего, но все оставались стоять. Смотрели на окна. Настроение было добродушное, смешливое; комментировались удачные броски. Все ждали, не дадут ли новой колонне более увесистый камень, чтобы разбить еще одно окно. Но потом все это стало довольно скучно.
Окна посольства были мертвы, за исключением самого верхнего этажа. Там они были открыты, и на подоконниках расселись служащие, большинство в рубашках, потому что было тепло, и разглядывали сверху собравшуюся толпу. Комсомольские дружинники догадались, пошли в жилой дом напротив, высунулись из окон верхнего же этажа и стали зеркальцами пускать зайчики в глаза американцам. Это внесло некоторое разнообразие, но ненадолго, ибо солнце закатилось. Все в толпе стояли и стояли, совершенно не зная, что делать, говорили о домашних делах, о детях, службе. Так хотелось, чтобы что-нибудь делалось, что-нибудь случилось, но ровно ничего не случалось, если не считать вылазки кого-то из американцев на балкон второго этажа с фотоаппаратом. Он хотел снять всенародное возмущение крупным планом, несколько раз щелкнул. В его направлении полетела калоша под всеобщий хохот, не долетела, и он ушел.
У меня-то было дело в редакции журнала «Юность»: надо было приготовить статью к 140-летию Льва Толстого, поэтому я уходил, писал, потом для разминки выходил посмотреть: все было по-прежнему, толпа не уменьшалась уже за счет зевак, которые приходили, стояли, заскучав – уходили, а организованные, снятые с работы трудящиеся уйти не могли без приказа, и добродушие на их лицах постепенно сменялось усталостью.
Позволили разбить еще несколько стекол. Вдоль решетки стояла милиция и не разрешала взбираться на нее. Американцам надоело смотреть, почти все они ушли из окон, а как стало темнеть, то, полагаю, и из посольства по домам. Толпа все держалась перед фасадом с решеткой, за угол же в Девятинский переулок, где находится боковой служебный вход посольства, милиция не пропускала, и там было свободно.
Это тянулось до самой полуночи. Организованных наконец распустили, осталась лишь масса милиции и дружинников – по обязанности, но толпа не уменьшилась, потому что сюда, проведав, стекались гуляющие со всей Москвы. Ведь вечером в Москве, кроме ресторанов с очередями у входа и еще разве чертова колеса в парке Горького – куда деваться? В кино, театр и цирк – стоят шпалерами, спрашивают: «Нет ли лишнего билетика?» Тут же был бесплатный цирк. Вон какой-то дружинник опять бросил помидор, а другие свистят в два пальца. Зрители иронически смеются. И главное – какая свобода: гуляй себе во всю ширь проезжей части, свисти ухарски, распивай на троих, бутылку выкинь за ограду к империалистам – можно! Постоянно отрываясь и выходя на площадь, я свою статью так и не закончил, решил дописать ночью, ибо заело любопытство: ну интересно, а когда же и как этот народный гнев будет прекращен? До какого часа он был запланирован? Ведь все же сильное неудобство для движения: улица Герцена и Баррикадная забиты пробками. Троллейбусы должны переставлять штанги на другие провода, идут по каким-то диким маршрутам, а тут, видите ли, какое-то гулянье под охраной цепей милиции. Неужели до утра?
Ничего подобного. Ровно в двенадцать часов ночи на площадь Восстания выехали три поливальных машины и стали деловито, дуга за дугой, мыть улицу. Толпа, естественно, отодвигалась от струй, и вообще это было правильно понято, как знак, что представление окончено. Буквально в пятнадцать минут у посольства не осталось ни души. Все было чисто, вымыто, по Садовому кольцу побежали автомобили и троллейбусы, только оставшиеся кляксы чернил на стене посольства и два-три выбитых стекла говорили, что тут что-то было. На другой день наши же советские рабочие быстро соскоблили пятна, вставили стекла. В газетах были помещены фотографии вчерашнего гневного протеста, на которых, однако, можно было видеть на заднем плане и смеющиеся и добродушные физиономии.
Да, наши органы общественного порядка дают возможность трудящимся выражать их чувства вплоть до того, что перекрывают вот уличное движение по самой крупной артерии столицы, чтобы оно не помешало выявлению этих чувств. Это, я думаю, надо подчеркнуть, чтобы вспомнить, как потом, через несколько месяцев, несколько человек уселись на Лобном месте с плакатами, тоже выражавшими их чувства, – в связи с вторжением в Чехословакию. Их немедленно схватили, вырывая плакаты и выбивая зубы, как «мешающих уличному движению», хотя через Красную площадь транспорт не ездит и при Лобном месте никакого уличного движения нет. Подобных примеров сотни, вплоть до сегодняшнего дня: все, что не по распоряжению сверху, – мешает уличному порядку, оказывается. Советские люди прекрасно знают, как прекращаются все уличные движения, когда надо кого-то встречать: космонавтов ли, Фиделя Кастро ли. Массовые снятия с работы и занятий, организованные колонны на точно распределенных участках вдоль трассы встречи, казенные раздаваемые цветы и флажки, которые по окончании процедуры следует сложить в кучи под табличками с названиями районов.
Я видел однажды в Болгарии, в Софии, более экономичную, я бы сказал остроумную, организацию встречи. По центральный улице Софии вдруг через каждые десять-пятнадцать метров стали милиционеры – и всех, кто хотел перейти улицу, возвращали обратно. Никто ничего не понимал: что случилось? По противоположным тротуарам в пять минут скопились толпы желающих перейти на другую сторону – кто домой, кто на работу, в магазин и так далее, – а милиция кричала, свистела, яростно ловила и заворачивала перебежчиков. Через полчаса вдоль всей длинной улицы стояли черные шпалеры возбужденных, недоумевающих людей. И вдруг побежали активисты, раздавая передним цветы, флажки и сообщая, что сейчас проедет какой-то великий гость.
Показались машины, много машин, эскорт мотоциклистов, и, стоя в открытом автомобиле, великий гость улыбался и махал рукой радостно возопившим толпам по обеим сторонам улицы. Этот вопль был действительно, искренне радостный, потому что наконец все разъяснилось, ну и великого человека, конечно, вдруг неожиданно увидели, но, главное, теперь, когда он проедет, можно будет наконец перейти через дорогу. Как только скрылась последняя машина с охраной, так сразу уличное движение и возобновилось. Спрашивали: кто это был? Оказалось, Новотный из братской Чехословакии. Как раз то были его последние месяцы.
У меня осталось вопросом: любопытно, этот великий гость тогда в самом деле верил, что столько людей сами, специально собрались, чтобы его встретить? Он так искренне, даже благодарно, растроганно улыбался. Все эти братские гости Москвы, Фидели Кастро и другие – неужели они верят, что эти тысячи людей действительно сами выходят их встречать? Не думаю. Все прекрасно знают, что это «театр представления», что играется ритуал, все стороны старательно его играют, как играют многое всю жизнь. Но болгарский опыт мне понравился. Не понимаю, почему его не применяют широко в СССР: он куда более экономичен, не отбирает рабочих часов – и поэтому совсем не наносит ущерба народному хозяйству.
20 апреля 1974 г.
