Титус Яскуловский. Политика в отношении жертв тоталитаризма в Польше после 1989 г.

Доклад доктора политических наук из Института проблем тоталитаризма им. Ханны Арендт, Дрезден, прозвучавший на круглом столе «Правосудие переходного периода в Польше после 1989 г.» в Международном Мемориале в марте 2014 г.

Анализ политики, равно как и правовых решений, касающихся жертв тоталитарных систем в Польше после 1989 г., всегда является, независимо от принятой точки зрения, анализом парадокса. Не важно, будет ли данный исследователь заниматься периодом Второй мировой войны или периодом после 1945 г., ему всегда придётся давать оценку парадоксу, что тем более сложно, чем лучше и глубже он узнает новейшую историю Польши.

Несомненно, история Польши, а стало быть, не только история польского тоталитаризма, по сути является историей жертв. В историографии, общественной культуре, менталитете, литературе, искусстве, а также и в современном восприятии, Польша как страна описывалась и определялась как жертва. Так происходило с момента первой национальной трагедии в новой истории, то есть разделов и падения первой шляхетской республики в конце XVIII в.Magdalena Grochowska, Ćwiczenia z niemożliwego, Warszawa 2012, S. 74. Верна также констатация, что раздел Польши её соседями предвещал длившуюся на протяжении более 150 лет травму уничтожения общества, польского народа и государства, понимаемого как институт. Упомянутые разделы, политика захватчиков, подавление стремлений к независимости, восстаний, русификация, немецкий «Культуркампф»Włodzimierz Borodziej, Geschichte Polens im 20. Jahrhundert, München 2010, S. 14., равно как оккупация в ходе Второй мировой войны, предоставляют достаточно много доказательств правдивости вышеприведённого тезиса. Следствием этого для общественного сознания был создававшийся, по крайней мере с XIX в., и чрезвычайно культивировавшийся в литературе и политике миф Польши как жертвыAndrzej Nowak, Intelektualna historia III RP. Rozmowy z lat 1990-2012, Warszawa 2013, S. 563. – жертвы, потерпевшей поражение и замученной, но также жертвы, которая за свои страдания, согласно религиозной традиции, когда-то получит справедливую награду, например, в форме вновь обретённой свободы или независимого государства.

Культивирование этого мифаBernd Rill (Hrsg.), Vergangenheitsbewältigung im Osten – Russland, Polen, Rumänien, München 2008, S. 23., мифа потерпевших поражение, но одержавших моральную победу, при безрефлексивном, или – если кому-то так больше нравится – романтическом, отсутствии вопроса: как дошло до поражения – является одним из важнейших определяющих факторов новейшей истории Польши, а, стало быть, и её истории с 1945 г. Более того, миф жертвы был одной из важнейших предпосылок возникновения и окончательной победы движения «Солидарность». Конечно, тогдашние борцы за свободу сражались с врагом. С нацистской Германией, с коммунистической партией или её службой безопасности. Но целью этой борьбы была память о понесённых жертвах. Гражданская война в Польше в 1945-1949 годах – это не только война за консолидацию сталинизма, но прежде всего, война за память о Движении сопротивления, которое понесло громадные потери в борьбе с немцами, и которое после 1945 г. подавлялось новыми властями так же ожесточённо, как Третьим Рейхом. Это во имя жертв подняли протест рабочие в Познани в 1956 г. и в Гданьске в 1970 г. Сейчас забывают, что в Познани целью бунта была не только отмена повышения цен, но и освобождение политзаключённых. Варшавские студенты в марте 1968 г. начали протестовать с целью возвращения в вуз исключённых товарищей. Это очередные жертвы.

Главным требованием бастующих докеров в августе 1980 г., тех, что инициировали создание «Солидарности», была установка памятника жертвам, то есть, рабочим, застреленным в ходе бунта в Гданьске за десять лет до того. Именно в качестве защитника жертв действовал созданный четырьмя годами раньше, то есть в 1976 г., Комитет защиты рабочих (KOR). Несомненно, это была оппозиционная организация. Несомненно, её костяк позднее влился в ряды «Солидарности». Но сутью её работы была конкретная помощь жертвам, задержанным после протестов в Радоме и Урсусе и их семьям: сбор для них лекарств, денег, оплата адвокатов и т. д.

Таким образом, можно предположить, что трансформация строя в 1989 г. должна была как бы автоматически привести к кардинальному улучшению правового и материального положения жертв тоталитаризма, а также к оценке истории после 1945 г., с тем, чтобы эта оценка привела к созданию достаточно единого и неразделённого общества, внутри которого царит безопасность и мирHendryk Zihang, Der institutionalisierte Umgang mit den Akten der Staatssicherheitsdienste der kommunistischen Regime der DDR und der Volksrepublik Polen, Chemnitz 2010, S. 17.. Последняя фраза отнюдь не случайна. Она составляет суть известной в англо-саксонском мире так называемой «теории правосудия переходного периода» (Transitional Justice Theory). В соответствии с этой теорией, для того чтобы формально и фактически удовлетворить требования жертв и загладить их обиды, необходимо выполнить четыре элемента: во-первых, констатировать, что было допущено беззаконие; во-вторых, официально извиниться за оное; в-третьих, провести соответствующее расследование на предмет вины и виновников; в четвертых, подвергнуть их эффективному преследованию и наказанию; и, в-пятых, передать жертвам соразмерную компенсацию.

Если Польша действительно, судя по кратко представленному масштабу жертв, столь серьезно заботилась о подчёркивании их роли в своей собственной истории, то как в таком случае следует объяснить символический факт, что в важнейшем документе современной истории страны, а именно, в итоговом документе переговоров круглого стола 1989 г., заложившем основы строительства современной демократии, на нескольких десятках страниц постановлений ни разу не прозвучало слово «жертва»? И почему в том же документе только один единственный раз прозвучало слово «пострадавшие», и то там, где стороны говорят, что ожидают, что эти пострадавшие, которые потеряли работу по политическим мотивам, должны быть снова на неё принятыKrzysztof Dubiński, Okrągły Stół, Warszawa 1999, S. 551.? Объяснением этой, по меньшей мере, своеобразной ситуации является упомянутый в начале парадокс.

Миф жертвы, ситуация жертвы, а также фактически связанные с этим страдания не имели ничего общего с юридическим, политическим и общественным процессом расчёта с тоталитарным прошлым в Польше после 1989 г. Более того – и это является главным тезисом настоящей работы – все факторы, приведшие к созданию мифа жертвы и победе революции под знаменами «Солидарности» в 1989 г., в то же время стали факторами, де факто сделавшими невозможным осуществление в полном объеме политики в отношении жертв в соответствии с вышеупомянутой «теорией правосудия переходного периода».

Чем труднее констатировать беззаконие, тем труднее жертвам добиваться компенсаций, либо простого человеческого признания или сочувствия. Польша после 1989 г., то есть страна, которая считалась лидером демократической и экономической трансформации, не была в состоянии и – это ещё один тезис – сейчас не в состоянии помочь и воздать дань уважения собственным жертвам, хотя по понятным соображениям их число отнюдь не является ничтожнымKrzysztof Persak, Łukasz Kamiński (ed.), A handbook of the communist security apparatus in East Central Europe 1944-1989, Warsaw 2005, S. 271.. Тут следует напомнить, что оно включает в себя 400 тыс. узников и более 10 тыс. убитых в период сталинизма. Еще 20 тыс. человек умерли в советских лагерях по окончании Второй мировой войны. За каждым политическим кризисом в ПНР, а они случались минимум один раз за декаду, следовали очередные жертвы. Уже упомянутые события в Познани – это 70 убитых, столкновения в Гданьске в 1970 г. – ещё 40. Точно столько же жертв столкновений зарегистрировано после введения военного положения, причем это число должно быть дополнено ещё 15 тысячами арестованных и интернированных. Если к приведённым здесь данным добавить родных и близких, которые могли или должны были подвергнуться репрессиям,

суммарно можно получить около миллиона жертв тоталитарной системы в Польше после 1945 г.

Для того чтобы понять парадокс между сформулированным местом жертвы в общественном восприятии и её крайним умалением в политической практике Польши после 1989 г., следует сначала проследить проблемы социально-политического положения Народной Польши в 1945-1989 годы. И только на этой основе можно будет представить отдельные элементы «теории правосудия переходного периода» и их претворения в жизнь после 1989 г. Конкретно речь будет идти об уголовно-правовом преследовании виновников, возмещении причинённого ущерба, лишении виновников привилегий, их осуждении, юридическом и общественном, а также о форме, в которой упоминаются жертвы в общественном пространстве. Таким образом, последний тезис моего выступления состоит в указании на то, что лишь один из пяти элементов уже многократно упомянутой теории, а именно, констатация совершения беззакония, был достаточно добросовестно реализован в отношении жертв в Польше после 1989 г., хотя даже он не был свободен от противоречий. Остальные элементы были реализованы или в минимальной степени, или вообще не были реализованы.

Жертвы в ПНР – шанс и бремя для трансформации после 1989 г.

Не вызывает сомнения, что весь период существования ПНР, то есть 1945 – 1989 годы, был временем не только драматических событий, но и беспрецедентного нарушения прав человека. Однако этот тезис будет достаточно банальным, если одновременно не указать, что наряду с созданием и укреплением культа жертвыKlaus Ziemer, Aufarbeitung und politische Kultur in Polen, In: Volker Gerhardt (Hg), Politisches Denken. Jahrbuch 2009, Berlin 2009., S. 111., в принципе, уже с 1944 г. эпоха ПНР совершала также глубокие преобразования в общественном сознании, и эти преобразования позднее стали существенным фактором, ослабившим расчёт с коммунистическим прошлым, и следовательно, повлиявшим на отношение к жертвам.

Важнейшим изменением, совершённым в ПНР, является закрепление распространенного в XIX веке романтического подхода к практической оценке того, как должна себя вести жертва. Что означает данный подход? Он означает, что недостойно жертве добиваться компенсации, особенно в материальной форме. Жертва является чем-то священным, что должно, согласно такому подходу, означать, что во имя своей святости её перестают касаться повседневные заботы. Конечно, такое описание может показаться крайностью, поэтому его стоит дополнить вполне конкретными примерами. Так вот, в 60-е и 70-е годы западноевропейские дипломаты с нескрываемым удивлением информировали своё руководство, что их польские собеседники, даже не связанные с тогдашними властями Польши, заявляли, что часть лиц, и также ПНР, не будет принимать компенсацию за пребывание в концентрационных лагерях, или даже ходатайствовать о ней, поскольку это ниже их достоинстваPaul Frank, Entschlüsselte Botschaft. Ein Diplomat macht Inventur, München 1985, S. 319.. На уровне внутренней политики также многие сообщества отвергали помощь, предлагаемую государственными организациями ветеранов, в том числе из-за того, что многие их деятели находились в этих организациях ради текущей карьеры, а не за военные заслуги. Пользование такой помощью также было чревато выявлением, например, фактов борьбы с тогдашней коммунистической властью после 1945 г., что могло закончиться очередными репрессиями. Конечно, период до 1950 г. генерировал много инициатив помощи подвергшимся преследованиям, прежде всего, под эгидой Католической церкви. Правда, церковная деятельность – это одно, а требование признания или компенсаций жертвам – это нечто другое. Эта сдержанность следовала также из того, что для большей части общества ПНР и власть не были их государством и их властью. Даже если принять, что вышеупомянутый «KOR» был чисто гражданской инициативой, связанной с оппозиционными и, если можно так сказать, «негосударственными» кругами, то он и так не изменил вышеприведённых принципов. Репрессии могли коснуться как тех, кто предоставляли, так и тех, кто принимали помощь, что, безусловно, закрепляло общественную пассивность и ограничивало масштабы помощи. Помощь как таковая допускалась в атомизированной форме, как чисто гуманитарная, то есть касающаяся самых основных потребностей, в сочетании с анонимностью. Только так она получала одобрение.

Представленное здесь поведение, которое, несомненно, можно назвать «зазнайством жертв», отнюдь не было в Польше свободно от критики, исходившей, прежде всего, из самих оппозиционных кругов. Наиболее ярким её примером стало суждение, сформулированное бывшим советником забастовочного комитета в Гданьске в 1980 г. и одним из самых известных за границей польских социологов, профессором Ядвигой СтанишкисJadwiga Staniszkis, Życie umysłowe i uczuciowe, Warszawa 2010, S. 164.. Она указывала на тот факт, что логика польского мышления жертв является противоположностью протестантского мышления. Польская логика является католической логикой, предполагающей, что следует подставить другую щеку, когда тебя ударили по одной, в то время как улучшение статуса жертвы требует принятия протестантской логики. Согласно ней, жертву уважают тогда, когда она сама, своими силами воспрянет из несчастья. Принимая такой ход мышления, не следовало требовать сооружения памятника в память о погибших докерах, как поступали забастовщики, а следовало просто поставить его самим.

Конечно, элементы этого своеобразного протестантского действия можно найти в ПНР. Уже упомянутый «KOR», который основали всего 14 человек, центр сбора документации «Karta», «летучие» университеты или акции отдельных лиц, направленные всего лишь на увековечение памяти безымянных жертв сталинизма и приведение в порядок их могилMałgorzata Szejnert, Śród żywych duchów, Kraków 2012, S. 18; Tytus Jaskułowski (Hg.), Anna Walentynowicz. Solidarność. Eine persönliche Geschichte, Göttingen 2012, S. 137. – это наиболее известные примеры. Однако по-прежнему, это были ограниченные проекты. Упомянутый «KOR» помог примерно 600 семьям. Более того, принимая помощь, они не всегда могли рассчитывать на понимание живших в то время жертвJacek Kleyff, Rozmowa, Wołowiec 2012, S. 46.. Даже опуская здесь ранее указанные причины этого, вроде опасения за собственную безопасность, следует всё же помнить, что задачей мифа жертвы было закрепление политической активности, а она не всегда означала непосредственную помощь жертвам или их признание.

Говоря о пассивности жертв, либо нежелании оказывать помощь или её принимать, стоит обратить внимание ещё на один элемент. Не всегда романтический образ благородного героя, который страдает и отказывается принимать помощь во имя возвышенных идей, был правдивым и имеющим только одно измерение. Определённо более простым в этом отношении был период Второй мировой войны. Во время войны деление на друзей и врагов является чётким. Коллаборационистов Движение сопротивления убивало, общество это движение поддерживало, а принесение себя в жертву было в этом случае естественным элементом гражданской позиции. Именно так по сей день воспринимается в Польше Варшавское восстание 1944 г., независимо от голосов, всё чаще ставящих под вопрос его военную целесообразность.

Схожей была трактовка у движения «Солидарность», которое принимало знакомое по периоду войны деление на «мы», то есть оппозицию, представляющую настоящее общество, и «они», то есть плохую, чужую или, по крайней мере, отчуждённую от общества власть. Только вот это отчуждение составляет суть проблемы. Власть происходила из общества. 3 миллиона членов партии не жили вне его. Треть членов «Солидарности» – это члены ПОРП. Стало быть, можно ли говорить об отчуждении? Отсутствие отчуждения означает отсутствие одного измерения. Как воспринимать польские жертвы сталинизма без учёта польско-украинских боёв до конца 40-х годов? Напоминание о жертвах среди украинцев по-прежнему вызывает в Польше крайние реакцииZ. B. Paweł Smoleński, Pochówek dla Rezuna, Wołowiec 2001, S. 119.. Как относиться к жертвам еврейских погромов в Польше после 1945 г. вне зависимости от сложных обстоятельств, в которых произошли эти погромы? Как относиться к явлению самосудов в отношении немецкого населения после 1945 г., которые Хельга Хирш метко назвала «местью жертв»Helga Hirsch, Zemsta ofiar, Warszawa 1999, passim.?

Лучший пример сложности фигуры жертвы, которая не была только и исключительно благородным и невинным персонажем, дал тезис, выдвинутый в 1996 г. профессором Ханной Свидой-Зембой. По её мнению, в Польше сталинского периода с тоталитарным режимом сотрудничала по меньшей мере одна треть обществаDokumentation der Konferenz: Umgang mit der Vergangenheit in Deutschland und Polen. Aufdecken oder zudecken, „Transodra”, Nr. 16/1997, S. 32.. Как же тогда в таком случае по прошествии нескольких десятилетий отличить исполнителя и жертву? Эта дискуссия не является чисто теоретической. Часть консервативных кругов в Польше вообще отвергает мнение, что, например, после Второй мировой войны общество вело себя в отношении, например, других этнических групп не совсем благородно. Поскольку социологические исследования довольно сильно подрывают такого рода образ мышленияKlaus Bachmann, Vergeltung, Strafe Amnestie. Eine Vergleichende Studie zu Kollaboration und ihrer Aufarbeitung in Belgien, Polen und den Niederlanden, Frankfurt Main 2011, S. 240., ничего удивительного, что неоднозначность статуса жертвы и/или виновника вела к замалчиванию или сокрытию собственной роли, тем более что отсутствие дебатов по наиболее сложным историческим моментам было частью информационной политики властей ПНР. Речь идёт не только о символических событиях, таких как Катынь, но прежде всего, о замалчивании проблем, в частности, в польско-украинских, польско-немецких, польско-еврейских отношениях.

Замалчивание проблематики жертв в публичном дискурсе, также если речь идёт о связанных с этим противоречиях, не было исключительным доменом ПНР. Такое замалчивание означало не более чем злоупотребление статусом жертв ради текущих политических целей и, к сожалению, имело место также и после 1989 г. Позднее это влияло на принятие конкретных правовых решений, призванных оказывать помощь жертвам. И несомненно, замалчивание, или креативный подход к статусу жертв были связаны с рациональной оценкой политического положения и также, хотя это звучит парадоксально, с интересами жертв, в прямом смысле слова.

Примером этого стали переговоры Круглого стола. Правительственную сторону на них представлял генерал Кищак, руководитель МВД и шеф политической полиции, ответственной за смерть и страдания многих тысяч оппозиционеров и других невинных людей. Другие оппозиционеры, также жертвы Кищака, заняли места по другую сторону стола, чтобы прийти к компромиссу, который для части диссидентских кругов был неприемлем. И разумеется, этот компромисс создавал значительные сложности, хотя бы с преследованием виновников, поскольку секретные службы получили время на уничтожение архивов, заметание следов и т. д. Однако без переговоров Круглого стола не было бы никаких шансов приступить к действиям по системной поддержке жертв, даже если эти действия были обременены грузом сложностей в виде институционального преимущества виновников. Здесь стоит добавить, что против диалога жертв с виновниками, поскольку таковым можно было считать Круглый стол, не выступали те жертвы, которые заплатили самую высокую цену при подготовке к этим переговорам. Речь идёт о поколении молодых активистов «Солидарности», родившихся в 60-е годы. Они, с одной стороны, не имели шансов участвовать в переговорах Круглого стола, не говоря даже о возможности участия во власти. Но с другой стороны, этот Круглый стол и переход благодаря нему к рыночной экономике, дал им громадные возможности для развития. Это поколение отказывалось от памяти о прошлом и борьбы за статус ветеранов, поскольку на свободном рынке нашло шансы профессионального развития и деньги. Романтический миф жертвы в этом поколении, помимо формальных символов, проиграл протестантскому правилу, что надо реализовать себя в профессии и думать о будущем, а не о прошломAgata Bielik-Robson, Żyj i pozwól żyć, Warszawa 2012, S. 100.. За статус жертвы – символический, юридический, но и финансовый – боролись старшие поколения, у которых не было шансов начать жизнь заново после 1989 г. И несомненно, именно для них было сделано больше всего, руководствуясь критерием возраста. Это им в первую очередь были предоставлены для ознакомления дела бывшей службы безопасности, это они получили больше всего чисто финансовых привилегий и компенсаций. Кроме того, по их делам быстрее всего выносились судебные приговоры в отношении виновников их страданий. Правда, за этой быстротой скрывался явный политический подтекст. Затраты на материальную помощь старшим людям были относительно невелики, а выигрыш – с точки зрения политических партий, занимающихся возведением новых памятников, награждением заслуженных людей – был определённо больше, также и ввиду лояльности людей старшего возраста как избирателей.

Тем самым, политика в отношении жертв стала очередным элементом игры между различными политическими группировками после 1989 г.

Символическое осуждение беззакония и констатация его существования

Несомненно, на символическом уровне представители политического класса с 1989 г. предпринимали определенные жесты, которые должны были стать упоминавшимся символом отхода от коммунизма и его практики в отношении жертв.

Жесты, касающиеся констатации беззакония, можно после 1989 г. в Польше разделить на три группы. Первая из них – это, по понятным причинам, чисто политическая группа. Её символом стало высказывание первого некоммунистического премьера после 1989 г., Тадеуша Мазовецкого, который в экспозе от августа 1989 г. сформулировал очень известное и противоречивое утверждение о подведении жирной черты под прошлымTadeusz Mazowiecki, Rok 1989 i lata następne, Warszawa 2012, S. 403.. Намерения автора этой фразы были более чем просто благородными. Мазовецкий намеревался создать условия для строительства национального согласия и по возможности прочного объединения общества, которому предстояло провести болезненную экономическую трансформацию. Исключение из этого процесса большой массы людей, прямо или косвенно вовлечённых в работу предыдущей системы, со всеми связанными с этим проявлениями поведения, например, местью, порицанием и т. д., могло бы привести к опасным конфликтам, чего Мазовецкий, несомненно, хотел избежать. Он ни в коем случае не хотел восхвалять виновников, гарантировать им безнаказанность или умалять роль жертвOlivia Jazwinski, Unrechtsaufarbeitung nach einem Regimewechsel, Baden-Baden 2007, S. 126.. Однако премьер был прежде всего политиком и должен был помнить о том, что благородные намерения в этой политике не до конца имеют право на существование и могут интерпретироваться иначе, чем бы того желал сам заинтересованный. Жирная черта, таким образом, стала синонимом ухода виновников от уголовной ответственностиKatrin Hammerstein (Hg.), Aufarbeitung der Diktatur – Diktat der Aufarbeitung? Normierungsprozesse beim Umgang mit diktatorischer Vergangenheit, Göttingen 2009, S. 89.. Столь же противоречивым стало высказывание от 1993 г. будущего президента РП Александра Квасьневского. Этот политик, ещё будучи лидером социал-демократов, которые победили на парламентских выборах 1993 г., по чисто тактическим причинам после победы принёс извинения всем тем, кто пострадал или стал жертвой беззакония в период ПНР, то есть тогда, когда у власти стояла коммунистическая партия, в которой состоял сам КвасьневскийKwaśniewski: Przepraszam – nic się nie stało. In: „Rzeczpospolita” vom 22.11.1993..

Вторую группу жестов символически можно было назвать спонтанными, хотя на польском языке они довольно часто характеризуются как «дикие жесты», что означает нескоординированные или предпринятые под влиянием эмоций и без тактической идеи. Лицам, которые предпринимали подобные жесты, не нужны были аргументы или проверка, кто совершил беззаконие. Они считали, что виновники, по крайней мере, по их убеждению, хорошо известны. Единственное, чего им не хватало – это максимально персонифицированного порицания и обнародования этих виновников, лучше всего с помощью средств массовой информации. В качестве важнейших жестов в этой группе, с точки зрения политической истории после1989 г., следует упомянуть обнародованные списки предполагаемых агентов от 1992 г., подготовленные на основе люстрационного постановления Сейма, а также так называемый «Список Вильдштейна» от 2005 г. Упомянутое здесь постановление, позднее признанное противоречащим конституции, предусматривало обнародование министром внутренних дел фамилий секретных сотрудников гражданских служб, являющихся депутатами, или занимающих государственные должностиAndrzej Romanowski, Rozkosze Lustracji, Kraków 2007, S. 2.. «Список Вильдштейна» был типичным указателем персоналий, подготовленным в Институте национальной памяти, где его скопировал известный журналист по фамилии Вильдштейн. Этот список содержит фамилии агентов, жертв, но также и разработанных лиц и офицеров службы безопасностиJan Woleński, Lustracja jako zwierciadło, Kraków 2007, S. 46., причём в первые месяцы его распространения он неправильно считался списком доносчиков.

Политические издержки обоих событий были чрезвычайно существенны. Оба «жеста» способствовали отставке двух правительств, а также, что тоже было немаловажно, совершили достаточно серьезную стигматизацию многих совершенно невинных людей, персоналии которых были преданы огласке. Однако надо добавить, вышеупомянутые жесты ускорили процесс юридической констатации беззакония и стигматизации виновников, что было третьей и последней группой жестов, о которых говорилось выше. Эта группа констатаций наиболее существенна и ясна, прежде всего, ввиду правовых последствий и места, куда она оказалась включена, то есть закона. При этом она всё же остаётся наименее известной, кроме единственного исключения – люстрации, являющейся также формой стигматизации деяний в период ПНР, то есть в бытность агентом политической полиции.

Каковы конкретные формы констатации беззакония и отдания дани уважения жертвам? Уже в первом Законе 1991 г. о ветеранах говорится об обязанности государства отдавать дань и оказывать помощь жертвам тоталитаризма, чем должно было заниматься специальное учреждение. Правда, название этого закона может сбить с толку, поскольку в нём упоминается о ветеранах, но речь в нём идёт не только о военном времени, а также об уже упомянутых жертвах событий 1956 и 1970 г.Dz. U. 1991, Nr. 17., Pos. 75. В 1998 г. В ходе дискуссии во второй палате парламента, то есть, в Сенате, на тему правовой непрерывности ПНР, палата этим специальным постановлением подтвердила дань признания жертвам, принесенным в борьбе против ПНРDz. U. 1997, Nr. 78., Pos. 483.. Такую же констатацию содержал очередной закон, на этот раз от 2009 г., который назначал единовременные пособия жертвам периода 1970-1989 годовDz. U. 2009, Nr. 91, Pos. 741..

Хотя дань признания жертвам была законодательно закреплена уже в 1991 г., тем не менее, осуждения виновников пришлось подождать ещё 7 лет. Оно произошло при утверждении закона о создании Института национальной памяти, а также люстрационного закона от 2006 г.Dz. U. 2007, Nr. 63., Pos. 425. Стоит заметить, что оба правовых акта были приняты в период тех созывов Сейма, в которых большинство принадлежало партиям-последователям «Солидарности». То есть у депутатов бывшей оппозиции было достаточно голосов, чтобы противодействовать голосам социал-демократии. Что провозглашали эти законы, кроме создания вышеупомянутого института, а также непреходящей обязанности преследования коммунистических преступлений, почитания жертв и напоминания об их страдании?

Важнейшим элементом было создание категории коммунистического функционера, то есть сотрудника государственного/партийного аппарата ПНР, подлежащего защите в соответствии с законодательством ПНР, то есть того, кто имел право выносить административные решения. Их стигматизация состояла в обязанности раскрытия своей деятельности в ПНР, что особенно касалось секретных сотрудников политической полиции. При назначении, например, на должность судьи, следовало опубликовать соответствующее заявление. Кроме того, стигматизация состояла в лишении секретных, а также штатных сотрудников МВД права занимать государственные должности. Для жертв, то есть лиц, о которых служба безопасности собирала информацию, вводился так называемый статус пострадавшего, который до 2005 г. означал право просмотра своего дела, хранящегося в Институте национальной памяти. Институт национальной памяти выдавал специальную справку. С 2006 г. данные на тему жертв и виновников доступны в интернете. На сайте Института национальной памяти имеется около 11 тыс. записей, причём жертвы или их наследники должны выразить согласие на их размещение в интернете. Конституционный суд в 2007 г. счёл неконституционным предусмотренное в законе от 2006 г. ведение специального каталога секретных сотрудников и оперативных контактов, однако в интернете уже доступен он-лайн архивный ресурс Института национальной памяти, правда, не весь, но не составляет большой проблемы на его основании установить, какие записи имеются в отношении данного лица.

Замечание о несоответствии права технологическим возможностям кажется хорошим вступлением, чтобы задать вопрос, как соотносились правовые нормы, касающиеся осуждения виновников, и действительность в Польше после 1989. С точки зрения жертв, эта действительность выглядела довольно скромно. Вместо стигматизации виновников, список предполагаемых агентов, прежде всего составленный в 1992 г., породил новую группу жертв, а именно лиц, несправедливо обвиненных в сотрудничестве.

Поскольку Институт национальной памяти начал более широко открывать доступ к своим ресурсам только после 2002 г., а в 1992 г. он ещё не существовал, шансы на проверку обвинений в сотрудничестве, отчасти носивших крайне политический характер, таких как в случае Леха Валенсы, появились лишь спустя десятилетие после публикации списка Мацеревича. В дебатах на тему этого списка доминируют голоса сторонников и противников Валенсы. Однако никто уже не вспоминает, что с абсолютного большинства перечисленных в списке лиц в судебном порядке были сняты обвинения в сотрудничестве с политической полицией. Забывают также, что по польскому законодательству это сотрудничество не было наказуемо. Наказуем был только доказанный в суде обман, то есть утверждение, что кто-то не был секретным сотрудником. Ввиду всё более широкого доступа к делам, статус пострадавшего лица был в 2006 отменен, а в 2007 г. Конституционный суд счёл, что список подлежащих люстрации профессий был слишком широким и не должен был, кроме государственной администрации, касаться, например, учёных или журналистов.

Ограничению числа «стигматизированных» лиц способствовали не только судебные решения, но и политическая практика. Из 24 тыс. сотрудников МВД во внутренней верификации после 1989 г. участвовали только 14 тыс. Те, кто не участвовали, не несли никакой ответственностиRyszard Terlecki, Miecz i tarcza komunizmu. Historia aparatu bezpieczeństwa w Polsce 1944-1990, Kraków 2009, S. 343.. Вся польская разведка и контрразведка, которая тоже боролась с оппозицией, по сути дела не подверглась верификации. В судебной системе также не произошло больших перемен, поскольку нельзя же было в одночасье уволить, например, всех судейAntoni Dudek, Reglamentowana rewolucja. Rozkład dyktatury komunistycznej w Polsce 1988-1990, Kraków 2005, S. 475.. Конечно, судьи, прокуроры и адвокаты должны подавать люстрационные заявления, но например, во всем Силезском округе их подали 1389 судей и прокуроров, а также 2430 адвокатов. При этом процессы по обвинению в люстрационном обмане проиграли только троеhttp://www.dziennikzachodni.pl/artykul/541421,lustracja-sedziow-i-radcow-trwa-teraz-bernard-bialek, id, t.html?cookie=1. Да иначе и быть не могло, раз глава секретных служб был партнёром на переговорах за Круглым столом, а масштабы уничтожения дел в 1989 г. превышали масштабы, известные по постсталинскому периоду, то есть после 1989 г. Если же дела могли сохраниться, то значит, их данные могли ещё пригодиться секретным службам. Если к этому добавить ещё размытость границы между положением действительной жертвы и виновника, в результате возникает неоднозначная и не поддающаяся однозначной оценке политическая ситуация, которая исключала, например, общий запрет на работу в администрации для всех бывших членов коммунистической партии, или же эффективное преследование виновников.

То, насколько сложны эти ситуации на уровне практики, демонстрируют два характерных примера. Так, в 2005 г. в правительстве братьев Качиньских был назначен новый статс-секретарь Министерства юстиции. Это очень известный после 1989 г. судья, чья решительность способствовала выяснению и завершению правомочными приговорами достаточно значимых экономических афер в Польше. Более того, проблематика жертв была одним из важных пунктов избирательной кампании вышеупомянутых братьев. И оба брата одобрили кандидатуру этого судьи, хотя знали, что он в 1980 г. подписал ордер на арест одного из оппозиционеров только за его высказывание о том, что ПНР не была суверенной странойZachowali się niegodnie. Mimo to awansowali. Serwis TVN24, 14.02.2012 (http://www.tvn24.pl/wiadomosci-z-kraju,3/zachowali-sie-niegodnie-mimo-to-awansowali,200482.html).. Этот диссидент в 2010 г. стал Президентом Республики Польша. Второй пример касается судебной практики. Как элемент военного положения, в Польше в 1981 г. имела место так называемая верификация журналистов. Лица, которые были признаны благожелательно относящимися к «Солидарности», увольнялись из редакции, принуждались к эмиграции. И один из таких журналистов в 2012 г. через суд пытался получить компенсацию за увольнение с работы, в которой суд ему отказал, сочтя, что верификация журналистов не была ни преступлением, ни преследованием, а – цитирую – «только лишь моббингом»Serwis wpolityce.pl, 7.06.2012 (http://wpolityce.pl/artykuly/30048-tak-to-sie-robi-w-iii-rp-prokurator-uznal-ze-czlonkowie-komisji-weryfikacyjnych-z-okresu-stanu-wojennego-dopuscili-sie-jedynie-mobbingu).. Так что не существует ни единства оценки преступлений, ни чёткого персонального деления, которое позволило бы однозначно осудить виновников. А раз так, то не существует и единого процесса их уголовно-правового преследования.

Уголовно-правовое преследование виновников

С формальной точки зрения, то есть, с точки зрения принимаемых парламентом законов, которые бы позволили привлечь виновников к ответственности за причинённое ими зло, Польша располагает всеми необходимыми инструментами, необходимыми для преследования коммунистических преступлений. Всем политическим преступлениям эпохи ПНР было дано определение именно коммунистических преступлений. Они не подлежат сроку давности. Наряду с прокуратурой и общими судами, которые занимаются такими преступлениями, Институт национальной памяти уже в 1998 г. получил право вести прокурорскую деятельность. Там был создан следственный отдел, а его начальник даже был по должности заместителем генерального прокурора. Ещё в 2012 г. там работало 105 прокуроров. Наряду с этим, уже в первом наполовину свободном парламенте была создана чрезвычайная комиссия по расследованию 122 случаев невыясненных политических убийств во времена ПНР. Спустя два года эта комиссия констатировала, что в 88 из приведенных случаев необходимо прокурорское расследование. Более того, комиссия выяснила данные 100 офицеров МВД, которых в 19 случаях можно было признать подозреваемыми в совершении преступления. Однако доклад комиссии был обнародован только в 2005 г.Marek Lasota, O raporcie sejmowej komisji poświęconym samodzielnej grupie „D” w MSW, „Biuletyn IPN, Nr. 1/24 (2003), S. 27., и в нём символически содержится перечень всех проблем, с которыми приходится иметь дело в процессе преследования виновников коммунистических преступлений в Польше. Имеются в виду, главным образом, очень мягкие приговоры, а также очень длительные сроки проведения дознания и самих судебных разбирательств.

Что обусловило такие сроки процедуры и такие мягкие приговоры? Во-первых, перелом 1989 г. заставил тогдашнее новое правительство принимать решения, какие из коммунистических преступлений следует преследовать в первую очередь. Поэтому, ввиду возраста жертв, было решено отдать приоритет периоду Второй мировой войны и непосредственно следовавших за ней лет. Этот факт, вкупе с небольшой производительностью реформированных органов юстиции, преклонным возрастом свидетелей и небольшим, после стольких лет, объёмом доказательственного материала, то есть материалов дел, вылился в относительно малое число процессов, которые, тем не менее, символически были чрезвычайно важны для жертв и их близких. Каждый год открывалось около 1000 расследований, касающихся 1939-1945 годов. Более 800 из них целиком основываются на материалах, собранных в Институте национальной памяти. Однако средний срок доставки и предоставления материалов дела в суды и прокуратуры составлял в 1999 г. от 3 до 18 месяцев, что влияло на продолжительность производства. Так, с 1989 по 1999 г. удалось приговорить лишь 28Paweł Kuglarz (red.), Od totalitaryzmu do demokracji. Pomiędzy „grubą kreską” a dekomunizacją – doświadczenia Polski i Niemiec, Kraków 2001, S. 150. человек, преимущественно за применение ими пыток в сталинский период. Среднее наказание составляло от 2 до 8 лет лишения свободы, что важно – без отсрочки исполнения наказанияDagmar Unverhau (Hg.), Lustration, Aktenöffnung, demokratischer Umbruch in Polen, Tschechien, der Slowakei und Ungarn, Münster 1999, S. 43.. К максимальному сроку был в 1994 г. приговорен Адам Хумер, начальник Следственного отдела Министерства государственной безопасности. Хумер был арестован в 1992 г., спустя два года он получил срок 10 лет тюрьмы за жестокие пытки бывших членов Армии Крайовой. В 1994 г. по рассмотрению апелляции срок был сокращен до 7,5 лет. Тем не менее, это ситуация была исключительной, поскольку за те же деяния Хумера ещё в 1955 г. выгнали из МВД.

Не столь исключительной была статистика приговоров и проведённых дел в следующей декаде, то есть, в 1999-2009 гг. В тот период рассмотрения ожидало более 5 тыс. дел, касающихся только периода Второй мировой войны. Число открываемых ежегодно текущих дел не меняется и составляет 1200. Согласно данным последнего доступного отчёта Института национальной памяти, из этого числа в 2012 г. 600 дел приходилось на коммунистические преступления и 500 – на нацистские преступления. Ежегодно удаётся предъявить обвинения около 28 подозреваемым. Но в то же время, ежегодно прекращается 900 производств по причине смерти виновников или из-за того, что их не удалось установитьInformacja o działalności Instytutu Pamięci Narodowej – Komisji Ścigania Zbrodni Przeciwko Narodowi Polskiemu, Warszawa 2013, S. 144..

Не только доступность материалов или возраст жертв или обвиняемых затягивает ход данных дел. Польша приняла в своей политике признание всех норм демократического правового государства, и стало быть, обвиняемые, пользуясь презумпцией невиновности, используют все легальные способы защиты и затягивания процесса, что, конечно, не соответствует общепринятым понятиям о справедливости и беззастенчиво использовалось в политических кампаниях в Польше. Крайние примеры таких действий касаются важнейших функционеров бывшего режима. Так, глава МВД с 1981 г. Чеслав Кищак был только лишь в январе 2012 г. приговорён за осуществление руководства в момент введения военного положения. Приговор – это два года лишения свободы условно. Его начальник, Первый секретарь ПОРП, премьер и министр обороны, генерал Войцех Ярузельский, был исключён из состава участников процессов ввиду плохого состояния здоровьяJaruzelski wciąż chory. Procesy zawieszone. In: Newsweek Polska vom 29.06.2012.. А эти процессы касались ответственности за бойню рабочих в Гданьске в декабре 1970 г., а также вышеупомянутое введение военного положения. В январе 2013 г., через 17 лет после его начала, было завершено уголовное производство по делу той же бойни декабря 1970 г. Оно закончилось оправданиями или мягкими приговорами. Вице-премьер Станислав Кочёлек, который тогда в своей речи призывал рабочих вернуться на работу, а в них потом стреляли, был оправдан, тогдашние войсковые командиры получили по 2 года условно. Столь же долго, целых 28 лет, продолжалось производство после бойни на шахте «Вуек», штурм которой после введения военного положения стоил жизни 9 шахтерам. 14 бойцов специального взвода милиции, которые обвинялись в стрельбе по шахтерам, получили сроки от 2,5 до 11 лет тюрьмы. Правда, большинство обвиняемых или были хронически больны, или постоянно меняли адвокатов для того, чтобы максимально затянуть процесс, в чём они, надо сказать, преуспели.

Конечно, всплывающая из вышесказанного чёрно-белая картина польской немощной системы юстиции, а также циничных и ловких адвокатов, не была бы правдивой без довольно существенного дополнения. Уже в мае 1989 г. польский Сейм принял так называемый «Закон о предании забвению некоторых деяний»Dz. U. 1989, Nr. 34., Pos. 179., который предусматривал довольно широкие рамки амнистии для подлежащих наказанию деяний с политической подоплёкой. Конечно, это был закон, призванный защищать жертв, подвергавшихся преследованиям, например, за выпуск нелегальных изданий. Тем не менее, этот закон затруднил многие действия. Стоит добавить, что вышеупомянутый доклад комиссии Сейма от 1991 г. касательно невыясненных убийств был квалифицирован как секретный, причём якобы ввиду защиты прав обвиняемых. В принципе, это исключало преследование виновников. Независимо от также упомянутого отсутствия срока давности для коммунистических преступлений, Верховный Суд наличие такого срока, и в итоге, отсутствие преследования, допустил, причём в 2010 г.Wyrok SN z 20.12.2007, SygnaturaI $3 KZP 37/07. Правда, в польской системе судебные решения имеют обязательную силу по конкретному делу и не всегда должны иметь характер прецедента.

Уголовно-правовая реабилитация жертв и компенсации для них

На первый взгляд, казалось, что провести реабилитацию, формально являющуюся всего лишь правовым актом, который можно легко установить, проще, чем преследовать виновников. И с одной стороны, так действительно случилось. Но с другой стороны, компенсации затрагивали фундаментальный для трансформации вопрос, то есть их финансирование. В данном контексте можно было выдвинуть следующий тезис: чем большими были ожидания жертв по отношению к государству и его материальному участию в компенсациях, тем сильнее политики сопротивлялись тому, чтобы браться за такое участие.

Быстрее всего, поскольку это в принципе не требовало никаких расходов, была проведена реабилитация жертв с уголовно-правовой стороны. Специальный закон от 1991 г. признавал незаконными всякие репрессии и политические приговоры, конкретнее, по делам, связанным с борьбой за независимость ПольшиDz. U. 1991, Nr. 34, Pos. 149.. Поскольку это было очень широкое указание, законодатель предполагал, что о конкретном признании данного приговора не имеющим силу и так должен принять решение суд. До 1998 г. суды ежегодно рассматривали около 200 таких случаев, отменяя решения, принятые в период ПНР и оправдывая жертвDieter Bingen, Die Aufarbeitung der kommunistischen Vergangenheit in Polen, „Bericht des BIOst”, Nr. 27/1997, S. 14.. Признавая, что суды разбирались с такого рода делами довольно быстро, темпы реабилитации всё же нельзя считать достаточными, хотя бы по той причине, что независимые центры документирования репрессий, например, центр «Karta» говорят о примерно 300 тыс. человек, которые могли ожидать реабилитации.

В большинстве случаев факт реабилитации не вызывал противоречий. Противоречия вызывали только крайние персонажи. Примером является полковник Рышард Куклинский, который передавал ЦРУ информацию о введении военного положения. Он был заочно приговорён к смертной казни. В 1995 г. приговор был отменён, а в 1997 г. полковника реабилитировали, однако фигура Куклинского по сей день вызывает колоссальные противоречия, хотя бы из-за всё новых чисто художественных проектов, например, фильмов, в которых рассказывается о его деятельности. Однако, если Куклинский – это некий символ, то для большинства жертв в контексте реабилитации более важное значение имели законодательные положения, касающиеся того, что даёт право на получение пособий. В вышеупомянутом Законе о ветеранах от 1991 признавалось, что только период до декабря 1970 г. может быть принят в качестве периода, дающего право на предоставление пособий. Боровшиеся за независимость после этого периода уже не признавались ветеранами. Более того, ущерб здоровью должен был причиняться минимум на протяжении семи дней. То есть, если кого-то истязали в течение двух дней, и он потерял здоровье, то согласно закону, жертвой не был. Эти крайне несправедливые положения были скорректированы только в 2009 г. Тогда же было признано, что период с декабря 1970 по 1989 год может считаться ветеранским сроком. К тому же, лицам, признанным жертвами, была назначена единовременная компенсация в размере 13 000 евро. Это громадный скачок, поскольку до 2009 г. средняя сумма компенсаций составляла 750 евро. Другое дело, что суды были свободны в своих решениях по размерам компенсаций, и в исключительном случае в 2013 г. суд назначил известному оппозиционеру целых 50 тыс. евроSąd: 240 tys. zł. dla Romaszewskiego za dwa lata więzienia. Serwis onet.pl, 16.01.2013 (http://wiadomosci.onet.pl/kraj/sad-240-tys-zl-dla-romaszewskiego-za-dwa-lata-wiez,1,5391695,wiadomosc.html)..

Кроме ожидания судебного решения, в Польше жертва может подавать ходатайство о признании её ветераном в специальное учреждение, созданное уже в 1991 г. Под опекой этого учреждения находится в настоящее время примерно 540 тысяч жертв, которые, если им на основании административного решения был присвоен такой статус, получают, в зависимости от возраста и состояния здоровья, различные пособия и льготы. То есть они могут получать бесплатные лекарства, доплаты к пенсиям, освобождаться от платы, например, за пользование телевизором. Бывшие узники трудовых лагерей получают доплату к пенсии в размере 50 евро. В целом, ветераны, если статистически суммировать доплаты, получают в Польше примерно по 75 евро дополнительно к пенсии. Жертвы репрессий также могут до достижения возраста 65 лет уйти на пенсию. Глава правительства также имеет право назначить персональную пенсию лицам, которые по причине многолетнего пребывания в тюрьмах, либо из-за лишения работы, не могли регулярно отчислять взносы на социальное страхование. Причём назначение этих пенсий известным диссидентам, например, в 1998 г. вызвало в Польше волну возмущения, сопровождавшегося чисто политическими упреками в том, что статус диссидента не означает лёгкого способа выхлопотать себе пенсию.

Как бы ни казалось, это возмущение не было результатом только лишь политической борьбы, которую в 1998 г. партии, назначающие эти пенсии, проиграли и не прошли в парламент. Революция 1989 г. в силу своего характера предполагала своеобразный эгалитаризм, а также правило, что часть жертв ПНР, прежде всего тех, кто потерял свою собственность или был вынужден уехать за границу, не будет иметь права на компенсацию. Из этого принципа и исходят поляки, выражая мнение по поводу, например, имущественных притязаний немецких изгнанныхKarol Modzelewski, Zajedźmy kobyłę historii, Warszawa 2013, S. 51.. Поляки считают, что компенсация за утраченное 50 лет назад имущество виновников не может финансироваться из средств, выделенных их жертвами. Именно это лежит в основе одной из сложнейших проблем – проблемы компенсаций за утраченную собственность, которая до 2014 г. не была, и как представляется, вообще не будет решена.

После 1989 г. только два института смогли эффективно удовлетворить свои имущественные притязания, а именно – профсоюз «Солидарность» и Католическая церковь. Только в 2005 г. в результате лоббирования, проведенного группой из примерно 80 тыс. бывших собственников и их наследников, был урегулирован вопрос так называемого «имущества за Бугом». Это было имущество лиц, проживавших на территориях довоенной Польши, вошедших в состав СССР, причём сами эти лица были переселены в ПНР. Правительство ПНР должно было обеспечить им компенсацию, что по понятным причинам никогда не случилось хотя бы потому, что переселенцы были по тогдашней номенклатуре прежде всего классовыми врагами. На что они могли, в конце концов, рассчитывать? Только на компенсацию в размере самое большее 20% утраченного имущества. Это означало, что 40 тыс. заявителей суммарно могли получить около 300 млн евро. Это было мнимым прогрессом, поскольку первые проекты законов предусматривали только самое большее 15% стоимости и, сверх того, одноразовую выплату, не превышающую 15 тыс. евро. Однако, средняя выплата составила 7500 евро.

Почему компенсации были такими низкими? Ответ, как правило, был один и тот же. Больше дать государству не по карману. В 1999 г. Президент наложил вето на попытки иного решения проблемы, например, путём общего возврата имущества натурой, опасаясь, что возврат, например, бывших частных доходных домов, приведёт к выселению законными хозяевами проживающих там квартиросъёмщиковTina de Vries, Der rechtliche Umgang mit der Vergangenheit in der Republik Polen, w: Friedrich-Christian Schroeder, Herbert Küpper (Hg.), Die rechtliche Aufarbeitung der kommunistischen Vergangenheit in Osteuropa, Frankfurt am Main 2010, S. 132.. Однако, в 2011 г. Верховный Суд счёл, что права собственников на возврат имущества не подлежат сроку давности, что привело к неспешной работе нынешнего правительства премьера Дональда Туска над законом о реприватизации. Закона нет, а проблема, особенно для муниципалитетов, остаётся, поэтому некоторые из них пытаются сами договариваться с собственниками. Компенсации хотят финансировать путём эмиссии облигаций, то есть фактически посредством долгов, что, однако, не меняет фундамента проблемы, которая всегда будет существовать, прежде всего, по той причине, что она касается денег и не зависит от смены поколений, так что всегда найдётся кто-то, кто захочет заработать на приватизации. Именно благодаря этому бывшим собственникам удалось лоббирование, потому что они добивались цели, которую можно было выразить в деньгах. Подобным образом дело обстояло с последним элементом политики в отношении жертв, то есть – лишением виновников привилегий.

Лишение виновников привилегий

В случае Польши лишение привилегий касалось исключительно двух вопросов, а именно: снижения превышавших средние пенсионных пособий сотрудников бывшего МВД, а также способа самоорганизации жертв/виновников. Во вступлении указывалось на романтический характер позиции жертвы, которая сама не добивается своих прав. Эту романтичность подтвердило государство, создавая учреждение по делам ветеранов. Но это учреждение занимается только помощью вроде назначения пенсий. Имущественные вопросы не относятся к его компетенции, а тем более вопросы самоорганизации жертв. Как уже говорилось, довольно хорошо функционируют неправительственные организации, документирующие беззакония. Но это не то же самое, что помощь или лоббирование, хотя миллион записей в базах центра «Karta» – это во многих случаях основание для выплаты пособийKrzysztof Ruchniewicz, Stefan Troebst (Hg.), Diktaturbewältigung und nationale Selbstvergewisserung. Geschichtskulturen in Polen und Spanien im Vergleich, Wrocław 2004, S. 75.. Лоббированием увековечения истории городов занимаются, в том числе, объединения жертв при профсоюзе «Солидарность». И горькой иронией истории стало то, что пример эффективного лоббирования этим жертвам показали виновники, то есть бывшие сотрудники МВДKuglarz, S. 151., которые в 2009 г. мобилизовались на борьбу за свои утраченные права. Именно в тот год был принят закон, лишающий высоких пенсий офицеров бывших секретных служб. Закон понижал базу для расчёта пособий, что означало для 18 тыс. человек потерю примерно 100 евро в месяц. Сто евро не было маленькой суммой по меркам условий жизни в Польше. Меду тем, уже в ноябре 2009 г., то есть, через 6 месяцев после вступления закона в силу, 15 тыс. «пострадавших» обжаловали закон в суде. Большинство из них, правда, проиграли, но такой чёткостью не могли похвастаться никакие польские ветеранские объединения, насчитывающие даже по 160 тыс. членов. Около двухсот ежегодных решений Президента РП о присвоении наград ветеранам или деятелям «Солидарности» пропадает в хорошо организованном пиаре бывших сотрудников секретных служб, которым удаётся изобразить свою жизнь как захватывающую и интересную, не вдаваясь, однако, в нравственные дилеммы и не упоминая, против кого они боролись и кого преследовали. Так что печальной, но правдивой представляется итоговая констатация, что

спустя 25 лет после перелома 1989 г. происходит изменение парадигмы восприятия виновника и жертвы в ПНРŻycie po lustracji. w: Newsweek Polska, 21. 01.2007..

Важнейшие события, годовщины и жертвы, конечно, соответствующим образом почитаются и отмечаются. Правда, знаний о жертвах убывает, они иссякают. Но это не только польский феномен.