«Величайшая катастрофа из всех, что видел мир»
Обзор The New York Review of Books рассказывает о наиболее значимых исторических исследованиях о Первой Мировой войне, появившиеся в последние годы на английском языке:
- Margaret MacMillan. The War That Ended Peace: The Road to 1914. – Random House, 739 pp.
- Charles Emmerson. 1913: In Search of the World Before the Great War. – PublicAffairs, 526 pp.
- Sean McMeekin.The Russian Origins of the First World War. – Belknap Press/Harvard University Press, 324 pp.
- Sean McMeekin. July 1914: Countdown to War. – Basic Books, 461 pp.
- Christopher Clark. The Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. – Harper, 697 pp.
- Max Hastings. Catastrophe 1914: Europe Goes to War. – Knopf, 628 pp.
Автор – Р. Эванс.
Оригинальная публикация: NYRB, 6 февраля 2014 г.
28 июня 1914-го, Сараево, Босния. Эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник многонационального королевства Габсбургов, сверкающий в униформе австрийского генерала кавалерии, и в нелепом головном уборе с перьями, был застрелен с близкого расстояния Гаврилой Принципом, местным студентом (уже вылетевшим с учёбы), одержимым сербским национальным вопросом. События в Сараево были драмой, включавшей в себя и неумелую охрану, и неуклюжий заговор – зрелище и кровь, игра случайности и замысла, столкновение поколений и цивилизаций, старого монархического дома Европы и современной террористической ячейки.
Впрочем, разумеется, убийство в Сараево увлекает потомков теми последствиями, которые оно вызвало. На пике своей славы, боясь потерять статус великой державы, Австро-Венгерское правительство предъявило ультиматум беспокойным балканским соседям, требуя права самой решать их внутренние дела.
Россия выступила в защиту сербского сателлита, немцы поддержали австрийских союзников, французы исполнили мирные обязательства перед Россией, Великобритания настояла на своем долге помощи Франции. В течение 5 недель разразилась великая война. По меньшей мере, увлекательная история. От хроники этих недель, изложенных в книге Шона Макмикина «Июль 1914-го: обратный отсчёт до войны», невозможно оторваться.
Таким образом начался убийственный конфликт, который в большей степени, чем любая другая цепь событий в истории, изменил облик всего мира – не будь его, нельзя с уверенностью сказать, пришли бы коммунисты к власти в России, фашисты в Италии, нацисты в Германии, да и глобальные империи, вероятно, не развалились бы так быстро и хаотично. Сто лет спустя мы всё ещё ищем причины этих событий и очень часто пытаемся найти тех, кого можно было бы обвинить в развязывании конфликта. Сразу после войны всем это казалось ясным: Германия, в особенности её политические лидеры, были ответственны за всё, австрийцы тоже, как сообщники, – чуть в меньшей степени. Версальский мир превратил это в официальную позицию, победители говорили о том, что «война была навязана им Германией и её союзниками». То была печально известная статья обвинения, удостоверявшая право на «репарации», растянувшиеся в далёкое будущее. Этот взгляд был широко распространён, и рядовой немец мог бы его разделить – если бы победители не настаивали на коллективной ответственности, что подрывало возможность построения нового политического режима в Германии, который не был бы запятнан связями с прошлым.
Так что немцы вскоре бросили вызов этому вердикту истории. Они учредили Центр по изучению вопросов вины в развязывании войны, со своим собственным журналом (названным просто «Вопрос о военной вине»), и в течение пяти лет издали 40 номеров с большой коллекцией источников, выбранных для того, чтобы оправдать действия Германии в войне. Остальные участники отвечали в том же духе: 13 частей «Британских документов об истоках войны», 41 серия «Документов французской дипломатии», 9 томов «Внешней политики Австро-Венгрии» из ослабленного австрийского государства, в защиту политики своего недавнего имперского прошлого. Между тем – по контрасту – новое советское правительство выставляло напоказ злодеяния царского режима, открывая секреты так называемого «красного архива».
Впрочем, постепенно все стороны пришли к более сбалансированной картине событий 1914-го года. Существует множество свидетельств, согласно которым все стороны брали на себя риски и принимали незаконные решения, которые приближали начало войны. Более того, литературные свидетели, такие как Роберт Грейвс, приходили к выводу, что вся история прежде всего была основана на невероятной глупости и тщете. Первое значимое осмысление было предпринято в большой работе итальянского политика и журналиста Луиджи Альбертини, опубликованной в 1942-1943 гг. Молчавший при фашистском режиме, Альбертини погрузился в изучение источников и добыл многие из них самостоятельно, проводя интервью с живыми участниками тех событий. Это целый каталог, представление взглядов людей, которые в действительности принимали (или уклонились от принятия) судьбоносных решений. Магнум Опус Альбертини был по-настоящему оценён в 1950-е, когда вышел в английском переводе. К пятидесятой годовщине событий в Сараево, вердикт выглядел ясным: дорога к войне – чрезвычайно сложный и затяжной по времени процесс, путь, вымощенный взаимной ответственностью.
В этот момент научный консенсус был разбит вдребезги, и ранние допущения получили подтверждения под другим углом зрения. Гамбургский историк Фритц Фишер издал серию работ, в которых инкриминировал немецкой стороне наличие заранее продуманных «претензий на мировое господство». Внимательно рассмотрев предвоенную дипломатию в своей книге «Война иллюзий» (1969), он аргументировано доказывал, что кайзер Вильгельм II и его министры более ли менее в одиночку спровоцировали конфликт комбинацией экспансионистских амбиций и желанием обуздать и дисциплинировать социалистов и другие неуправляемые элементы немецкого общества. Возникшая в результате «дискуссия вокруг Фишера» велась в обстановке интеллектуальной нестабильности тогдашнего ФРГ, включая амбивалентное отношение к наступившему в скором времени после этого национал-социалистическому прошлому, в его отношении к развитию немецкой истории в целом, и в связи с модой на социально-экономические объяснения политических действий. Так или иначе, это дало нам влиятельное подтверждение того, что раскритикованные участники версальского соглашения были не столь уж не правы в своих выводах.
За этим последовали десятилетия споров, напоминающих возвращение межвоенных «Вопросов о вине в войне» или поисков виновных в развязывании войны, но – как когда-то в случае с версальским диктатом, тезисы Фишера не совсем уж устарели. Хотя, судя по целому ряду книг, которые мы обозреваем здесь, эти тезисы уже практически невостребованы (на них подробно останавливается только Макс Хастингс). В год столетия событий в Сараево, победу одерживает Альбертини. Настолько полную, что – кроме одного неполного исключения – мы видим примечательное отсутствие взаимной полемики в этих текстах. Напротив, в них очень много общего. Интенсивная разработка источников (авторами, а иногда и их секретарями) даёт возможность вытащить на поверхность самородки новой информации, но как правило, они отсеиваются через сито существующего запаса знаний. Интерпретаций от этого вряд ли становится больше, однако выявляется много новых свежих нюансов, среди которых перенос внимания на проявления международного терроризма и посягательства на государственный суверенитет. (Чтобы оценить их релевантнось, мы должны как раз рассмотреть вопрос убийства в Сараево и возникший в связи с ним австрийский ультиматум Сербии, связанный с темой интервенции).
С другой стороны, этим книгам присущи красота и элегантность своего предмета – как если бы в них отразились шик и цивилизованность предвоенного времени, потерянные после в окопных ругательствах и варварстве. В них немало аллюзий на литературные хроники того времени, такие как мемуары Стефана Цвейга и Харри Кесслера. И главным образом они рассказывают индивидуальные истории: властителей, дипломатов, политиков, генералов. Они не оставляют нам сомнений в том, что – по крайней мере для нашего поколения – эта была игра личностей (и в большинстве своём – личностей, занимавших высокие посты), что имело значение, при отсчёте лет и месяцев до Армагеддона.
Маргарет Макмиллан занимается очень широким кругом проблем. Её тема – разрушение Венской системы. Эта уже забытая система дипломатических отношений была учреждена за 100 лет до Сараево, сразу после недолгой гегемонии Наполеона. С начала XX-го века Макмиллан первым делом останавливается на истории Всемирной выставки в Париже 1900-го года, которую посетило более 50 миллионов человек – тогда эта система способствовала установлению эры относительного благоразумия и гуманности по всему континенту. Макмиллан – выдающийся историк международного уровня, прослеживает постепенное развёртывание и формирование альянсов, которые вскоре разрушат Венскую систему и сыграют решающую роль в наступлении войны. Эти альянсы выросли одновременно как за счёт силы и взаимного доверия договаривающихся сторон, так и благодаря слабостям системы в целом. Это были двусторонние и многосторонние соглашения, в которых акцент ставился на взаимных военных обязательствах (их определяющий пункт).
Основу программы альянса составляли амбиции новой объединённой Германской империи, во всяком случае уверенная рука Бисмарка проторила дорогу смелому и непредсказуемому управлению кайзера Вильгельма II (которого Макмиллан осторожно характеризует как «актёра, в глубине души чувствующего себя неуверенно в своей роли»).
Австро-Венгрия оказывала Германии широкую поддержку, предопределённую обширными связями между двумя Центрально-Европейскими державами – двойственную монархию покровительственно именовали вторым по величию государством после Германии. Республиканская Франция и царская Россия развивали трудные, но гораздо более взаимозависимые отношения друг с другом – «Антанту», направленную против немецкой угрозы, поддержанную вложением крупных французских инвестиций в индустриальную трансформацию России. В то же время и Великобритания постепенно продвигалась от изоляции к более тесному партнёрству с Францией и Россией; тогда как Италия дрейфовала в сторону от Германо-Австрийского лагеря, к которому формально принадлежала.
Макмиллан наносит на карту серию международных кризисов, которые имели кумулятивный эффект, среди них – две Балканские войны 1912-1913 гг.: они проверили союзы на прочность и увеличили беспокойство, но в то же время создали представление, что контролировать уровень конфронтации возможно. Многое зависело от «негласных обязательств», которые мысленно допускали возможность войны, хотя бы как последнего средства, и, пока становившиеся всё более независимыми военные лидеры развивали оборонительные доктрины, значительная часть простого народа была захвачена романтикой войны и восхваляла её преимущества, ссылаясь на идеи столь различных мыслителей, как Дарвин, Ницше и Бергсон. К маю 1914-го советник президента Вудро Вильсона охарактеризовал общественные настроения в Европе следующим образом: «милитаризм безумно усилился».
Столкновения концентрировать в двух частично пересекающихся частях мира: в Северной Африке, где западные государства – главным образом Франция и Германия – дважды сталкивались между собой в Марокко, в 1905-м и 1911-м годах; и на Балканах, где в 1908-м Австро-Венгрия породила бурю негодования своим односторонним решением об аннексии Боснии и Герцеговины (со столицей в Сараево), несмотря на сложную местную ситуацию, в которой земли загнивающей Оттоманской территории становились всё более взрывоопасными, что также осложнялось активной позицией России в регионе. К 1913-му году две Балканские войны – локальные, но очень ожесточённые – перекроили границы государств, довели напряжение до высшей точки, поставив великие державы на край бездны.
Давайте остановимся на этой точке – в книге Чарльза Эммерсона представлена подробная анатомия всего мира в тот самый 1913-й год. Он помещает эту историю в форму ярких и занимательных виньеток, полных местного колорита и живых цитат. Он рассматривает города – преимущественно, самые динамичные аспекты городской жизни. Эммерсон делает упор на глобальные международные взаимосвязи; хотя Европа всё ещё оставалось образцом и ролевой моделью. Поэтому он, конечно, начинает с главных европейских столиц, искусно характеризуя черты тех государств, которые они представляют. Берлин – модернистский «электрополис», впитавший в себя черты нервного и импульсивного поведения своего властителя; ветхая форма правления Австро-Венгрией – в которую заключены территории в самом сердце континента, от Альп до украинских степей, от холмов Богемии до побережья Адриатики – всё ещё вертится по спотыкающейся дуге знаменитого венского чёртового колеса; Санкт-Петербург в наибольшей мере характеризует слабости и сильные стороны своей автократии в год трёхсотлетия восшествия Романовых на престол.
Тот же метод затем элегантно используется и в отношении ряда американских метрополисов, начиная от Вашингтона первых месяцев президентства Вильсона и Нью-Йорка (который символизирует смерть Д. П. Моргана и завершение строительства здания Уоллуорт – тогдашнего самого высокого небоскрёба в мире), заканчивая Детройтом (где в 1913-м была представлена публике первая серия «Форда Т») и Мексико-Сити, всё ещё охваченного революцией. Точно так же в Азии и Африке, ряд эпизодов включает восхитительный двойной портрет Бомбея и Дурбана или конвульсивные попытки воскресить две хиреющие империи, с центрами в Константинополе и Пекине.
У Эммерсона тучи ещё не заслоняют горизонт, но разумеется, мы не можем забывать о том, что 1913 год был последним мирным годом (об этом нам напоминает и подзаголовок книги). Он подробно описывает весь окружающий довоенный мир – в попытке показать, что именно затем было утрачено, разрушено или изменило свой характер в результате мировой войны, Weltkrieg (как её впервые назвали немцы, несмотря на то, что они были представлены по всему миру наименьшим образом из всех великих держав). Тогда как в 1913-м многие международные сети были реальностью – Эммерсон утверждает, что впоследствии их существование стало в лучшем случае общественным устремлением.
Шон Макмикин также заглядывает за границы Европы. В своей книге «Русские истоки Первой Мировой войны» он использует чёткие доводы в пользу того, что Великая война была русской заявкой на господство – не столько над Балканами, но и над всем Ближним Востоком. Он утверждает, что этой войны «в России желали абсолютно все». Извечные русские мечты о завоёванном Константинополе и Дарданеллах раздувались в соперничестве с новыми балканскими государствами и в свете опасности возрождения турецкого флота (первый оттоманский дредноут был спущен на воду как раз летом 1914-го). Макмикин много пишет о зловещем и лицемерном министре иностранных дел Сергее Сазонове и о секретной русской военной мобилизации (с 25 июля), которая, по его мнению, была предпринята, для того чтобы вынудить Австро-Венгрию раскрыть карты независимо от того, выступит в её поддержку Германия или нет.
Кое-где Макмикин явно переоценивает свои силы, стремясь разорвать дистанцию между общепринятыми предпосылками (когда он почти полностью пренебрегает Фландрией военного времени, так как «она не имела долгосрочного стратегического значения», или утверждает, что России не нужно было бояться немецких сил на Восточном фронте, так что сокрушительное поражение под Танненбергом было лишь «случайным»). Столетие спустя мы видим сильные стороны его утверждения о том, что Великая война, «Война за Оттоманское наследство», как он её называет, перекроила карту восточного Средиземноморья и запада Азии весьма серьёзным образом. И всё же последней фазой вызревающего конфликта были дела чисто европейские: даже «дорога к Константинополю», как называли её русские офицеры, «лежала через Вену и Берлин». Центр будущего шторма переместился из столкновений в колониях на окраинах мира прямо в Европу – на её балканский задний двор, на пристани в Сараево.
Таким образом поставлена сцена для другой книги Макмикина – «Июль 1914-го» – позже эту дату один из главных её героев, Уинстон Черчилль, назвал «непревзойдённой драмой». Теперь яростный спорщик Макмикин уступает дорогу Макмикину-рассказчику, который разворачивает перед нами острую и захватывающую историю о большой политике и дипломатии в течение пяти недель после Сараево, почти что день за днём, подробно останавливаясь на личностях, принимавших решения в разных столицах, и их взаимодействии – попеременно взвешенно, недоумевающе, прочувствованно, искусно, сердито и даже доводя читателя до слёз. Этот труд разоблачает предыдущую книгу Макмикина как своего рода выступление заинтересованной стороны. [В новой книге] Сазонов уже не злой гений, действия России обостряют ситуацию, но сами по себе не создают ничего, кроме, может быть, Третьей Балканской войны.
Макмикин приходит к выводу, что июль 1914-го года был уникальной цепью событий, которые не повторяли друг друга. Были ошибки и недоверие, была ужасная дипломатическая слепота, но не было одного виновного. Германия несла на себе основную ответственность за начало войны, за предоставление карт-бланша мстительной Австро-Венгрии, и за концовку – недальновидное вторжение в Бельгию (для исполнения традиционной немецкой стратегии обхода с фланга и быстрого удара по французским силам). Но с противоположной точки зрения, Германию втащили в войну сами австрийцы – негибкие и безрассудно добивающиеся своего, даже когда дело заходит слишком далеко, как в точности произошло с их стремлением расквитаться с Сербией, о чём Макмикин отзывается крайне неодобрительно; и Россия с Францией, которые, бряцая оружием своей заблаговременной мобилизации, лишь утвердили кошмарный сценарий войны на два фронта.
Наиболее тонкая, проницательная из всех анализируемых нами книг – это, безусловно, работа Кристофера Кларка, дающая массу пищи для размышления своим читателям. На первый взгляд, автор предлагает сбивчивый рассказ, в стремлении – он говорит сам – задаться вопросом «как», а не «почему» в показе событий, которые столь часто рассматриваются в осуждающем ключе. Кларк начинает с Сербии (простой, но действенный литературный ход), то есть с истинного casus belli войны для России в 1914-м, какими бы ни были отдалённые, не до конца ясные мотивы в отношении проливов чуть южнее. На этот раз мы попадаем в Сараево по той же дороге, что и будущий убийца – Гаврила Принцип и его товарищи-заговорщики. Они готовились и тренировались в ультранационалистической атмосфере Белграда, на фоне безудержного роста экспансионизма Сербской программы, выбравшей своей целью эрцгерцога именно потому, что тот планировал достичь компромисса в южных славянских территориях. Затем Кларк перемещается в Австро-Венгрию, долговечность и благочинность которой он распознаёт, однако говорит и о том, что её дисфункция в июле чрезвычайно обострила кризис. Он сравнивает австрийцев «с ежами, стремглав несущимися через оживлённое шоссе, не оглядываясь на поток транспорта».
К тому моменту, когда вспыхнула война, и Вена, и Белград уже играли в эту игру: в конце июля кайзер даже сказал своему собрату Габсбургу, что сербская граница «нуждается только в минимуме обороны», несмотря на то, что собственный австрийский план этому противоречил. Теперь инициативу перехватила Россия, которую Кларк, вслед за Макмикином, обвиняет в нечестной и рискованной игре, и Франция – для которой балканский кризис казался лучшим вариантом вступления России в войну против Германии. Ответ Франции был опасным, он был связан с множеством личностных факторов, ярко выраженных в источниках, которыми пользуется Кларк. Крайний националист, Раймон Пуанкаре только-только начал восстанавливать свой президентский авторитет, он также должен был отвечать за свой официальный визит в Россию в ключевой момент. Он и Сазонов согласовали свои совместные планы мобилизации, Германия должна была пожинать плоды этого решения. К 1 августа большая часть европейского континента была вовлечена в войну.
Оставалась Великобритания. Если бы Британия осталась в стороне, могло ли что-нибудь пойти иначе? Если взглянуть более реалистично: что было бы, подтверди Британия в течение июля свою готовность воевать на стороне Антанты, могла ли Германия в этом случае отступить? Все рассматриваемые нами авторы, и сам Кларк (чья остроумная книга об истории Пруссии несколько лет назад имела большой успех и влияние) прослеживают рост англо-германского антагонизма с 1890-х. Противостояние поддерживалось за счёт морской гонки вооружений, но большее влияние имело взаимное недоверие, часто имевшее место на самом верху (один из примеров – стойкая вера в то, что тысячи немецких шпионов работают официантами в лондонских ресторанах). Перед самым началом конфликта проявились некоторые признаки разрядки – по крайней мере экономические отношения и культурные контакты всегда характеризовались скорее конкуренцией, нежели соперничеством – и Британия выиграла борьбу в строительстве дредноутов за счёт бóльших налогов с населения.
Затем Германия выдвинула ультиматум Бельгии с требованием свободного прохода для своих войск, что нарушало международные гарантии нейтралитета этой страны, дело было решено. Или нет? Политика Лондона, вверенная в руки сэра Эдварда Грея, качалась из стороны в сторону и до, и после необдуманного берлинского демарша, и в большей степени зависела от разногласий в парламенте и общественных беспорядков у себя дома. Пожалуй, только переключение внимания на континент (и это даже предоставляет некоторые возможности для британской версии тезиса Фишера) могло разрядить силовой конфликт вокруг вопроса об автономии Ирландии – и дать возможность перебросить оттуда военные силы, которые в другом случае были бы необходимы там для поддержания порядка.
Британское решение в пользу войны было также и самым открытым и публичным. В книге Кларка есть отличная часть, посвящённая методам функционирования власти: действия монархов и их советников, правительств и их дипломатических представительств, сцепленных между собой сфер гражданской и военной власти, их взаимоотношения друг с другом и с более широким общественным мнением, распространяемым прежде всего печатными медиа. На правительство влияли и через прессу. Жюль Камбон, французский посол в Берлине в 1914-м, передавал: «Неправда, что немцы – мирная нация, а их правительство воинственно. Справедливо как раз обратное». Однако местная пресса может быть полезной и как предлог для позднейших действий власти, независимых от неё. Для решения о вступления в войну необходимо представление о другой стороне как об агрессоре – очень простая, но эффективная стратегия, исказившая и дипломатические, и военные приготовления. В июле Германия и Австрия играли очень грубо – выпуская один за другим агрессивные ультиматумы и затем объявив войну до того, как их армии были в самом деле готовы сражаться.
Так неужели те, кто разрушил мир в 1914-м году, вступили в войну во сне, как «лунатики»? Да, обстановка была тревожной, многие были взвинчены, призывали к действиям, а не к достижению разочаровывающих компромиссов, нарастало чувство, что «воевать лучше сейчас, чем позднее». Начало войны застигло массы людей врасплох, ввело их в замешательство. Сложные, сбивающие с толку мотивы вступления в альянсы, мешали их координации в ключевых вопросах, порождали странные противоречия – Британия и Австрия, например – не имели никаких особенных причин воевать друг с другом. Войска воевали за своих правителей (все, за исключением Франции) из соображений престижа и чести, лежащих в основе монархической традиции. Но всё же колеблющиеся короли и правители 1914-го года сами по себе не решились бы воевать.
Затем наступило опровержение множества допущений: немецкие войска задержались в Бельгии, чья армия считалась «неопытной», австрийцы были отброшены назад сербами, русское военное превосходство на восточном фронте было уничтожено в грандиозной катастрофе Танненберга, печален был провал Франции, не вернувшей себе утерянную Лотарингию. А в результате развеялось самое главное заблуждение, что «все скоро вернутся по домам» – связанное со всеми этими ожиданиями представление о том, что война будет короткой. Возможно, эти исходные посылки более всего повлияли на общее желание шагнуть за край в июле и породили те признаки начального энтузиазма, который часто преувеличивался последующими поколениями.
К декабрю случилась «катастрофа», как назвал её Макс Хастингс, и временные рамки в его книге – от Сараево до конца 1914-го года – сцеплены воедино всеми этими довоенными ожиданиями того, как будет развиваться конфликт. Популярен был слоган «Домой к Рождеству». Тогда что же так жестоко затянуло это противостояние? Что стало с движениями за мир, которые так внимательно разобрала Макмиллан? Почему со стороны воюющих сторон не было серьёзных попыток достичь компромисса, даже когда степень настоящего и грядущего разорения стала уже хорошо заметной?
Наиболее очевидная причина – увеличение военных сил, брошенных на поле боя. В главных воюющих странах военные закон немедленно стал применяться к призывникам и всем годным к военной службы. Цензура вскоре также получила все инструменты для жестоких санкций против любого потенциального несогласия. Также присутствовал и общий системный фактор: в высшей степени пагубное поддержание того баланса сил, которым так долго дорожили поборники Венской системы в Европе. Расчёты, которые укрепили решение развязать войну – например, каждый рассчитывал свои силы так, чтобы разгромить потенциального противника – теперь перевернулись так тонко, что неизбежно привели к патовой военной ситуации. Кроме того, никто из воюющих сторон не имел чёткой стратегии по выходу из конфликта. Уже понесённые потери оправдывались военными целями. В конце концов все стороны необычайно быстро пришли к общему принятию идеи тотальной войны, в обществах, где защита авторитета власти оставалась сильной.
Хастингс хорошо описывает эти военные реалии, столь мало просчитанные сторонами заранее: немедленный экономический беспорядок, перекос в сторону военного производства, коллапс финансовых систем и обязательств (несмотря на то, что страны, не участвующие в войне, получали много экономических выгод), грабёж и мародёрство, партизанская тактика и жестокость со стороны гражданского населения (особенно среди немцев, зато во Франции и Великобритании были более суровы к своим дезертирам). Повсеместно военные ценности посягали на мирную жизнь, что лишь подчёркивало некомпетентность многих лиц из высшего начальства: меланхоличного Хельмута фон Мольтке, неловкого Франца Конрада фон Хётцендорфа, «трусливого» Джона Френча (запятнавшего своё имя во время командования британскими экспедиционными силами, которые он вёл на расстоянии вытянутой руки от сил союзников). Повсюду безграмотное и вводящее в заблуждение освещение событий прессой, лишённой источников достоверной информации, и вскоре лишившейся доверия публики. И поверх всего этого – застой в войне, отсутствие атак, пулемёты и тяжёлая артиллерия, останавливающие передвижения врага, окопы, прорытые вдоль западного фронта, и военно-морской флот, к своему разочарованию оставшийся на оборонительных рубежах.
С 1915-го началась новая динамика. Единственная книга, среди тех, о которых мы говорим, «Русские истоки» Макмикина (несмотря на название) продолжает описание и после 1914-го года и подчёркивает значимость восточного и южного фронтов, с тех пор как Турция вступает в войну. Один из самых провокационных документов царского правительства подстрекает западных союзников России к активным действиям в Галлиполи, армян, а затем и другие силы в Анатолии и Персии, чтобы России не нужно было самой таскать свои каштаны из огня.
Ближайшие годы памятных мероприятий к столетию наверняка пополнят библиотеку новыми книгами о Великой войне, но им будет трудно превзойти отличную обзорную работу Хью Страхана – «Первая Мировая война». Страхан охватывает все аспекты, говорит обо всех фронтах, он мастер разоблачений длиной в одну строчку – например, Британия поставила Франции больше корма для скота, чем оружия, или о том, что блокированные немцы изобрели более восьми сотен сортов Ersatzwurst, эрзац-колбасы и сосисок. Но все тексты, которые пытаются передать всю ненормальность этих времён, должны быть снабжены визуальными подтверждениями, например такими, как невероятная и врезающаяся в память новая коллекция Лондонского Имперского военного музея.
Каким простым это казалось для Гаврилы Принципа в тот летний день в 1914-м году! «Я не преступник», сказал он своим обвинителям – «я уничтожил то, что было злом». Но он спустил с привязи гораздо более страшное зло. А потом, после странных и почти нереальных перемирий, заключавшихся на Рождество 1914-го года, были танки и газ, воздушные бомбардировки, альпийская «белая война» на самом безжалостном из всех фронтов, на которых когда-либо приходило воевать итальянцам, турецкая резня армян и арабские восстания, битвы при Сомме и Вердене, немецкие подводные лодки, ведущие войну против США – в то время как Вильсон в 1913-м году даже не говорил о каких-либо международных делах, африканский и азиатский фронт, революции и полный упадок сил у многих стран-участников конфликта, 16 миллионов убитыми, 20 миллионов раненых.
Немногие в июле 1914-го могли предвидеть подобное. Буйный фанатик Николай Гартвиг, русский министр в Белграде, даже просил возможности уехать после убийства в Сараево, потому что в ближайшее время «не ожидается никаких важных событий». В то же время, холодный и отстранённый Эдвард Грей – не ставший героем ни одной из этих книг, отдавал себе отчёт в том, какие наступают времена. Живший в поместье за городом, он предпочитал живых птиц перьям на головном уборе эрцгерцога. Грей говорил тогда, что «если начнётся война – она станет величайшей из катастроф, которые когда-либо видел мир».
Перевёл Сергей Бондаренко
